Князь Александр Невский и его эпоха - Василий Федорович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Э. Хёш
Восточная политика Немецкого Ордена в XIII веке
Случаю было угодно сделать так, что одновременно с торжественным празднованием в Ленинграде памяти Александра Невского в Германии, в Немецком музее Нюрнберга, открылась выставка, посвященная 800-летию Немецкого Ордена. (См.: 800 Jahre Deutscher Orden. Ausstellung des Germanischen Museums Nürnberg in Zusammenarbeit mit der Internationalen Historischen Kommission zur Erforschung des Deutschen Ordens. Gütersloh / München, 1990. 592 S.).
Юбилейные даты служат для того, чтобы приблизить исторически значительные события к широкой общественности. Но они также должны послужить желательным поводом для историков к перепроверке имеющихся толкований событий прошлого с учетом дошедших до нас источников и к критическому переосмыслению прежних оценочных критериев.
Дата «1242 год» предоставляет нам возможность подумать о связи между двумя событиями. Легендарную победу князя Александра на льду Чудского озера часто причисляют к судьбоносным битвам в мировой истории. Она и в самом деле получила высокую оценку в историографии обеих стран со времени пробуждения национального исторического самосознания и постоянно вновь и вновь будила фантазию потомков. Но из этого средневекового пограничного конфликта между Востоком и Западом вплоть до сегодняшних дней в угоду прежде всего идеологическим или пропагандистским целям делаются весьма далеко идущие выводы и обобщения относительно немецко-русской конфронтации в истории взаимоотношений народов-соседей. И поэтому читатель, конечно, будет снисходителен к немецкому историку, если он вновь обратится к тому примечательному событию XIII в., которое странным образом привело героя-воина Александра Невского к повлекшему за собой большие последствия военному конфликту с «немцами».
Наступление флотилии западных рыцарей по Неве в 1240 г. и походы через лифляндскую восточную границу в 1241–1242 гг. обычно истолковываются как неудачные попытки латинизированного Запада с помощью собранной в кулак военной силы поставить на колени русское православие[111] или, по словам С.М. Соловьева, «подчинить русскую жизнь чуждому ей началу»[112]. В русском национальном понимании истории тогдашнее поведение Запада получало горький привкус под влиянием одновременного бедственного положения, в которое повергло русские княжества татарское нашествие 1237–1241 гг.[113] Уже автор историко-агиографической Повести о житии Александра Невского считал, что его герой представляет собой всю страну, подверженную этому угрожающему двойному испытанию враждебных сил Запада и Востока. К вящей славе своего воина-героя, имя которого, по словам автора, можно услышать во всех землях, вплоть до Египетского моря и Араратских гор, на другом берегу Эгейского моря — вплоть до великого Рима, автор сознательно акцентирует всемирно-историческое значение решающей ситуации того времени. Эти сказанные им хорошо запоминающиеся слова способствовали тому, что из Александра — борца за веру сделали национального героя.
Но не все современники автора следовали его экстенсивной интерпретации. Даже в русских местных летописях 1240–1242 гг. можно найти довольно много более сдержанных записей, немногословность которых вряд ли отражает всерусское ликование. Это объясняется скорее сдержанным отношением к этим событиям со стороны отдельных русских княжеств[114].
В действительности исправления на историческом монументальном полотне в соответствии с сегодняшним уровнем знаний нанесены, и они необходимы. Они касаются как той роли поборника единства Руси, которая приписывается Александру Невскому среди князей того времени, так и стратегических планов и намерений шведских и немецких агрессоров. В дифференцированном подходе нуждается также вопрос об участии Немецкого Ордена в этих событиях. Джон Феннел попытался недавно нарисовать портрет великого князя Александра Невского, который, без сомнения, произведет шокирующее впечатление на русских читателей[115]. Он также не оставляет без внимания далеко не безупречные страницы в политической карьере князя Александра — его почти капитулянтскую политику уступок по отношению к татарскому хану, посредством которой он был вынужден покупать для себя относительную свободу перемещения[116].
В этой связи Д. Феннел также приближается к истине в оценке военных столкновений на северо-западных русских рубежах в начале 1240-х годов. Он низводит их до локальных пограничных конфликтов, которые не оказали существенного влияния на многообразные отношения. Они лишь заметно притормозили оживленный и выгодный двусторонний обмен между Востоком и Западом.
Толчком к такому новому осмыслению процессов послужили результаты балтийских исследований на Западе и изучение Немецкого Ордена в последние десятилетия[117]. Это связано с именами таких исследователей, как М. Хельманн,[118] Ф. Беннингхофен,[119] Х. Бокманн,[120] В. Урбан,[121] Е. Кристиансен[122]. И.П. Шаскольский справедливо указывает в своем основополагающем исследовании 1978 г., что советская наука до сих пор в весьма незначительной степени имела возможность следить за исследовательскими успехами западных авторов. В процессе разработки справочной научно-популярной литературы по теме крестовых походов она исходила из исследовательского уровня русскоязычных публикаций на рубеже веков[123]. Но и сам И.П. Шаскольский использует поздние заимствования двух ранних фундаментальных источников, изученных финном Г.А. Доннером[124] и иезуитским патером датского происхождения А.М. Амманом,[125] для весьма одностороннего доказательства наличия непосредственной связи между выступлением немецких рыцарей и предшествующим ему шведским наступлением на Неве. Он исходит из наличия согласованного в деталях клещеобразного движения — «наступления объединенных сил католических государств Северной Европы на русские земли»[126] — и хотел бы возложить ответственность за агрессивные действия только на одну Папскую курию как на подлинного закулисного руководителя[127]. Но, как он сам признается, ему не хватает исторических свидетельств в пользу его гипотезы[128]. Ссылаясь на Г.А. Доннера, он может сделать более или менее убедительные выводы из очевидного положения дел одновременных военных операций 1240–1241 гг.[129] Правда, и финская наука пришла к аналогичным выводам[130].
Если привлекать балтийскую миссионерскую историю на рубеже XIII в., то следует, пожалуй, быть значительно более осторожным при аргументировании, исходя из сегодняшнего уровня знаний. Поспешные обобщающие высказывания мешают выявить различные интересы у представителей церковных и светских групп, принимавших участие в крестовых походах. Свои приоритетные права в самой стране и свою долю в новых завоеваниях оспаривали друг у друга немецкие, датские и шведские епископы, рыцари Ордена в Пруссии и Лифляндии, все более осознанно выступающие горожане Риги, Ревеля и Дерпта, торговые
