Осколки под стеклом - Евгения Мелемина

Постояв немного, он развернулся и побрел на шоссе, припадая на одну ногу — боли не было, просто не получалось на нее наступить.

У ближайшего тела он повалился на колени, наклонился над лопнувшей под напором кости штаниной и пробормотал:

— Встанешь и пойдешь…

Потом добрался до следующего и обхватил руками измятую, как мокрый картон, голову.

— И ты тоже…

Прижался щекой к окровавленной чьей-то щеке и снова пополз в сторону — к следующему… Он не считал, сколько раз он перебирался от одного к другому, считал только удары собственного сердца, потому что постоянно боялся, что вот сейчас — умрет; болело все и страшно: ноги, бок, затылок, руки, плечо, спина… Болело так, словно мясо срезали с костей. Игорек искал и находил новых раненых на ощупь, на шестом чувстве, потому что не мог ничего видеть — все плыло, через слезы или боль, неизвестно куда.

И в конце концов он привалился к колесу какого-то автомобиля, опустил голову, задыхаясь, еле-еле различая свои дрожащие мокрые пальцы, впившиеся в асфальт.

Слышал, как приближались и умолкали сирены, как прострекотал вертолет. Слышал шумное дыхание служебной собаки и помехи в рациях, слышал, как кто-то рыдал, захлебываясь, и как хлопали дверцы машин.

Слышал торопливые шаги и мат.

Все это потихоньку перемешивалось и сливалось в колокольный чудесный перезвон, и Игорек заслушался, а потом появилось сказочное синее озеро, и поплыла по волнам легкая лодочка, увозя его к цветущему острову, накрытому пеной яблоневого сада.

Глава 6

Сила

Очнулся он от холода. Морозило обнаженные плечи, стыли пальцы. Поднял голову и увидел длинный ус капельницы, подвешенной на каком-то крюке. Над крюком гудела и сочилась мутными каплями ржавая труба. Переплетение труб уходило дальше, в узкий коридорный поворот. На шершавых серых стенах виднелись пятна сырости. Висели какие-то разбухшие и сморщенные плакаты — с уснувшими тиграми, с женщинами в алых купальниках. Лица у них были смятыми, вместо улыбок — оскалы.

Под Игорьком оказался старательно прикрытый пледом продавленный матрас, а флисовое детское одеяльце сползло на пыльный пол. Рядом, на дощатом ящике, на расстеленной хирургической салфетке, лежал шприц с капелькой крови внутри.

Одной рукой Игорек потащил одеяльце назад — от холода дрожь билась в самой сердцевине тела. Вторая, правая, лежала безжизненным белым придатком — обескровленная, с синими трещинками у запястья и на ладони. Мертвая рука.

Капельница тихо гнала в нее что-то прозрачное, прохладное.

Не слушалась не только рука. Любая попытка приподнять ногу причиняла острую нестерпимую боль, и Игорек, ошеломленный своим положением, сжал зубы, чтобы не заплакать, и все равно слезы покатились по щекам.

Где-то стукнуло и звякнуло.

— Иди сюда! — выкрикнул Игорек, обращаясь к своему неведомому лекарю. — Какого черта меня тут бросили?

В ответ из коридорчика показалась сумрачная тень. Узкий свет электрической лампы осветил пятна камуфляжа и черное дуло в вытянутой руке.

Спящий бумажный тигр зашуршал и смялся, сорванный со стены неловким движением. Тень качнулась и выпала под свет полностью. Игорек увидел, что в камуфляже есть прореха — на груди цилиндрическими кругами расходились кровавые пятна, словно лепестки, выброшенные из черного пестика раны. На торопливо закрученных бинтах они смотрелись почти красиво.

Выше цветка показалась шея с натянутыми жилами, сильная, как у животного; а еще выше — с широкими скулами и выпуклым лбом лицо.

Игорек узнал его — перед самым взрывом именно этот человек первым услышал его голос и кинулся бежать, пригибаясь, как солдат под артобстрелом, словно точно знал, что случится дальше. Один из охранников этапа сектора сокращаемых.

Все они там были одинаковые — одинакового цвета, с одинаковыми лицами, с прицельными взглядами. Этот отличался. У него были большие серо-зеленые глаза, узорчатые, словно черепаший панцирь, и молодые.

Под его ботинками скрипел песок. Дуло пистолета раскачивалось, но неизменно ловило в прицел голову замершего Игорька. Когда он оказался совсем рядом и холодный смертельный ствол уперся Игорьку в висок, все снова поплыло, но яблоневых садов уже не было — навалилась такая тоскливая чернота безысходности, что Игорек выгнулся, таща за собой раненые конечности, и закричал в пустоту, тут же вернувшую крик искаженным страшным эхом.

