Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

С воцарением Александра у Пнина возникает замысел журнала «Народный вестник», так и не осуществленный. Активно сотрудничает Пнин в 1805 г. в «Журнале для пользы и удовольствия» А. Варенцова. Почти в каждом номере печатает он свои стихотворения гражданского направления («Ода на правосудие», «Ода на славу», «Надежда»), анонимные статьи о гуманности, правах человека («Обращение со слугами», «Размышление о влиянии на земледелие помещиков, живущих в деревне»). В последней статье довольно отчетливо звучит критическое отношение к системе крепостного землевладения. Громкий скандал вызвала публикация трактата Пнина «Опыт о просвещении», с эпиграфом: блажены государства, где граждане, имея свободу мыслить, могут сообщать безбоязненно истины, заключающие в себе благо общества. Трактат состоял из трех частей: 1. В чем состоит истинное просвещение. 2. Все ли состояния в России требуют одинакового просвещения. 3. Меры, которые могут в наибольшей степени способствовать просвещению.

Уже в первой части трактата Пнин критически отзывается о самодержавной власти (конкретно о России речь не идет, но подразумевается именно она). При такой власти всё всегда зависит от расположения духа правителя (100). Истинное просвещение, по мнению автора, всегда предполагает спокойствие и блаженство граждан. Где этого нет, нельзя говорить о просвещенности, даже при наличии большого числа писателей и ученых.

Речь идет и о крепостном праве, о бедственном положении крестьян, полезнейшего сословия, от которого зависит могущество и богатство страны, о неограниченной власти небольшой части людей над другими, которые их питают, удовлетворяют даже прихоти; хотя с ними поступают иногда хуже, чем со скотами, им принадлежащими. По словам Пнина, нужно, чтобы законы определяли собственность земледельческого состояния, защиту ее от насилия. Вопрос же о просвещении крестьян, с точки зрения Пнина, пока не злободневен; он возникнет только тогда, когда те будут в состоянии пользоваться всеми человеческими правами, станут свободными.

Во второй части трактата детально говорится об особенностях просвещения каждого сословия, о целях и задачах в разных случаях разных. Для крестьян важны трудолюбие и трезвость, для мещан — исправность и честность, для дворян — правосудие, готовность жертвовать собой для Отечества, для духовенства — благочестие и примерное поведение. Воспитатели должны готовить россиян, а не иностранцев, полезных сынов Отечества, а не людей, презирающих свой язык и землю. Крестьян, по мнению Пнина, следует обучать только чтению и письму, первым действиям арифметики, сельской механике, скотоводству, обработке полей; мещан — грамматике, географии, введению во всеобщую историю (главные эпохи русской истории), геометрии, тригонометрии, естественной истории, технологии, физике, практическим знаниям, полезным для промышленности; купцов, сверх того, — английскому языку, алгебре, простой и двойной бухгалтерии, истории коммерции, товароведенью; дворян, сверх того, — юридическим наукам; им следует давать высшее философское, политическое и эстетическое образование.

Трактат Пнина — наиболее подробное, радикальное выражение прогрессивной мысли того времени. В нем есть и слабости (кастовый подход, чрезмерная регламентация, вообще характерная для утопической мысли). Но общая просветительская направленность его несомненна. Она и вызвала отрицательную реакцию властей. В трактате усмотрели потрясение всех основ. Он был напечатан в 1804 г., до введения нового цензурного устава. Гражданский губернатор пропустил книгу. И, может быть, обошлось бы без скандала. Но в том же году, когда уже действовал новый устав, потребовались второе издание. Пнин подал в цензурный комитет экземпляр первого, с рукописными дополнениями, сделанными, по словам автора, по воле монарха. Одновременно в комитет поступил донос на книгу (Гавриила Геракова, автора ура-патриотических сочинений). Новое издание трактата было запрещено, оставшиеся книги первого конфискованы; отвергнуты и дополнения (там шла речь о бедственном положении крестьян в Турции, «коих собственность, свобода, жизнь в руках какого-либо капризного паши»). Цензор, обращая внимание на эти строки, не без основания замечал: хотелось бы верить, что речь идет о Турции, а не о России, как может легко показаться (102).

Предпринимались и другие тщетные попытки затронуть крестьянский вопрос в печати (отрывок В. В. Попугаева «Негр» в «Периодическом издании Вольного общества любителей словесности, наук и художеств»; там же стихотворение А. Е. Измайлова «Сонет одного ирокезца») (104-6). Но такие материалы помещались редко: цензура была в данном случае бдительной, да и обществу в целом казалось, что затрагивать вопрос о крепостничестве пока не своевременно (Карамзин).

