Вернувшиеся - Джейсон Мотт

— А дом? — спросила жена пастора.

Люсиль усомнилась в ее искренности. Вопрос мог оказаться завуалированным оскорблением. Но, взглянув на маленькую женщину, она решила дать преимущество ее лучшей и светлой стороне.

— Мой дом теперь не дом, — ответила Люсиль.

Пастор Питерс мягко сжал ее руку. Его большая ладонь теперь покоилась рядом с маленькой ладошкой жены.

— Я говорил с агентом Беллами, — сказал он.

— Я тоже говорила, — поморщившись, ответила Люсиль. — Могу поспорить, что он сообщил вам то же самое, что и мне. «Это не в моей власти…»

Вздохнув, Люсиль пригладила волосы.

— Какой смысл называться правительственным чиновником, если ты ничего не можешь сделать? Если ты не имеешь никаких полномочий и ничем не отличаешься от нас?

— Говоря в его защиту, я мог бы сказать, что он, как представитель правительства, имеет большую власть, чем остальные гражданские лица. Я уверен, что агент Беллами помогает нам, как может. Он показался мне честным человеком. Не он удерживает Джейкоба и Харольда за колючей проволокой. Это делается по воле закона. Кроме того, Харольд сам пожелал остаться вместе с Джейкобом.

— А какой у него был выбор? Джейкоб — его сын!

— Я знаю. Но так поступают немногие. Беллами рассказывал мне, что поначалу лагерь создавали только для «вернувшихся». Однако когда люди, такие как Харольд, не желают расставаться с родственниками, их тоже отправляют за решетку…

Голос пастора затих. Через несколько секунд он продолжил свою речь:

— Я думаю, что так даже лучше. Мы не должны разъединять людей — по крайней мере, не окончательно. Хотя некоторые люди требуют полной изоляции «вернувшихся».

— Харольд решил остаться с сыном, — тихо сказала Люсиль.

— Да, это был его выбор, — согласился пастор Питерс. — Беллами позаботится о них. Как я уже говорил, он добрый и хороший человек.

— Я тоже так думаю. Он понравился мне с первой встречи. Похоже, в Нью-Йорке тоже бывают хорошие люди. Иногда я даже забываю, что он чернокожий.

Люсиль не видела ничего зазорного в своих словах. Ее родители были ярыми расистами, но она, обученная Слову, понимала, что все граждане имели равные права. Цвет кожи современных людей значил столько же, сколько цвет их нижнего белья.

— Хотя теперь, когда я вижу его, — продолжила она, — мне становится интересно, как такой приличный человек — тем более чернокожий — может потворствовать похищению людей… детей… и содержанию их в тюремных камерах?

Голос женщины походил на гром.

— Ну-ну, Люсиль, — сказал пастор.

— Ну-ну, — повторила его жена.

Пастор Питерс обошел вокруг скамьи и, сев рядом со старой женщиной, обнял ее за плечи.

— Они не похищают людей, хотя вам действительно так может казаться. Бюро пытается… разрядить напряженную ситуацию. У нас появилось слишком много «вернувшихся». Я думаю, такие действия Бюро помогают горожанам чувствовать себя в безопасности.

— Неужели в городе стало безопаснее после того, как вооруженные люди забрали из дома больного старика и его маленького сына?

Люсиль едва не уронила Библию. Ее руки снова пробудились к жизни. Когда она сердилась, ее жестикуляция переходила в интенсивную фазу.

— Моего мужа и мальчика удерживают уже три недели. Их поместили в тюрьму без предъявления обвинений. Без элементарных… Проклятье, я не знаю, как сказать! Без процедур, которые напоминали бы закон.

Она посмотрела в окно. Перед холмом, на котором стояла церковь, расстилался город. Люсиль могла видеть школу, вновь возведенные здания и высокие ограждения, солдат и «вернувшихся», согнанных в лагерь, жилые дома, еще не включенные в зону оцепления. Интуиция подсказывала ей, что скоро очередь дойдет и до них.

Вдали, на другой стороне города — там, где за деревьями, на приличном расстоянии, господствовала сельская местность, — находился ее темный опустевший дом.

— О, Господи, — прошептала она.

— Ну-ну, Люсиль, — сказала жена пастора. — Не надо так расстраиваться.

Ее пустые слова не могли остановить пожилую женщину.

— При каждой встрече с этим Беллами я продолжаю говорить ему, что это неправильно — что Бюро совершает ошибку, поступая таким образом. Но у него одна отговорка: он ничего не может сделать. В лагере теперь заправляет полковник Уиллис. Все приказы исходят от него. Я ничего не могу поделать, повторяет мне Беллами. Что он этим хочет сказать? Он человек или кто? Разве люди не способны на тысячу дел в любой ситуации?

