Время дождей - Леонид Словин

— Будьте добры… Кольцо отобрали немцы?

— Обстояло иначе. Когда лагерь решили эвакуировать, сюда согнали чуть ли не целую армию. На каждом шагу — солдаты, жандармы. Всюду повозки, сторожевые собаки. Всех, кто мог передвигаться, гнали к железной дороге. Стариков, больных везли на фурманках. — Рассказ был прерывист, и Ненюков, и Молнар, так и не произнесший ни одного слова, понимали: каждый пропуск — дань памяти погибшим по дороге в Освенцим. — На товарной станции ждали вагоны. Ночь и следующий день мы провели в теплушках. Жара, нечем дышать. Из вагона не выпускали. Крик, слезы…

С минуту Русин молча курил.

— Человек, которому я отдал кольцо, стоял у дверей. Он говорил с солдатом, о чем, я не слышал. Только вокруг зашептали: «Соберите денег для шваба! У кого что есть! Нам позволят бежать!» Кроме кольца, у меня ничего не было. Другие тоже отдали последнее: деньги, медальоны. Появилась надежда. — Русин выбил свою маленькую трубку. — Когда стемнело, немец приоткрыл дверь… — Он помолчал. — Бежал один человек.

— Тот, что договаривался с часовым?

— На наши деньги он купил свободу. Часть ценностей отдал солдату, золото оставил себе. О нас он не сказал ни слова. Старик из Брегова стоял рядом и все слышал…

«Ничего невозможно скрыть, — думал Ненюков. — Удивительный закон сохранения информации. В теплушке, набитой смертниками, должен обязательно найтись человек, который передаст дальше: «Каинова печать на предателе!…»

— Нас интересует этот… бежавший! — сказал он.

Русин задумался:

— Собственно, я не видел его. В лагере он не был, хотя и появлялся за проволокой. В теплушку его сунули прямо на станции.

— Будьте добры, подробнее. Что значит — «появлялся за проволокой»?

— Организовывал побеги состоятельным людям. Я уже говорил. Режим на первых порах не отличался упорядоченностью, а этот человек имел связь с охранниками…

Вначале и потом, после организации лагеря, никто не знал толком, что и как будет. Говорили об отправке в Германию — угон гражданского населения вообще не прекращался, но в те последние месяцы принял особый размах — с облавами, с засадами на дорогах, со специально натасканными на людей собаками.

— …Заключенные называли его Теодором, Федором. Коррупция среди охраны была чудовищной, голова арестованного оценивалась в несколько сотен пенге. Охранники пропускали Теодора под проволокой, между конным двором и садовыми домиками. — Русин подбирал слова и события, чтобы не коснуться живой боли. — Откуда он, никто толком не знал. Я слышал, что из Текехазы. Говорил по-украински, по-немецки, отлично владел венгерским. Ему помогали два немецких солдата.

Обычно Теодор появлялся ночью. Приходил к женщинам, мужья или братья которых на воле ему заплатили, инструктировал, как вести себя. Утром появлялись его друзья-солдаты: «Мария Габовда, или Челеняк, или Клайн — в немецкую казарму мыть полы! Пусть идут с детьми!» Пропусков не писали. Солдаты гнали их на другой конец города, Теодор уже ждал…

Ненюков не сомневался: речь шла о Спруте. Видимо, эти операции и имел в виду напарник Сенникова, когда на допросе сказал: «С ним и немцы не могли ничего сделать. Он делал бизнес у них на глазах…»

— После войны не приходилось слышать о нем?

— Нет. Положение его, как бы это выразиться, было щекотливым. С одной стороны, как будто помогал жертвам, спасал. С другой — наживался на чужом горе. — Русин снова закурил. — Рисковал? Но ведь из-за денег. И в Освенцим чуть не попал — видимо, что-то не поделили. Но выкрутился. За чей счет, правда…

— Во время взрыва он находился в замке?

— Не помню.

— Вроде контрабандиста, — сказал Молнар. Это были его первые слова. — Думаете, ему удалось спастись?

— Я никого не встречал из тех, кто был со мною в теплушке. Если жив, бояться ему, в сущности, здесь некого.

Оставался невыясненным, по крайней мере, один важный вопрос.

— Кто мог бы опознать его? — спросил Ненюков.

Русин не спешил с ответом.

Наконец он кивнул.

— Бржзовска. Он взялся спасти ее сына, но по дороге мальчика будто бы опознали. Тогда Теодор бросил его, если не хуже…

— Бржзовска? — переспросил Молнар.

— Мария.

— Что вы знаете о ней?

— Несколько лет назад она жила в Минске.