Рот ему залепила влажная прохладная ладонь — крик угас.

Не выпуская пистолета, охранник опустился на пол, поджав ноги, и замер, опустив голову, со сжатым в вытянутой руке пистолетом, упершимся в висок живого человека.

От него тоже пахло кровью, но не так, как от Артура Сергеевича — пахло открытой раной, незаслуженной болью, терпением.

Игорек поднял глаза, пытаясь вспомнить хоть одну молитву. В памяти все еще всплывала небесная синь над яблоневым островом, но теперь заместо перьевых облаков над ним раскачивался голый крысиный хвост. Хвост завозился и исчез — с другой стороны трубы выглянула любопытная мордочка с дрожащими длинными усами.

— Я не смогу тебя вылечить, — хриплым шепотом сказал Игорек. — Я устал. Посмотри на меня, мне самому врач нужен. Я же не медик, у меня нет лекарств, у меня ничего нет… Выведи меня отсюда.

Стены давили. Крысиная морда ухмылялась. Дуло у виска не дрогнуло, а вжалось сильнее, так, что Игорек ощутил биение тонкой жилки.

Подкатывала паника — первобытный ужас, продиктованный осознанием близкой смерти и пониманием того, что после тело растащат по животам жадные грязные зверьки.

Игорек с трудом удерживал рассудочную мысль, кусая губы и подбирая правильные медленные слова:

— Антон… — Имя пришло сразу, словно подсказанное отчетливым шепотом. — Ты не можешь меня заставить. Ты выживешь и без моей помощи, ты просто много крови потерял, а рана не опасная, ударило вскользь… Но если ты подождешь, я отдохну и закрою ее — только обещай, что потом меня отсюда выведешь.

Ну и бред я несу, подумал Игорек, ожидая ответа. Я ведь даже не знаю, зачем я здесь…

И он может оказаться не Антоном, а каким-нибудь Петром…

Охранник не двигался, словно и не слышал Игорька. По-прежнему стоял на коленях, опустив голову. На затылке серебристым коротким мехом переливались под машинку остриженные волосы.

— Выпусти меня отсюда, придурок! — не выдержал Игорек и забился, дергая длинный ус капельницы. — Выпусти!

На его крик вдалеке отозвался кто-то торопливым «бегу-бегу», и в подвальный уголок сунулось что-то кругленькое, шумно дышащее и с клетчатым платочком в руках.

Добежав до уголка с матрасом, кругленькое радостно захихикало и оказалось лысым низеньким человечком в коричневом вязаном свитере, таком длинном, что он закрывал колени.

— Антон! — воскликнул пришелец. — Слава Богу!

И размашисто привычно перекрестился.

— Спаситель! — воскликнул он с той же интонацией, но уже радостно глядя на Игорька. — А я отец Андрюша… Вот, принес тебе штанишки новые и рубашечку…Покушать принес.

И показал объемистый пакет.

Жестокое дуло дернулось и отодвинулось от виска. Охранник, чье имя Игорьку удалось-таки угадать, поднялся с колен и поправил на груди вымокший в крови узел бинта.

— А в аптеке был? — спросил он у кругленького.

Тот засуетился.

— Конечно… конечно! — И выудил из шуршащего пакета белый бумажный комочек. — Вот ватка… а вот бинтики.

Антон потянулся, расправил плечи и принялся снимать прежние бинты, покрывшие его, как холодный глиняный панцирь, и уже коричневые.

Под повязкой оказалась мокрая, но неглубокая длинная рана и широкое тренированное тело.

— Больно, но терпимо, — прокомментировал Антон, вертясь так и сяк, чтобы обернуть себя в белые марлевые полосы заново.

На Игорька он не смотрел. Зато отец Андрюша уселся на краешек матраса, по-отечески поправил одеяло пухленькими ручками и счастливо вздохнул, ласково глядя на Игорька овечьими глазами.

— Сейчас вынем иголочку, — сказал он, — и оденешься. Я все принес. А твои вещи пришлось выбросить — все протер и заляпал.

Иглу капельницы он и в самом деле тут же извлек, очень умело залепил выступившую капельку крови ватным комочком, согнул руку Игорька и несколько минут держал ее, не позволяя разогнуть.

Потом он помогал Игорьку одеться. Ловко, словно всю жизнь только и занимался уходом за больными, натянул на него рубашку, аккуратно, словно на ребенке, застегнув все пуговицы. Клетчатая байковая ткань приятно грела. Джинсы оказались на размер больше, чему Игорек был только рад — распухшее колено без труда поместилось в штанину, и только несколько раз кольнуло обжигающей, но терпимой болью. Застегнуться Игорек смог сам, левой рукой — правая висела безжизненно.