Язык текущего момента. Понятие правильности - Виталий Костомаров

Грамматике, пекущейся о хранении признака системности языка, открытая неисчислимая лексика противопоставлена тем, что служит непосредственно внеязыковой жизни и содержательно отражает многоликость действительности. Словарь калейдоскопически конечен, и его всегда легко сократить или увеличить хотя бы ещё на одно слово. Он состоит из громадной постоянно меняющейся (в основном растущей) пассивной массы, в чём нетрудно убедиться, сопоставив многотомный «Словарь древнерусского языка» и семнадцатитомный «Словарь современного русского языка».

Уместно вновь вспомнить популярное в середине ХХ века учение об основном словарном фонде и всём лексическом запасе языка. Состав первого, то есть активного запаса, куда меньше, особенно применительно к отдельным личностям и их группам. О сегодняшнем достаточно устойчивом словарном фонде дают наилучшее представление многие издания замечательного «Словаря русского языка» С.И. Ожегова. Ни один человек не владеет всем словарём, каждый знает, понимает намного больше слов, чем употребляет, и всё равно меньше, чем их есть в реальности.

Предпочтение чего-то одного в лексике не замедляет живые процессы и вполне отвечает интересам единства общества, справедливым заботам педагогов и иных ревнителей культурной традиции обеспечить языковую устойчивость и определённость. В нормализационных играх социум уступает языку в царстве слов не так легко, как в грамматике. Лексика живёт бурной жизнью, грамматика же мертва и оживает лишь, когда её окропляет семантико-лексическая «живая вода».

Разгадывая загадку, как и где существует язык, гений В. Гумбольдта видел в нём эргон и энергию. Это различие волновало Л.В. Щербу, писавшего о трояком аспекте языковых явлений, Ф. де Соссюра с его дихотомией: le langue – «язык» и la parole – «речь» (с добавлением le languаge – «речевая деятельность»), и многих других. Большой объяснительной силой обладает теория языковой личности, предложенная Ю.Н. Карауловым. Во всех случаях нелишне ввести в рассуждение и антиномию лексики и грамматики с фонетикой. Многие русские знают английскую грамматику лучше большинства англичан, но в подмётки не годятся им в связывании грамматики с живым сиюминутным словарём, забавно путая его актив и пассив.

Взаимодействие грамматической и лексической подсистем неизбежно ведёт, во-первых, к их раздельному изучению и изложению, во-вторых, противоречит функционированию языка в жизни. В общении все подсистемы, уровни языка сосуществуют, причём, так сказать, не вертикально, а горизонтально: действуя совместно, в теснейшем переплетении. Оставив в стороне интереснейший вопрос, насколько важно знать первое, чтобы уметь второе, намекнём всё же на то, что отлично управлять автомобилем или работать на компьютере можно, даже слабо представляя себе детали их устройства.

Родной язык осваивается автоматически (лишь в школе ребёнок узнаёт, что есть в нём падежи, спряжения, глаголы, имена, предложения разного типа и т. д.) и затем автоматически используется (даже без смутного оживления школьных знаний). Педагоги, стремясь достичь практической цели, например обучая иностранцев, не могут ограничиться устройством языка, преподать им сначала грамматику, потом лексику, за ними синтаксис, а затем ждать, что учащиеся вдруг заговорят. Пытаясь учить речи, а не языку, педагоги с разным успехом разрабатывают разные возможности преодолеть затруднения, прежде всего вызванные антиномией грамматики и лексики.

Поскольку контакт грамматики и лексики обретает смысл на основе синтаксиса, предлагается, например, учить на лексически осмысленных образцах, не предваряя их скучнейшим, не дающим видимого практического эффекта изучением парадигм (обедать, обедаю, обедала…; ходить, хожу, ходила…; театр, театру, театром, в театре; на лекции). Теоретически обобщить введённое явочным путём можно позднее, если возникнет желание и необходимость. Изобретаются и другие пути от смысла к языку, а не от языка к смыслу.

Лексическая система языка более открыта, чем фонетическая, морфологическая и синтаксическая. Лексические единицы в большей мере подчинены внеязыковому миру и его логике. Они призваны оперативно отражать становление нового в социуме и уход устаревающего. Развитие идёт быстро и почти безболезненно, новшества появляются проще, часто не замечаются, ограничиваясь в основном сменами и заменами, порой случайным в системно-языковом плане обогащением. Вопрос о системности словаря спорен, во всяком случае лишён подобия порядка в системообразующих грамматике и фонетике.