— А ее сын? Он жив?

Русин вздохнул:

— С детьми не церемонились.

Молнар снял телефонную трубку, набрал номер.

— Сервус! Минск… Да, срочно. — На междугородной его сразу узнали.

— После войны кто-то сказал мне, — Русин помолчал, его веснушчатое лицо было спокойно, — что об аресте Теодора в сорок четвертом году сообщала «Неделя» или «Русское слово».

Обитатели гостиницы и персонал наблюдали за приготовлениями к съемке с верхнего этажа. Отсюда был виден весь парк — съемочная группа, окруженная серовато-зеленым кольцом форменных шинелей, и полевые кухни жандармов, и сторожевые собаки, и те, кому предстояло сыграть узников.

Работники выставки говорили обо всем, хотя по-прежнему четко прослеживались две темы — уголовного розыска и кинематографа.

Маленький старичок администратор снова повторил суть своей теории, по которой мелкие и неудачливые мошенники, из «интеллектуалов», якобы всегда следуют по пятам более крупных и хищных, чтобы урвать кусок с их стола.

Слушали его невнимательно.

— Милиции обнаружить их трудно — вот главное! Совсем не обращают внимание на себя.

— Главный рвет и мечет! — Мацура был в курсе студийных новостей. — Съемочный план горит!

— Подкачала погода…

Кремер незаметно спустился вниз. В руке его был портфель — он шел за иконой.

— О билетах можно не беспокоиться? — Мацура обращался к Поздновой.

— Мы уезжаем завтра, — отношения их понемногу налаживались. — Рейс и места я скажу позже.

— А как вы? — спросил Мацура у Кремера.

— С вами.

— Чудесно.

Несколько белых ракет прорезало небо, в парке раздались звуки марша. На лестнице Кремер слышал голос Мацуры:

— Съемка откладывается. Вообще-то с самого начала надежды были на завтрашний день.

За конторкой администратора сидел Буторин, его ноги торчали из-под конторки.

— Как вам на новом месте? — поинтересовался Кремер.

Кроме них, никого в вестибюле не было.

— В жизни не встречал хозяйства запущеннее! — Буторин поднял полузакрытые глаза. — Удивляться не приходится — все администраторы временные.

— Теперь вы здесь?

— С выставки ушел по собственному желанию. Говорят, легко отделался. Виновен по всем пунктам: ротозейство, халатность. Еще что-то. Следы будто бы уничтожил — после кражи не отменил натирку полов… — У Буторина было выражение лица растерянно-глуповатое. — Даже следователь не поставил мне это в упрек.

— Бывает.

Поговорить им не удалось.

— А ты говорил, что тебя режут без ножа! — По лестнице спускались Мацура и старичок администратор, Мацура еще издали приветствовал Буторина. — До чего ты на месте! Чудесно смотришься!

Буторин улыбнулся.

— По выставке скучать не будете? — Старичок повернул маленькую головку подростка.

— Нет, честно говоря. — Бывший смотритель-кассир разразился неожиданной исповедью: — Икон я не знал и, признаться, не любил. — Он убрал ноги из-под конторки, обвил руками колени. — Сколько бы Ассоль ни объясняла природу шедевров, все равно не понять, почему непропорциональных размеров существо с недоразвитой головой и тяжелыми ушами — то ли осел, то ли кузнечик — вершина мастерства.

— Это же прекрасная икона! — Мацура узнал по описанию похищенный шедевр.

Буторин смутился, Кремер пошел к дверям.

Разговор с генералом был самый короткий, может, последний перед операцией, которая с этой минуты практически началась.

Спрут и его сообщник были здесь, в Клайчеве, Ненюков мог их задержать, если б существовала уверенность в том, что тайник будет найден.

— Какая требуется помощь? — спросил Холодилин.

Разговор с Русиным перевел дело в новое русло. Следовало отыскать последние унгвартские номера «Недели» и «Русского слова», сообщавшие о Теодоре, привлечь к расследованию Марию Бржзовску, знавшую Спрута по Клайчевскому лагерю.

— Может ли управление обеспечить своевременное прибытие Бржзовски в Клайчево, товарищ генерал?

— Когда же вы ее ждете?

— Завтра к тринадцати.

— К отъезду работников выставки?

— Произойдет реконструкция обстановки: идет съемка фильма… Кроме того, в этот день уедут все!

Холодилин понял.

— Спрут готовится к тому же часу, — сказал он. — Не забудьте. Он сделает все, чтобы на это время разбросать вас по всему Закарпатью. Подальше от тайника.

— Кажется, так.

— Бржзовску мы берем на себя.