Худшее из зол - Мартин Уэйтс

«Разбогатей или сдохни».[1]

— Уходишь?

Джамал нервно сглотнул:

— Да.

— Куда на этот раз?

— К клиенту.

Сай еще больше расплылся:

— Тот же?

Джамал неопределенно пожал плечами.

— Запал на тебя? Может, усыновить хочет? К себе домой привезет, да?

Джамал повернулся, шагнул к двери.

Сай оказался там первым, рукой прижал дверь, не давая выйти.

— Какого хрена! — Нервы были на пределе. Джамал сорвался на крик. — А ну с дороги!

— Пока не могу, — сказал Сай. — Тебя хочет видеть Отец Джек.

Джамал постарался навесить на лицо безразличие и потушить взгляд.

Не получилось.

— Пропусти. Мне нужно уйти.

Сай схватил Джамала за куртку, оттолкнул назад к лестнице, прижал к стене. Из-за двери гостиной показались любопытные лица. Сай метнул в их сторону грозный взгляд.

— Что вылупились! У нас с Джамалом разговор. Личный.

Дверь тут же закрылась, «Пятьдесят центов» замолчал.

— Так-то лучше, — сказал Сай. — А теперь давай наверх, к Отцу Джеку.

Поднявшись на ноги, Джамал нехотя побрел наверх.

— Можешь не стучать. Он тебя ждет.

Отец Джек сидел на кровати при полном параде. На нем была яркая гавайская рубаха таких размеров, что ею, казалось, можно накрыть все Гавайские острова, и светлые хлопчатобумажные брюки, которые вполне могли сойти за палатку для группы выехавших на природу бойскаутов. А может, так оно и было и брюки сшили потом?

Но в выражении лица не было ничего комического. Это был не просто кровожадный злобный хищник — он предвкушал наслаждение от возможности причинить боль.

Каменное выражение лица снова не получилось.

Сай вошел следом, закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной.

— Опять собрался уходить? — спросил Отец Джек.

Джамал не ответил.

— К этому своему клиенту?

Джамал через силу кивнул.

Джек поднялся и угрожающе двинулся к нему.

— Говорят, классно платит. Конечно, не миллион, как ты просил, но все равно неплохо. Для человека вроде тебя.

Джамалу показалось, что из него выпустили воздух. Противно заныло под ложечкой.

— Пять кусков, да? Ах мистер Донован, щедрый ты наш!

Джамал едва дышал. Он не мог понять, откуда им известно о его тайне. Он же вел себя так осторожно. Стоявшие перед глазами пять тысяч начали растворяться в воздухе.

Он бросился бежать, но Сай схватил его в дверях, завернул руку за спину. Джамал охнул, скорчился от боли. Джек подошел очень близко, задышал прямо в лицо. Джамал почувствовал запах меда и мяты, туалетной воды и мыла, сквозь который рвался наружу затхлый запах пота и разложения.

— Не вешай мне лапшу на уши, сынок. Ты ведь не будешь мне врать, верно?

Джамал молча смотрел в одну точку.

— А вопрос мой звучит так: где диск?

— Какой диск? — медленно произнес Джамал. В горле, казалось, скребли наждачной бумагой. — Понятия не имею ни о каком таком…

Отец Джек начал тыкать пальцами в болевые точки. Резкая боль в пояснице побежала вверх по позвоночнику. Колени подогнулись, он начал падать. Сай еще сильнее сжал руку — только это и удерживало Джамала на ногах. Он извивался, отбивался, пытаясь уйти от боли, передохнуть, отдышаться, сообразить, что делать.

— Ты хотел меня надуть! — Джек почти кричал в лицо. — Я тебя предупреждал, чтобы ты этого не делал. Говори, где диск!

Джамал открыл рот, но не произнес ни звука.

Джек снова прошелся по болевым точкам.

— Отпусти его, — велел он Саю.

Сай отпустил руку Джамала, отступил на шаг. Джамал рухнул на пол, тяжело дыша. Не знал, что произойдет сначала — он потеряет сознание или его вырвет.

Произошло второе.

— Какая мерзость, — сказал Отец Джек. — Сам за собой уберешь.

Джамал молчал.

Отец Джек смотрел на него бесстрастно.

— Диск! Где диск?

Джамал с трудом махнул рукой назад.

— В куртке, — произнес он слабым голосом.

Сай сорвал с него куртку, начал шарить по ней, пока не нащупал плоский твердый кружок. Он разорвал подкладку, с победным видом извлек добычу.

— Вот он! — произнес он тоном триумфатора. Потом из кармана вытащил плеер.

— Посмотри, что у него еще есть!

Отец Джек улыбнулся.

