Язык текущего момента. Понятие правильности - Виталий Костомаров

Более проницаемым оказывается синтаксис, в котором при всей его исчислимой категориальной закрытости наличествуют вариативные модели предложений и словосочетаний. Синтаксические конструкции исчезают редко, и не часто попадаются новые (картинки 7.3. и 7.5).

Если пренебречь головной болью, которую доставляет грамматике склонность нынешней публики к «экономному» аналитизму, и её равнодушием к «избыточным» формам, вряд ли можно ждать здесь серьёзных изменений. Утишая эту боль, язык всё же заметно противостоит безразличию социума, выигрывая частные нормализационные игры на нейтральных полосах границ между подсистемами, например в словообразовании (картинка 7.2).

Не имеющее успеха длительное преодоление массовых устойчивых ошибок, их сосуществование со старым и затем победа связываются с более или менее серьёзной перестройкой всей грамматической системы. Такие изменения можно иллюстрировать только историческими фактами. Утрата окончания – ы/-и существительными мужского рода в творительном падеже множественного числа (между городы и нивами, горжусь орловскими рысаки и вологодскими коровами) могла быть принята лишь в ходе унификации всего склонения имён. Как реликт оно сохранилось в выражении со товарищи. Имеет место торжество общего окончания – ами/-ями во всех именах независимо от рода. Наследие ушедшего можно видеть в том, что правильно нет чулок, но нет носков, что и породило школьную скороговорку: Как правильно: у рыб нет зуб? у рыбов нет зубов? или у рыбей нет зубей?

Любопытно, что глаголы на – нуть со своеобразным значением действия, приводящего к какому-то состоянию, стали заменять естественные формы прошедшего времени: вязнул, вязнула, вязнули, вторгнулся, гаснул, глохнул, зябнул, иссякнул, мёрзнул, пахнул, промокнул, сохнул, чахнул, краткими, «менее глагольными»: вяз, вязла, вязли, вторгся, гас, глох, зяб, иссяк, мёрз, пах, промок, сох, чах).

Долго и болезненно освобождался русский язык от сложной системы прошедших времён глагола, заменившейся одним перфектом, да и то с потерей вспомогательного глагола-связки. Иностранцы дивятся, узнав, что глагол имеет род, а не только число и время. Немало послушников строжайше наказывалось за грубую ошибку он, она (есть) читал, читала, мы (есмы) читали, путая этот торжествующий повсюду перфект, теряющий к тому же вспомогательный глагол, с плюсквамперфектом были/бяша читали, а главное, переставая различать самоё различие времён – незавершённого, требующего имперфекта: он, она читах или несяше (с учётом контекста – нёс/носил), мгновенного, одноразового, требующего разных форм аориста: несе и прочие. Ошибки, оказавшись упрямыми и массовыми, несмотря на сопротивление ревнителей старины, вынудили считать эти различия излишними и, окончательно осмелев, вытеснили старые формы. Ушло на это всего три-четыре столетия! На радость языку хранятся перфект в летописном Откуда русская земля пошла есть и аорист в выражении одним махом семерых убивахом и в восклицании Христос воскресе!

В упрощении системы времён можно увидеть стремление социума к экономной простоте. Более вероятной причиной стало возмужание категории вида, захватнически жаждавшей системно заменить морфологические временны́е различия видовыми различиями, даже видолексическими. Вызывая одобрение других уровней, развитие системы видов компенсационно влекло за собой новые соотношения собственно морфологии со словообразованием и синтаксисом, с лексикологией, семантикой, стилистикой. На месте явления чётко формального расцвело нечто сложнейшее морфолого-семантическое, что отпугивает чужеземцев, да и самих русских смущает. Система языка стала ещё самобытнее, упрощение же как таковое оказалось призрачным.

