Фронт до самого неба (Записки морского летчика) - Василий Минаков

Стародуб сбрасывает бомбы. Пора и нам выходить на боевой курс. Но в Двуякорной не видно подходящих целей, одни катера и мотоботы. Летим на Феодосию.

Девятка Стародуба, сделав свое дело, отвернула в море. Теперь весь шквал огня обрушился на нас. Трассы заполнили все пространство вокруг. От переплетения огненных шнуров «эрликонов» рябит в глазах. Начинает подташнивать — предел нервного напряжения. Изо всех сил сжимаю штурвал, чтобы не отвернуть в сторону из этого губительного пекла…

После войны часто приходилось слышать о знакомых фронтовиках: умер такой-то, тяжело болен другой, а совсем недавно их знали здоровыми, крепкими людьми! Я всегда вспоминаю при этом Феодосию. На сколько лет вперед расходуется нервная энергия в минуты, когда находишься на боевом курсе?

Бросаю взгляд на штурмана, инстинктивно ища опоры. Димыч прикован к прицелу, только слегка шевелятся губы. "Ну и огонек, ну и огонек…" — повторяю за ним и, кажется, немного успокаиваюсь.

В переговорном устройстве раздается голос Панова:

— Командир, зацепило! Пробит стабилизатор, сорвано несколько листов дюраля…

"Хоть бы не заклинило рули…"

— Понатыкали, гады, пушек! — в сердцах не выдерживает Панов. — Вот бы проутюжить их бомбами…

Никитин облегченно вздыхает:

— Пошли, родимые!

Наконец-то! Разворот в сторону моря — скорей вырваться из этого ада. Плавно вожу штурвалом, проверяю [68] рули. Машина управляется, все в порядке. Димыч улыбается, довольно потирает руки — накрыли транспорт. Через минуту тихо, вышли из зоны огня. Снижаемся до пятидесяти метров, для маскировки от вражеских истребителей. Постепенно нервы успокаиваются, появляется легкая слабость.

— Шикарный фейерверк устроили фрицы в нашу честь. Умеют встречать гостей! — восхищается с опозданием Лубинец.

— Ожил, Алеша! Здравствуй, — приветствует друга Панов. — Что-то не слышно было тебя давненько.

— Что было, то было, — неопределенно отвечает Лубинец. — У самого-то штаны в порядке?

Скрылся из виду крымский берег, впереди гористый кавказский пейзаж. Ведущий набирает высоту. Истребители сопровождения, помахав на прощанье крыльями, уходят в сторону своего аэродрома. Перевалив через прибрежные горы, снижаемся, идем на Белореченскую. С ходу произвожу посадку, осматриваю самолет. Страшно подумать, что можно лететь на такой машине. Не обшивка — решето!

Подошел командир эскадрильи.

— Ну, как впечатление от курорта Феодосия?

— Не очень, знаете…

— Погода прохладная?

— Наоборот…

— Вот видишь, даже не знаешь, чем недоволен. Н-да, — оглядел самолет. — Матчасть, Минаков, не жалеешь.

Железный человек Балин. Охота ему еще и шутить…

На другой день принесли фотоснимки с результатами нашего удара. Сильно повреждены транспорт и самоходная баржа в порту, сожжен гараж, в Двуякорной бухте потоплено четыре катера. Закончив разбор, Андрей Яковлевич Ефремов поставил новую боевую задачу:

— Сегодня ночью совершаем налет на аэродромы Керчь-два и Багерово. В Багерово пятьдесять "сто десятых", в Керчи — двадцать пять транспортных машин и бомбардировщиков.

Вечером вылетели.

За Краснодаром отвесной стеной встала высокая облачность. Посоветовавшись со штурманом, решил подняться на четыре тысячи метров, чтобы выйти к цели [69] с приглушенными моторами. Как только вошли в облака, самолет начало трясти, бросать из стороны в сторону. С трудом удерживаю штурвал, его буквально вырывает из рук. Изредка вспыхивают зарницы молний.

— Попали в переплет, командир! — кричит Димыч. — Скорей выходи!

— Самолет светится! — докладывает Панов.

Действительно, зеленоватые змейки сбегают с фонаря кабины. Кроме того, началось обледенение крыльев — это уже совсем плохо. С опозданием осознаю опасность. Ясно, что совершил непростительную ошибку, надеясь пробить грозовые облака. Надо немедленно развернуться на обратный курс…

На счастье, обошлось благополучно. Через несколько минут беспорядочной тряски показались темные пятна «окон», мелькнул край луны. Руки тряслись, пот застилал глаза. Вспомнился случай, еще в аэроклубе, когда мы с Алефиренко попробовали проскочить облако…

— Что будем делать, командир? — спрашивает Димыч. — Есть моральное право вернуться в базу.

Конечно, основание есть. Но возвратиться с полным боекомплектом…

— Приготовить кислородные маски!

Облака перемахнули на большой высоте. Подошли к цели, но ни прожекторов, ни заградительного огня. Внизу взрывы, пожары — наши уже поработали над Багеровом. И вдруг сразу со всех сторон — пунктиры «эрликонов».

— Гутен морген! — бодрится Лубинец.

— Не моргай сам-то! — сдерживает Панов.

Подходим к цели. По команде Димыча произвожу несколько доворотов. По левой плоскости скользнула трасса, другая. Пристрелялись

— Пошли!

Вслед за бомбами сбрасываем листовки.

— Почитывайте, не скучайте, — острит Лубинец. — До скорой встречи!

На аэродроме узнали: четыре экипажа возвратились благополучно, а самолет младшего лейтенанта Виктора Алексеева над Керченским проливом попал в зону грозовых облаков. Машину бросило вверх. Виктор предпринял отчаянную попытку удержать самолет от бешеного набора высоты, но безуспешно. Сделав горку, машина свалилась на крыло, начала падать. Летчик повис на привязных ремнях, оказался в состоянии невесомости. [70]

Напрягая все силы, пытался штурвалом вывести самолет из пикирования, но безуспешно. Последними усилиями добрался до триммера и на высоте триста метров над морем вывел самолет из пике. Во время падения из кабин выбросило штурмана капитана Михаила Захожего и стрелка младшего сержанта Арсентия Храбром [видимо, «Храброго», надо уточнить — Прим. lenok555]. Алексеев довел самолет до аэродрома. Взглянув на его машину, я обомлел. Как он смог дотянуть? Вся обшивка деформирована, нет ни одного стекла, крылья прогнулись назад, кусок штурманской кабины вырван…

Случай досадный: гроза унесла жизнь двух боевых товарищей…

3 августа мы собрались, как всегда, на дворе в ожидании машины на аэродром. Надо было спешить подготовить самолеты к ночному рейду.

Мимо школы проходили группы красноармейцев,

— Откуда топаете, орлы? — крикнул Лубинец.

Они угрюмо посмотрели на него, на меня.

— Дай, морячок, закурить, коли есть. Я достал пачку «Беломора».

Они нерешительно протянули черные от копоти и грязи руки.

— Живут же люди!

Боец отстегнул флягу, поднес к потрескавшийся губам. Капли воды, застревая в седой щетине, стекали по подбородку, оставляли темные бороздки. Красноармеец вытер ладонью рот, протянул флягу товарищу.