По щекам Люсиль стекали капли пота. Пастор и его жена отдернули от нее руки, словно она была электрической плитой, которую включили без предупреждения.

— Люсиль, — понизив голос, сказал мистер Питерс. — Даже если агент Беллами не знает, что делать, у Бога имеется план.

Священник говорил весомо и медленно. Он знал, что это успокаивало возбужденных людей, хотели они того или нет. Пожилая женщина смотрела на Библию, которая лежала на ее коленях. На ее лице застыло вопрошающее выражение.

— Но прошли уже недели, — возразила она.

— Ваши любимые живы. Верно?

— Я полагаю, да.

Она открыла Библию наугад. Ей хотелось увидеть слова заверения, и только Библия могла утешить ее.

— Но они…

Она искала добрые слова. Люсиль почувствовала бы себя лучше, если бы нашла какую-нибудь правильную фразу.

— Они… заточены.

— Они находятся в школе, где каждый ребенок этого города учился читать и писать, — ответил пастор.

Он снова обнимал Люсиль за плечи.

— Да, я знаю, что сейчас она выглядит иначе, с солдатами и колючей проволокой. Но это по-прежнему наша городская школа. То самое здание, в которое годы назад ходил Джейкоб.

— В ту пору школа была новой, — перебила его Люсиль.

Ее ум погрузился в воспоминания.

— Я уверен, что она была красивой, — поддержал ее пастор.

— О, да! Она была красивой. Сияла новыми красками. Здание не выглядело таким большим. Это позже появились пристройки. Когда город стал старше и больше, там провели реновацию территории.

— Значит, мы можем считать, что ваши муж и сын находятся в старой школе.

Люсиль промолчала.

— У них имеется крыша над головой. Они сыты.

— Потому что я ношу им пищу!

— Лучшую пищу во всей округе!

Пастор со вздохом посмотрел на свою супругу.

— Я часто советую своей любимой напроситься к вам в ученицы и потратить пару недель на уроки кулинарии. Так она могла бы выведать секрет вашего персикового кобблера[2].

Люсиль с улыбкой отмахнулась рукой.

— В том рецепте нет ничего особенного, — сказала она. — Кстати, я ношу еду и Мартину Беллами.

Немного помолчав, она добавила:

— Как я уже говорила, он нравится мне. Я считаю его хорошим человеком.

Пастор мягко похлопал ее по спине.

— Конечно, он хороший. Харольд, Джейкоб, агент Беллами и все остальные, кому довелось попробовать ваш кобблер, все выражают вам свою признательность. Я слышал, вы приносите в лагерь большое количество еды. Люди ежедневно благодарят вас за это.

— То, что правительство сделало их пленниками, еще не означает, что они должны питаться помоями, которые дают им солдаты.

— Мне говорили, что они получают пищу из службы доставки некоей миссис Браун. Как теперь называется ее фирма? Ах, да! «Наша пища — гордость нации».

— Вот я и говорю, что помои.

Они засмеялись. Когда смех утих, пастор бодро произнес:

— В лагере наводят порядок. Харольд и Джейкоб получат все необходимое.

— А вы сами там бываете?

— Конечно.

— Благослови вас Господь, — сказала Люсиль.

Она похлопала священника по руке.

— Им нужен пастырь. Там каждый нуждается в утешении.

— Я делаю, что могу. Передаю их просьбы агенту Беллами. Мы с ним часто встречаемся. Он кажется мне приличным человеком. Я верю, что он помогает всем задержанным по мере своих сил. Но поскольку ситуация ухудшается и количество «вернувшихся» возрастает, Бюро приходится ужесточать…

— Им дали в начальники этого ужасного полковника Уиллиса.

— Мне он тоже не нравится.

Люсиль поджала губы.

— Кто-то должен положить конец его произволу.

Ее тихий голос походил на журчание воды в глубокой расщелине.

— Он грубый человек, — сказала пожилая женщина. — Это видно по его глазам. Чем дольше вы смотрите в них, тем дальше они убегают от вас в сторону. Видели бы вы его, когда я пришла к нему, чтобы забрать Харольда и Джейкоба. Он был холодный, как декабрь. Живая гора апатии.

— Бог найдет способ.

— Да, — согласилась Люсиль, хотя после трех недель одиночества она сомневалась в этом все больше и больше. — Бог найдет какой-нибудь способ. И все же я волнуюсь.

— У каждого из нас свои тревоги, — смиренно ответил священник.