Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева

– Нет, я никогда ничем подобным не болел, – твердо заявил Манихин. – Опережая вопросы, которые вы сейчас зададите и которые я слышал и прежде, скажу, что я никогда не работал на вредных производствах, не был связан ни с мышьяком, ни со свинцом, ни с ртутью, а также сальварсаном и препаратами золота и серебра. И тем не менее… Все симптомы говорят о хроническом отравлении мышьяком.

– Парастезия наличествует? – быстро спросил Александр. – Я хочу сказать, ощущение покалывания по всему телу, мурашек? Расстройства желудочно-кишечные, катар слизистых верхних дыхательных путей? У вас, я помню, в папке лежит заключение о хроническом ларингите? Анемия ваша в картину вписывается, меланоз – само собой. От отравления мышьяком вас лечили? Унитиол считается прекрасным средством.

– От чего меня только не лечили! – криво усмехнулся Манихин. – И чем!.. Вывод такой: у меня повышенное содержание мышьяка в организме. Не какие-то там 0,08—0,2 миллиграмма на килограмм веса, которые есть в крови, почках, печени, легких, коже, волосах и других органах каждого человека. А значительно больше. Причем, по выводам некоего медицинского светила, это моя собственная патология. Он хочет сказать, что мой организм просто-напросто вырабатывает больше этого вещества. К примеру, рассказал он мне, есть такая болезнь – гиперинсулемия. Переизбыток инсулина в организме – тоже частная патология некоторых особей. Такие люди даже яблоко съесть не могут, чтобы не спровоцировать у себя острое недомогание. А у меня вот, судя по всему, уникальный, нигде, ни в какой медицинской литературе не описанный случай гиперарсеникума.[3] Кстати, термин мой собственный.

– И как вы к этой версии относитесь? – осторожно спросил Александр, принимая самое что ни на есть равнодушное выражение лица и даже отводя глаза от хозяина. Тем более что его давно тянуло взглянуть на эту кружку. Ничего подобного ему видеть в жизни не приходилось, наверняка авторская работа какого-то выдающегося мастера. Это как бы даже не совсем кружка, а переливчатая, голубовато-зеленовато-перламутровая фигура русалки, вернее, берегини, как назывались по-русски подводные жительницы. Кружка была покрыта причудливым скрещением синих линий, напоминавшим разводы, которые остаются на песке после того, как отхлынет морская волна. Лицо берегини – тонкое, изящно вылепленное, красоты необыкновенной, с черными глазами, окруженное волнами черных волос…

– Это портрет моей жены Анны, – с мягкой улыбкой в голосе сказал Манихин, и Александр сконфуженно поднял на него глаза. – Работа Марины. Она великолепный керамист. Если вы ей понравитесь, она и вам сделает такую же красотищу с портретом вашей любимой женщины. Если таковая женщина имеется, конечно.

– Такой женщины… пока еще нет, – признался Александр, изо всех сил стараясь не покраснеть.

Значит, вот она какова, та темноволосая, стройная, с тревожным голосом. Любимая женщина «бронзовой маски». Его жену зовут Анна. Любит ли она Манихина, интересно знать? Такого жуткого, такого… А как к нему относится Марина? Что за отношения связывают этих троих?

Секундочку, добрый доктор Меншиков! А позвольте осведомиться, какое до всего этого ваше, пардон, собачье дело? Не лучше ли вернуться к гораздо более безопасной теме – насчет гиперарсеникума?

– Так как вы, Петр Федорович, к этой версии относитесь?

– А вы? – вприщур глянул на него Манихин.

– Э-э… Как бы это поточнее выразиться… с изумлением, – решительно сказал Александр. – Оно конечно, наука имеет много загадок, да и в вопросах патологической токсикологии я совершенно не специалист, а все-таки – отношусь с изумлением.

– Грубо говоря, вы считаете эту версию туфтой? – спокойно расставил точки над «i» Манихин.

Александр дипломатично пожал плечами. Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам, и все такое прочее. Однако же… гиперарсеникум… это, воля ваша, господа, как-то крутовато!

– А почему, собственно? – не унимался Манихин. – Ведь меня никто не травит. Мои домашние едят ту же пищу, что и я. Кстати, как правило, готовлю я сам, я очень люблю готовить. Кроме того, в этом доме живут самые близкие мне люди, которым я вполне доверяю. Моя жена, с которой мы вместе двадцать лет, с которой прорвались друг к другу через такие препятствия, что и в страшном сне не приснятся. Парень, которому я спас жизнь. – Он неопределенно мотнул головой, но нетрудно было догадаться, что имеется в виду Серега. – И девушка, которая дважды спасла жизнь мне. Понимаете? И все-таки…

– И все-таки вы не очень-то верите в этот самый гиперарсеникум?

– Я не знаю, во что я верю или не верю, – сказал Манихин. – Знаю одно: я раньше не был таким. Я хочу избавиться от этого, понимаете?

– Еще бы! Но как? Унитиол, я так понял, пробовали?

– Говорю же, я пробовал все, что можно и нельзя. Но картина усугубляется. Из моего дома удалены все зеркала, но я представляю, какое у меня лицо. И когда я думаю об этом – а думаю я об этом постоянно! – у меня возникает одно-единственное желание. Догадываетесь, какое?

Александр кивнул, не поднимая глаз. У него бы, наверное, возникло такое же самое желание, если бы судьба его так заклеймила…

И вдруг мелькнуло страшное подозрение. Он ведь до сих пор не знает и не понимает, зачем его позвал к себе этот странный, страшный и несчастный человек. А что, если Манихин хочет купить врача… вернее, купить у врача… средство, которое поможет ему быстро развязаться? В этом и заключается для него понятие помощи?

Ну, коли так, «бронзовая маска» дал маху. Сделал ставку не на того человека! Здесь нужен тот добрый доктор, который ратует за эвтаназию, а не доктор Меншиков.

В таком случае не пора ли задать главный вопрос, дать решительный ответ – и убраться восвояси?

– Петр Федорович, почему вы меня сюда позвали?

Тот поднялся с кресла, медленно прошел к высокому, во всю стену, стояку, на котором в причудливом беспорядке были расставлены горшки и ящики с самыми разнообразными цветами. Взял красивый глиняный кувшин, попробовал пальцем воду, начал поливать растения, порою разминая землю пальцем.

Обернулся к Александру:

– Вы удивлены? Я почему-то всегда особенно любил домашние цветы. Не садовые, они обыкновенны, а этих вот затворников. Может быть, предчувствовал, что и сам сделаюсь когда-нибудь затворником? Общение с ними меня неведомым образом утешает, ну, не то чтобы совсем утешает, но успокаивает.

Поболтал в кувшине испачканными землей пальцами, обтер руки тряпицей, засунутой сбоку стеллажа; постоял молча, глядя на зубчатые, лапчатые, перистые листья; потом заговорил: