Да, та самая миледи - Юлия Галанина

— В чем же?

— В том, что Вы любите меня! — как ни в чем не бывало, заявил д'Артаньян.

Снова здорова! Ну не люблю я тебя, это же и слепой лошади ясно!

— Мне кажется, я уже доказала Вам это…

— Да, и я Ваш телом и душой.

— Благодарю Вас, мой храбрый возлюбленный! Но так как я доказала Вам любовь мою, то и Вы мне, в свою очередь, докажете свою. Не правда ли?

У меня было полное чувство, что разговор наш замкнулся в кольцо и мы, как фигурки в нюрнбергской музыкальной шкатулке, повторяем который раз одно и то же, ни на дюйм не доверяя друг другу.

— Конечно! — Д'Артаньян бросил поиски штанов и сел на кровать. — Но если Вы любите меня, как говорите, то неужели Вы не боитесь за меня хоть немного?

— Чего я могу бояться? — искренне удивилась я.

— Как чего? — возмутился д'Артаньян. — Я могу быть опасно ранен, даже убит…

Такие опасения у человека, который уложил графа за три секунды, когда тот был здоров и бодр! И он боится, что де Вард убьет его сейчас, после того как он еще не оправился от его же, д'Артаньяна, ран. Странные страхи для храбреца!

— Этого не может быть, — мягко сказала я ему. — Вы такой храбрый и так искусно владеете шпагой…

— Скажите, — вдруг накрыл мою ладонь своей д'Артаньян. — Разве Вы не предпочли бы какую-нибудь другую месть, не требующую пролития крови?

Ну почему же нет?.. Предпочла бы. Яму, полную ядовитыми африканскими гадюками, в которую сама бы и столкнула де Барда. Только мы не в Африке. Почему он кружит?

— Право, — сказала я задумчиво, высвобождая ладонь, — мне кажется, что Вы колеблетесь.

— Нет, я не колеблюсь! — воинственно возразил д'Артаньян. — Но, право, мне жаль этого бедного графа де Варда с тех пор, как Вы его не любите. И мне кажется, что всякий человек уже вследствие того, что лишился Вашей любви, так жестоко наказан, что нет надобности наказывать его еще как-нибудь.

Да не разлюбила я его, дурачок! Потому и жажду ежесекундно его смерти! Будь я к нему равнодушна, разве металась я бы тут тигрицей?

— Кто Вам сказал, что я любила его?

— Во всяком случае, — ловко уклонился от ответа д'Артаньян, — я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас Вы любите другого, и, повторяю Вам, я сочувствую графу.

Ну и самомнение! Просто чудовищное! Милый мальчик, если ты сегодня и вжимал меня своим поджарым смуглым телом в перину, это совсем не говорит о том, что я тебя люблю! Как у мужчин все просто!

— Вы-ы? Сочувствуете графу?!

— Дая.

— Но почему же именно Вы? — что-то похожее на любопытство проснулось во мне.

— Потому что я один знаю… — загадочно начал д'Артаньян.

— Что?

— …что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед Вами, как кажется.

— Объяснитесь! — резко сказала я. — Объяснитесь, потому что я положительно не понимаю, что Вы хотите этим сказать.

Д'Артаньян придвинулся ко мне вплотную и обнял.

— Я человек благородный! — заявил он. — И с тех пор, как Ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней… а я ведь могу быть уверен в нашей любви, не так ли?

Святая дева, что он несет?

— Да, да, конечно… Дальше!!!

— Так вот, я чувствую себя в каком-то восторге, и лишь одно признание тяготит меня…

— Признание?

— Если бы я сомневался в Вашей любви, я бы не сделал его, но ведь Вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, Вы… Вы меня любите?

— Разумеется, люблю… — процедила я сквозь стиснутые зубы.

— В таком случае, если бы вследствие чрезмерной любви к Вам я оказался бы в чем-нибудь виноват перед Вами, Вы меня простили бы?

— Возможно…

Д'Артаньян попытался поцеловать меня, но я его оттолкнула.

— Признание… Что это за признание?

— Вы назначили де Варду свидание в этот четверг в этой самой комнате, не правда ли?

Сказать, что я была поражена, ничего не сказать.

— Я! Нет, ничего подобного не было! — Да я на исповеди буду все отрицать, что этот щенок о себе думает, я ему все тут и расскажу?!

— Не лгите, мой прелестный ангел, это бесполезно! — с довольной улыбкой заявил д'Артаньян.

— Что это значит?! — закричала я. — Говорите же! Вы меня уморите!

— О, успокойтесь, — обнял меня еще крепче д'Артаньян. — Вы не виноваты передо мной! И я уже простил Вас!

Господи, да какое мне дело до его отношения ко мне?! Что он там мне простил?

По-моему, я еще не успела нагадить ему в такой степени, чтобы меня уже можно было прощать! А может, я сплю? Уснула вечером, а свидание с гасконцем только предстоит, вот мне с расстройства и снится всякая пакость?