В то же время именно его устойчивый основной словарный фонд не меньше, чем новые образования, обеспечивает в далёкой исторической перспективе ощущение преемственности и родства. Он и не подвержен механизмам развития, свойственным словарю в целом. Новшества как раз свободны категориально и парадигматически, если угодно, стихийны и хаотичны, сводясь к пополнению и разнообразию.

Лексика в этом смысле осложняет жизнь фонетики и грамматики, каждодневно и неожиданно меняя словник. Производство (мобильник, оцифровать), изобретение (лунник, космонавт), переосмысление (гибрид в значении «автомобиль с электро– и бензиновым мотором»; болид — «гоночный автомобиль “Формулы-1”»), заимствование (йогурт, дацзыбао) обращены к внеязыковому миру. В наше время подчёркнуто массово и явно излишне обращение к англо-американскому источнику: студия совмещена с ньюсрумом, драйвер развития, аутсорсинг и инсорсинг в ИТ-инфраструктуре (в одном лишь номере: РГ. 2013. 11 июня).

Волны таких увлечений нередко засоряют язык. Право же, не нужны саундтрэк или сэндвич, не вспоминая уже бигмак, вытесняющие русские звуковая дорожка и бутерброд, пусть он и немецкий по происхождению. Ещё хуже, что они серьёзно осложняют устойчивость фонетики и грамматики, когда бездумно перенимаются очевидно неподходящие для них единицы вроде мейкап, о’кей, ноу-хау, шоу, резко противоречащие даже правописанию (картинка 7.7).

Всё же язык в целом всегда сокровенно учитывает некую непознаваемую этноязыковую семантическую структуру, которая отражает национальную картину мира. Нормализация иного новшества задерживается, и оно даже отторгается из-за сокрытого несоответствия ей. Вызываемая этим субъективная оценка: непонятно, избыточно, некрасиво, просто «как-то не нравится, не звучит», бывает сильнее, чем трудности материального приноровления. Словарь дисциплинируется богатым словообразованием, хотя говорить всерьёз о стадии ошибки как способе развития здесь не приходится, как и об обязательном приведении иноязычного слова в желательное согласие с законами системообразующей грамматики.

Нормализация лексики сводится к той или иной системе ограничительно-разъяснительных помет, просто невключению при перечислительной кодификации в нормативно-толковые словари. В то же время она крайне востребована естественно-стихийной регуляцией, обрекающей филологов всего лишь констатировать наблюдаемое, идти на поводу у распространённости и сиюминутной нужности слова, не считаясь с его соответствием системным или культурно-традиционным правилам, но отнюдь не регулировать. Открытость лексики поддерживается развитым словообразованием и лёгкостью заимствования. Выносимые приговоры в постоянно возникающих случаях разнобоя не могут быть приведены в исполнение (картинка 7.1).

Появление новых слов, специализация, дифференциация и смена значений идут, естественно, по потребностям жизни людей и по жажде экспрессии, выразительности и изобразительности, стилистики, просто некоторого обновления, часто опережают и игнорируют любые попытки нормализации. Так, привычное последние известия (славная газета «Известия»!) сейчас явно вытеснено словами новости, вести, сообщения. Его прежнее информационное значение «сведение» сейчас звучат даже странно: «Есть известие, что в начале 1850-х годов отец Н.Н. Миклухи-Маклая занимал должность начальника петербургской пассажирской станции (Анучин Д.Н. О людях русской науки и культуры. М., 1952. С. 29). Известную фразу Марка Твена «The reports of my death are greatly exaggerated» можно перевести на русский и как известие, и как новость о моей смерти сильно преувеличена.

Словарю свойственна жажда движения, простого обновления, особенно когда оно связано с повышением регулярности и одобряется людьми. На глазах товарный поезд стал грузовым (как судно, автомобиль, самолёт), чернорабочий – разнорабочим. Взаимозаменяемы подписать(ся), подпись и несколько устаревшие расписаться, роспись. Изменили окраску рассадник (в России семинарии почётно именовались рассадниками высшего духовного просвещения), зачинщик, чёрствый, пресловутый. Расширили значение крутой, тусовка и тусоваться, тяжёлый (утратив значение веса, употребляется вместо трудный), оригинальный уже не необычный, своеобразный, не такой, как все («и был большой оригинал»), а фирменный, первоначально истинный (оригинальные детали для «мерседеса»).