В наши дни, как, впрочем, и всегда, зародыши грамматических сдвигов нелегко отыскать, ещё труднее предугадать их судьбу в литературно и нормативно образуемом языке. С неосторожной смелостью можно предположить дальнейшее движение в глагольных временах. Они сейчас под полновластием видов: одни и те же формы глаголов несовершенного вида создают настоящее (читаю, пишу, принимаю), а совершенного вида – будущее (прочитаю, напишу, приму). Первые образуют будущее при помощи вспомогательного глагола: буду читать, писать, принимать (но упаси вас бог от буду прочитать!), а вторые вообще не имеют настоящего.

Порядок нарушается считаными исконными глаголами вроде казнить (Бандиты казнят безвинных. Их скоро казнят, если выкупа не будет.), женить (Сегодня сосед женит старшую дочь, младшую женит через год.), многочисленными двувидовыми с иноязычными суффиксами – ировать, – ствовать, – овать, формы которых должны, по идее, иметь оба значения: «Вы голосуете сегодня, а мы голосуем завтра» (можно и будем голосовать завтра).

Обретя системную силу, виды заставляют недальновидных людей ощущать неловкость от двувидовых глаголов и искусственно подводить их под видовое распределение: отнюдь не ущербное «Когда гости сойдут с поезда, дети приветствуют их криком “ура”» избыточно заменяется будут приветствовать или ещё и неточным (из-за оттенка «некоторое время, немножко») поприветствуют. Аналогично, не замечая того же оттенка, образуют поспособствовать, попользоваться, поприсутствовать, поучаствовать, хотя и способствовать, пользоваться, присутствовать, участвовать кажутся достаточными.

Число уродливых псевдовидовых пар растёт угрожающе. Гиперкорректно «в пользу системы» при двувидовых использовать, организовать, обосновать создаются использовывать, организовывать, обосновывать. «Этот выбор обоснуется тем, что…» уже кажется не менее странным, чем, скажем, ошибочное буду прочитать вместо прочту и буду читать. Под жёрнов попадают заодно и редчайшие старые казнить и женить, давшее оженить. Сама по себе система не даёт ответа на вопрос, что лучше: строгость видовых пар или совмещение значений будущего и настоящего времён. Личные чувства здесь наивны, безразличен и социум в целом, как и к большинству собственно грамматических казусов.

Менее существенно и более фантастично появление своеобразного немедленного будущего, сходного с английским to be going to do в отличие от will/shall do, но только в форме прошедшего времени: «Даю слово, завтра с утра бросил (вместо брошу) курить»; «Ну я, пожалуй, пошла гулять». В криминальных разборках по телевизору слышатся приказы «Остановились! Травматику бросили на землю! Руками упёрлись в стену», а не «Стой! Стоять! Руки вверх!» Заметив, что ещё в начале прошлого века молодые люди стали говорить «Ну, так я пошёл», хотя ещё и не встали из-за стола, К.И. Чуковский признался: «Мне это странно, я так не скажу, но что ж, если им нравится!»

Многие сегодня слабо ощущают необходимость согласования времени сказуемого и причастия в обороте, считая вполне нормальным сказать: «Видел человека, сидящего (а не только сидевшего) на корточках». Это удивительно для англичан, они считают даже одинаково возможным не согласовывать время глагола в главном и придаточном предложениях: Видел человека, который сидит (вместо уж тем более нужного сидел, потому что это не просто его вечная поза!) на корточках». Около трети анкетируемых даже уверенно предпочли села в поезд, следующий до Звенигорода форме следовавший, так как она, якобы, напоминает исключение: данный поезд, вообще-то одинцовский, на этот раз следует дальше.

Подчёркивая значение грамматики как одной из двух важнейших подсистем языка как такового, В.В. Виноградов начал введение к своей знаменитой книге «Грамматика русского языка. Грамматическое учение о слове» цитатой: «Duae res longe sunt difficillimae – lexicon et grammaticam» («Два дела труднейшие – писать словарь и грамматику»). Координация этих основных и от природы различных подсистем обеспечивает каркас строения языка в целом. Сущность каждой определяет необходимость раздельного, даже обособленного изучения, хотя реально, в действительности они не существуют одна без другой. Весьма наглядно об этом свидетельствуют принципиально неодинаковые формы их изложения – монография и словарь, то есть описание и перечисление.