Я ущипнула себя. Нет, не сплю. Ущипнуть д'Артаньяна? Нет, лучше пусть говорит.

— Но что же дальше, дальше?

— Де Вард не может ничем похвастать.

Час от часу не легче… Как это не может, он тут такое творил?!

— Почему? Ведь Вы же сами сказали мне, что это кольцо…

— Это кольцо, любовь моя, у меня. Граф де Вард, бывший у Вас все эти ночи, и сегодняшний д'Артаньян — это одно и то же лицо.

— Что?!!

— Сударыня, Вы были безумно довольны любовью де Варда, но это была любовь д'Артаньяна, так что Вы ничего не потеряли и не должны огорчаться. Какая Вам разница, кто Вас любил тогда, если Вам было хорошо, а это был я? Я и остался с Вами! — д'Артаньян выговорил это самым убежденным в правоте своих слов тоном.

У него был вид кающегося грешника, которому сейчас охотно отпустят все грехи.

Так вот, значит, как обстоят наши дела?!

Этот порядочный человек перехватил мои письма к графу, ответил за него, забрался в мою постель под его личиной, порезвился там всласть, слизывая нектар чужой любви, затем написал письмецо, где смешал меня с грязью, но перстень — залог любви — почему-то не вернул, выждал время, давая моей ярости на графа разгореться, пришел и охотно согласился убить ни в чем неповинного человека в обмен на возможность опять погреться со мной под одним одеялом, затем покувыркался в моей кровати уже под собственным именем, все мне простил, мерзавец, и весело объявил, что я не должна иметь претензий! Какая мне разница, с кем спать?

Если это называется порядочностью, то что же называется подлостью? Мое желание любить человека, которого люблю, и растить детей, не опасаясь, что их убьют в любой момент? Или желание ненавидимого такими людьми кардинала Ришелье сделать Францию сильной и единой?

С искаженным лицом я стряхнула с себя гасконца и соскочила с кровати. Д'Артаньян вцепился в батистовый пеньюар, пытаясь меня удержать. Я дернулась, нежный батист, конечно же, не выдержал.

Д'Артаньян с ужасом уставился на мое клеймо на плече.

Что, малыш, не видел, как клеймят девушек такие же порядочные люди, как ты?

— Боже милосердный! — вскричал он.

Даже без этого, ненужного ему знания, гасконец подписал себе смертный приговор.

— Негодяй! Ты умрешь! — предсказала я ему его дальнейшую судьбу.

В шкатулке с инкрустацией, стоявшей на туалетном столике, валялся крохотный кинжал с золотой рукояткой, что-то типа стилета. Так, безделушка. Лезвие его было тонким, но острым. Но хоть какое-то подобие оружия. Я откинула крышку шкатулки и схватила кинжал. Затем кинулась с ним к насквозь порядочному гасконцу.

Д'Артаньян перепугался насмерть. Он отпрянул к стене и, не отрывая от меня испуганного взгляда, рукой нашаривал брошенную на кресло перевязь. Нашарил и выхватил шпагу.

Со шпагой в руке он стал значительно смелее. Я сразу же почувствовала ее острие у самой груди. Это была дуэльная рапира с граненым клинком, Я попыталась схватить ее за клинок руками, но д'Артаньян легко уклонялся от моих рук и нацеливал ее острие то мне в глаза, то в грудь.

Спиной вперед он соскользнул с кровати на пол, отходя к двери. Ты ее сам запер, мой дорогой! Я пантерой кидалась на него, но что может сделать крохотный кинжал с боевой шпагой? Дамская игрушка!

— Отлично, моя красавица! Отлично! — шпага вернула д'Артаньяну не только смелость, но и остроумие. — Но только, ради бога, успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на Ваших прелестных щечках.

Ты-то нарисуешь, не сомневаюсь, благородный д'Артаньян!

— Подлец! — бросала я ему в лицо упреки, ранившие его ровно столько же, сколько могут ранить пушистые перья. — Подлец!

Внезапно открылась дверь, ведущая в комнату Кэт, и д'Артаньян молниеносно воспользовался так вовремя проявившейся дорогой к спасению. Дверь захлопнулась, и с той стороны завизжала задвижка.

Я попыталась проломить перегородку, соединяющую две комнаты. Куда там! Осталось разряжаться, вонзая в дверную филенку кинжал.

Увы, я прекрасно понимала, что д'Артаньян отнюдь не стоит с той стороны двери, прижимаясь к ней спиной, чтобы мне удобнее было попасть, но куда-то же я должна была воткнуть не понадобившееся лезвие!

Ругаясь всеми проклятиями, которые знала (надеюсь, мой противник их оценил — это были именно те словечки, что имели большое хождение как раз в его среде), я продолжала истязать неповинное дерево филенки.