«Кон-Тики» - Тур Хейердал

Эрик чаще всего латал парус, или сращивал канаты, или вырезал деревянные скульптуры, или рисовал бородатых людей и удивительных рыб. Точно в полдень он вооружался секстантом и взбирался на ящик, чтобы поглядеть на солнце и высчитать, сколько мы прошли за сутки. Сам я прилежно заполнял судовой журнал, составлял рапорты, собирал пробы планктона и рыб, снимал кинофильм. Каждый отвечал за свой участок и не вмешивался в дела других. Менее приятную работу, вроде рулевой вахты и дежурства на кухне, распределяли поровну. На руле каждый стоял по два часа днем и столько же ночью. Все по очереди были коками. Обязательных правил и постановлений было немного: на ночной вахте непременно обвязываться канатом, спасательная веревка должна всегда висеть на месте, стряпать и есть только на палубе, по нужде ходить на самый край кормы. Когда возникал важный вопрос, мы по примеру индейцев созывали общее собрание и принимали решение сообща.

День на борту «Кон-Тики» начинался с того, что последний ночной вахтенный будил кока, который спросонок выбирался на увлажненную росой и залитую утренним солнцем палубу и начинал собирать летучих рыб. В отличие от полинезийцев и перуанцев мы не ели рыбу сырой, а жарили ее на маленьком примусе, который стоял на дне ящика, прочно привязанного к палубе у входа в хижину. Вся наша кухня помещалась в этом ящике. Каюта заслоняла его от юго-восточного пассата, и, только когда ветер и волны слишком уж небрежно подбрасывали плот, случалось, что ящик загорался. А один раз кок задремал, и кухня запылала ярким пламенем, которое перебросилось на хижину. Дым просочился сквозь стену внутрь, и пожар был мигом потушен, благо за водой на «Кон-Тики» было недалеко идти.

Запах жареной рыбы не мог разбудить храпящих в каюте субъектов, и коку приходилось колоть их вилкой и петь «бери ложку, бери бак» таким гнусавым голосом, что невозможно было его слушать. Если у бревен не мелькали акульи плавники, мы для начала освежались в Тихом океане, после чего завтракали под открытым небом.

Меню было безупречное. Две экспериментальные диеты: одна подсказанная квартирмейстером и двадцатым веком, вторая – Кон-Тики и пятым веком. Первую диету испытывали на Торстейне и Бенгте – они ограничивали свой стол хитроумными маленькими спецпайками, которые мы уложили между бревнами и бамбуковым настилом. Кстати, они вообще не очень-то любили рыбу и прочую морскую живность. А мы, остальные, ели все, чем нас могло снабдить море.

Со спецпайками дело обстояло просто. Раз в две или три недели мы поднимали настил и доставали несколько коробок, потом привязывали их к палубе перед каютой, чтобы были под рукой. Слой асфальта, которым мы залили коробки, вполне себя оправдал, а вот лежавшие тут же консервы разъела и испортила морская вода.

Конечно, Кон-Тики, когда он вышел в океан, не располагал ни асфальтом, ни консервами, но он и без них мог решить проблему питания. Тогда, как и теперь, мореплаватели ели то, что брали с собой, и то, что добывали в пути. Покидая Перу после разгрома на озере Титикака, Кон-Тики мог выбирать между двумя маршрутами. Как посланец Солнца и вождь солнцепоклонников он скорее взял курс на запад, чтобы, идя за солнцем, найти новую страну, где можно будет жить спокойно. У него был и второй вариант: плыть на плотах вдоль побережья на север и обосноваться где-нибудь подальше от тех, кто его изгнал. Но и в этом случае его все равно увлекло бы на запад. Стараясь держаться подальше от грозных скал и враждебных племен побережья, он, как и мы, оказался бы во власти юго-восточного пассата и течения Гумбольдта, которые понесли бы его в океан.

Какой бы путь ни избрали люди Кон-Тики, они, наверное, позаботились о провианте. Их главными продуктами питания были вяленая рыба, сушеное мясо и батат. Когда древние моряки ходили на плотах вдоль засушливых берегов Перу, они старались захватить с собой побольше воды. Глиняным сосудам они предпочитали не боящиеся ни толчков, ни ударов высушенные тыквы. Еще удобнее было возить на плоту толстые стволы гигантского бамбука; все перемычки внутри просверливали, наливали воду и дырочку на конце либо затыкали деревянной пробкой, либо замазывали смолой. Под палубой можно было разместить в длину тридцать – сорок таких сосудов. Здесь они были закрыты от солнца, их все время омывала морская вода, температура которой в экваториальном течении не превышала 26–27 °С. Такой запас вдвое превосходил количество воды, которое израсходовали мы за все наше плавание, а ведь можно взять и больше, если привязать бамбуковые сосуды снизу к днищу плота, где они места не занимают и веса не прибавляют.