Более всего сложностей, и для авторов, и для цензоров, в начале XIX в. возникало в связи с освещением внешней политики, зигзаги которой никак было не угадать (106-22). Например, Наполеона следовало изображать, то узурпатором, исчадием ада, чуть ли не антихристом, то всемирным гением, героем, положительным персонажем. Во избежание кривотолков Разумовский (где-то около 1812 г.) сообщал в цензурные комитеты, что Комитет Министров повелел разрешать в периодических изданиях только политические известия, взятые из «Санкт Петербургских ведомостей», «издаваемых под ближайшим надзором» (107). В 1814 г. попечитель петербургского учебного округа С. С. Уваров приказал, «чтобы журналисты, писавшие в 1812 году, иначе писали бы в 1815 году», «согласовывались бы с мнением правительства» (107). Таким образом, уже в 1805-12 гг., во время относительно либеральное, целый ряд материалов цензурой запрещены. (108-15). Трудно было уловить, что к чему. Цензоры получали нахлобучки то за излишнюю снисходительность, то за чрезмерную строгость (115). Менялись тенденции, но неизменно сохранялось одно правило: ориентироваться на политику правительства, хотя ее не всегда можно уловить. Все же пока еще сохраняется общее доброжелательное отношение к печати, стремление освободить ее от полицейского надзора, подчинить исключительно учебному ведомству, министерству просвещения (115).

Формально устав 1804 г., с частичными изменениями, просуществовал до конца эпохи Александра I. На самом же деле положение печати несколько раз за это время менялось, как правило, не в ее пользу. В 1808 г. духовная цензура была преобразована: ее комитеты в Казани и Петербурге стали независимы от общей цензуры, непосредственно подчинены Синоду. С 1810 г. в дела цензуры начало всё более вмешиваться министерство полиции (оно создано летом 1810 г. и состояло из двух частей; первая — полиция предохранительная — ведала и цензурой, контролем за вышедшими изданиями). В 1819 г. министерство полиции влилось в министерство внутренних дел. Его влияние на цензуру всё более растет.

Как раз к этому времени Завадовский оставил Министерство Просвещения, стал председателем Департамента Законов Государственного Совета. 11 апреля 1810 г. министром Просвещения назначен граф А. К. Разумовский (род. в 1748 г., получил блестящее домашнее образование, жил довольно долго во Франции), влиятельный сановник, попечитель Московского учебного округа (после Муравьева). Министерство Просвещения при нем как будто сохраняет свою ведущую роль, прежнее направление. Но постепенно оно меняется. Уходят наиболее видные его деятели. В 1811 г. Новосильцева заменил на посту попечителя Петербургского учебного округа С. Уваров. Попечителем Московского учебного округа стал весьма реакционный П. И. Голенищев-Кутузов. Разумовский дружит с иезуитом де-Местром (с влиянием которого современники связывали многие цензурные ограничения). Когда правительство решило покончить с иезуитами, Разумовский, во многом близкий им, вообще не чувствовавшим призвания к государственной службе, 4 сентября 1816 г. выходит в отставку.

На его место назначен А. Н. Голицын (по существу он министр с 1817 по 1824 гг.) Еще при Разумовском начала нарушаться определяющая роль Министерства Просвещения в области контроля за печатью. В 1811 г. при Министерстве Полиции создана особая канцелярия министра — «цензурная ревизия». Она контролирует типографии, книжные лавки, следит за содержанием театральных афиш, объявлений, а главное — ей поручено наблюдать, чтобы не обращалось книг, которые «хотя и были пропущены цензурою, но давали бы повод к превратным толкованиям, общему порядку и спокойствию противным». Если министр полиции обнаруживал такие книги, то должен был снестись с министром просвещения или же представить подобные сочинения на высочайшее рассмотрение (116) Таким образом, полиция получала право контроля не только над авторами и сочинениями, но и над чиновниками ведомства просвещения, их разрешившими. Но этим дело не ограничивалось. Дозволение открывать типографии, как и прежде, давало министерство просвещения, но, в отличие от прошлого, не иначе как с согласия министерства полиции, выданного им свидетельства о благонадежности (116). Министр полиции А. Д. Балашов сразу же после создания министерства обратился к министру просвещения Разумовскому с просьбой (требованием) приказать цензурным комитетам доставлять ему сведения о дозволенных ими книгах. Он решил взять цензуру полностью в свои руки, превратив особую канцелярию «цензурная ревизия» в главное цензурное учреждение, куда поступают все книги. Комитет министров одобрил замысел, поручил Балашову подготовить проект для высочайшего утверждения. Разумовский, не присутствовавший на заседании Комитета министров, опротестовал проект, предлагая ревизовать полицией не все сочинения, а только вызывающие сомнения, «если дойдет до сведения». Возражения Разумовского не были приняты во внимание, о них сообщили царю только через три месяца (117). Вероятно, это тоже являлось одной из причин, побудивших Разумовского подать в отставку.