— Отлично. — Он сел на корточки перед Джамалом, скроил гримасу, театрально помахал рукой у носа. — От тебя дурно пахнет. Кстати, что такого на этом диске важного?

— Всякая бредятина, — задыхаясь, сказал Джамал. — Этот журналист мне за него заплатит. Много заплатит…

Отец Джек встал, взял у Сая плеер и диск, надел наушники.

— Убери за собой, — сказал он Джамалу, который, корчась от боли, сел на полу.

— А ты, — посмотрел он на Сая, — когда он закончит уборку, приведешь в порядок его самого.

— Зачем? — недоуменно спросил Сай.

Отцу Джеку очень не нравилось, когда ему задавали вопросы. Он это демонстрировал всем своим видом.

Сай поперхнулся:

— Извини, пожалуйста. Я ничего… Я просто хотел…

— Делай что велено, — Джек поставил точку в дальнейших обсуждениях. — Хочу, чтобы он был как огурчик, когда пойдет на встречу с этим Донованом.

— Хочешь сказать, он все равно…

— Естественно. А теперь выполняй указание.

Сай подчинился.

Отец Джек снова вернулся к кровати, нажал на кнопку воспроизведения.

8

— Ты только посмотри!

Пета подошла к стоявшему у окна Амару.

— Новенький куда-то отправляется. И Сай с ним. Наш змееныш.

Пета присмотрелась.

— Что-то непохоже, чтобы новенького это очень радовало.

— Как считаешь, — начал Амар, — может, кому-то из нас стоит за ними проследить?

— Под кем-то из нас ты, как мне кажется, имеешь в виду меня? — сказала она с саркастической усмешкой.

— Видишь ли, у меня…

— Знаю — любовное свидание. И ты не можешь заставлять его ждать.

Амар с облегчением улыбнулся:

— Ты чудо! Но поторопись. Это может быть интересно.

— Спасибо, мамуля, — парировала Пета, складывая в карман куртки небольшой цифровой фотоаппарат и диктофон. — Будут еще какие-нибудь указания?

— Несомненно. Не вступай в разговоры с незнакомыми мужчинами.

— Это кто же мне такое говорит!

Она вышла.

Он смотрел из окна, как она идет по улице.

— Будь осторожна, — сказал он уходящей в сумерки фигуре.

Донован стоял на пристани, облокотившись на перила, и прислушивался к плеску реки. У него достаточно времени, поэтому он может позволить себе не торопить минуты.

На обоих берегах — признаки облагораживания, следы обновления, изменений в лучшую сторону. Новые многоквартирные дома, бары, рестораны, отели — старый Тайн доков, фабрик, заводов и складов кажется таким далеким — прошлый век. Нет, прошлое тысячелетие.

Впереди слева на стороне Гейтсхеда — Балтийский центр современного искусства, который когда-то был мукомольной фабрикой. Теперь туда постоянно выстраиваются очереди, змеясь по периметру площади, которую так и окрестили Балтийской. Иной раз люди оказываются даже на мосту Тысячелетия — настолько много желающих посмотреть выставки современного искусства. Однажды он из чистого любопытства тоже встал в такую очередь — шла выставка работ скульптора-монументалиста Энтони Гормли. Его тогда поразило, насколько разные люди стояли рядом. Перед ним два водителя с разрисованными шеями рассказывали друг другу, как во время рабочих смен мечтали попасть на эту выставку. Позади две мамаши из богатого северного пригорода пытались утихомирить безмерно расшалившихся отпрысков, за ними пожилые супруги говорили, как соскучились по чему-то новенькому и необычному.

В тот день Донован оставил свой обычный цинизм дома и просто получал удовольствие.

Рядом с «Балтикой» чуть правее поблескивает стеклом и металлом гигантская гусеница нового музыкального центра «Сейдж».

Изменения.

Город его детства с угольными шахтами, тяжелой промышленностью и неквалифицированным ручным трудом давно остался в прошлом. На его месте вырос культурный туристический центр, город современных высоких технологий и сервисных центров.

У него не осталось здесь близких родственников, к которым он мог бы приезжать в гости. Он когда-то уехал из Ньюкасла и ни разу не оглянулся назад. Студенческие годы, работа и жизнь в Лондоне вытеснили его из головы, из сердца.

У себя в домике он часто разговаривал с Дэвидом. Сидел в его комнате и говорил. Иногда Дэвид что-то отвечал. Но обычно молчал, и Донован вдруг понимал, что сидит на полу и разговаривает сам с собой. Словно куда-то в туман. И тогда он чувствовал, что пора сменить обстановку.

Он уезжал в Ньюкасл. Снимал номер в гостинице, обедал в ресторане, пил. Видел вокруг себя жизнь, но не прикасался к ней.