К концу второго месяца питьевая вода зацвела и стала противной на вкус. Но к этому времени плот давно миновал бедную дождями зону и вышел в такую область океана, где сильные ливни позволяли пополнять запасы. На каждого члена команды в день выдавался литр с четвертью, и далеко не всегда эта норма расходовалась полностью.

Если даже наши предшественники не успели захватить с собой достаточно провианта, голод им не грозил, пока их несло богатое рыбой морское течение. За все наше плавание не было дня, чтобы вокруг плота не ходила рыба, и ее было легко поймать, а летучая рыба сама прыгала к нам на палубу. Иногда волны забрасывали на корму здоровенных вкусных бонит, и они бились на бревнах. Нет, умереть с голоду было просто невозможно.

Древние хорошо знали то, в чем во время войны убедились жертвы кораблекрушений: хочешь пить – жуй сырую рыбу. Если завернуть куски рыбы в тряпочку, можно выжать из них сок, а у крупной рыбы достаточно вырезать кусок в боку и ямка быстро заполнится лимфой. Не очень-то вкусно, если у вас есть что-нибудь получше, но солей в этой жидкости мало и можно вполне утолить жажду.

Еще одно средство борьбы с жаждой – почаще купаться и, не вытираясь, ложиться в тень. Когда вокруг плота лениво ходили акулы, не пуская нас в море, мы ложились на бревна на корме, крепко держась за веревки. И Тихий океан щедро поливал нас кристально чистой водой.

Когда в жару вас мучит жажда, вам кажется, что организму нужна вода. И вы пьете без конца, а толку чуть. В тропиках в жаркий день можно до отказу накачаться теплой водой, и все равно хочется пить. А дело в том, что организму нужна не жидкость, а соль. Недаром в наших спецпайках лежали таблетки соли, и они были очень кстати в жару, когда пот лил с нас градом и мы теряли много соли. Бывало так: ветра нет, а солнце жарит вовсю. Опрокидываешь кружку за кружкой, вода уже булькает и плещется в животе, а во рту все так же сухо. Тогда мы добавляли в пресную воду от двадцати до сорока процентов морской; солоноватая смесь отлично утоляла жажду. Правда, во рту долго пахло морем, но на здоровье это не отражалось, зато мы сберегали пресную воду. Однажды во время завтрака шальная волна разбавила нам овсянку, и мы нечаянно открыли, что овес почти начисто уничтожает тошнотворный привкус моря.

В интереснейших преданиях полинезийцев сообщается, что, когда предки нынешних островитян плыли через океан, они утоляли жажду, жуя листья какого-то растения, которое везли с собой. Благодаря этим же листьям можно было в крайнем случае пить морскую воду не боясь отравиться. На островах Полинезии таких растений не было; значит, надо их искать на родине мореплавателей. Полинезийские историки так настойчиво об этом говорили, что современные ученые решили разобраться и пришли к выводу, что есть только одно растение с такими свойствами – кока, и растет оно исключительно в Перу. А в древнем Перу – об этом говорят раскопки – содержащее кокаин кока употреблялось не только инками, но и их предшественниками. В трудных горных переходах и далеких плаваниях они жевали листья кока, чтобы победить жажду и усталость. И эти самые листья позволяют недолго пить неразбавленную морскую воду.

На борту «Кон-Тики» не было кока, но в больших корзинах на носу мы везли другие растения, которые играли важную роль в жизни полинезийцев. Каюта надежно заслоняла корзины от ветра, и вскоре появились желтые ростки и зеленые листья. Казалось, на плоту вырос небольшой тропический сад.

Когда европейцы впервые прибыли в Полинезию, на острове Пасхи, на Гавайских островах и в Новой Зеландии они увидели большие плантации батата. Он встречался и на полинезийских островах, но дальше на запад его не знали. На уединенных островах, где население в основном питалось рыбой, батат был одним из главных культурных растений. Ему посвящено немало преданий, и будто его привез сам Тики, когда вместе со своей женой Пани приплыл сюда, покинув родину, где сладкие клубни были важным продуктом питания. Новозеландские предания подчеркивают, что батат был привезен из-за моря не на пирогах, а на «связанных веревками бревнах».

Как известно, до плаваний европейцев Америка была единственным, кроме Полинезии, местом, где произрастал батат. Причем Hipomoea batatas, привезенный Тики на острова, – тот самый вид, который с древних времен выращивают индейцы Перу. Сушеный батат был основным провиантом как полинезийских мореплавателей, так и древних перуанцев. На островах Южных морей батат требует самого тщательного ухода, а так как он не переносит морской воды, то нелепо объяснять его появление здесь тем, что его будто бы принесло течением за 8 тысяч километров из Перу. Это тем более неубедительно, что на полинезийских островах батат называют «кумара», то есть так же, как называют его индейцы на севере Перу; это доказано языковедами. Название пришло из-за океана вместе с клубнями.