Скованный - Теодор Картер

Вроде бы все как обычно.

— Все нормально, — говорит себе Томас Клаус.

Но кинолента в его голове начала конкретно заедать. Ее зажевывало. То ли тупыми мыслями, что поселились в голове еще лет десять назад, то ли накопившимся объемом памяти, что занимало прошлое, то ли руками кого-то из двух — Итона или Элли.

Если бы умерла Диана, она бы, как по закону физики или, может быть, алхимии, маячила перед глазами в виде флуоресцентного свечения или ионизированной материи.

Время… Твою мать! Его словно ускорили и пленка барахлила чуть ли не каждый день. Кадры сменялись один за другим. Кадры рвались в одном месте и склеивались в другом. Царапины проступали на них. Черные и растянутые. Казалось, что кто-то держит спичку и плавит ее. Пленку. Она должна вспыхнуть, но она лишь тлеет, оставляя мутные разводы в его сознании.

Пора что-то менять — факт. Ничем не подкрепленный, но вполне осязаемый.

Жизнь превратилась в документальный фильм. О какой-нибудь жабе или грызуне.

Вы попадаете в привычную среду обитания консумента первого порядка. Род — человек. Вид — разумный. Подвид — зараза. Посмотрите, какой он тупоголовый. Как тщетно он пытается скрыться от хищника мистера Уолкера в своей тесной норе. Постойте. Это даже не его нора! Какой он жалкий. Настолько, что бесподобный. В отличие от других особей своего вида, он гниет и разлагается еще при жизни.

Смена кадров. День.

Томас не хозяин своей жизни. Это факт. Его телом владеет мистер Уолкер, позже его сменит другой мистер Уолкер, на другой работе, разумом — маленькая Элли и богохульный Итон. Они вряд ли сменяться. Они с ним навсегда.

Когда твой лучший друг, который стал лучшим только после смерти, покидает тебя, становиться как-то не по себе. Странно.

Нет. Даже не странно. Ты начинаешь ненавидеть себя. А твоя умершая дочь поддакивает и кивает, мол ты на правильном пути, пап. Все хорошо, пап, так и должно было быть.

Пленка горит и рвется. Кадры меняются и наступает ночь. Также быстро и безнадежно, как когда-то день.

Продавленный диван Итона. Порнографические журналы. Плесень. Дешевое пиво. Почему бы не подрочить на фотографию его жены? Он, наверное, и сам не раз это делал. Главное закрыть лицо мальчика. Ничего такого в этом нет, ведь Томас Клаус стал Итоном Спарксом. Они — зеркало. Никто не заметит разницы.

Камера рябит, трясется и цветокор становится негативным. Во взгляде пробегают полосы и выжженные места. Потом цвета меняются на противоположные. Яркая вспышка — день. Метро. Глисты. Работа.

— Ты потребитель, — говорит женский роботизированный голос.

Томас кивает и молчит. Он улыбается. Его начинает вставлять наркота под названием голод и одиночество. Интересно, что там с Дианой? Трахает ли ее кто-то прямо сейчас и куда именно? Она окончательно стала шлюхой или пока еще любитель и дилетант?

— Трахают, — говорит голос и тут объектив переворачивается и ты попадаешь в будущее, на пару часов вперед.

Томас открывает банку пива, открывает журнал, но поглядывает на стену.

— Пора что-то менять, — говорит Итон.

Элли подтверждает.

В голове бывают смутные ощущения, что выход действительно есть. И не один, их много. Они разбросаны по лужам и закоулкам города, как самые прожженные квесты, и манят драгоценными артефактами. Томас непременно открыл бы бизнес и начал бы делать бабки, если бы не одно но — он паразит, который нихрена не смыслит ни в бизнесе, ни в экономике.

— Я помогу, — говорит Итон.

— Да пошел ты в сраку.

Кадры горят. Голова гудит. Он снова просыпается в метро и оно становится бесконечным. Мирриады одинаковых вагонов тянутся вдоль тоннелей. Люди в них — одни и те же. Томас держится за поручень и видит в следующем вагоне свою спину, за ней — еще один вагон и еще одна спина. За ними — то же самое. Так тянется без конца. Он оборачивается назад и снова видит себя. На этот раз его голова повернута через левое плечо и вглядывается, что-то ищет. И так бесконечно. Бесконечное количество вагончиков с бесконечным количеством Томасов Клаус, бесконечно живущих и бесконечно страдающих.

Томас думает.

Действительно ли все это он или это другие люди, ужасно подходящие на него? Может это те самые Томасы, наполняющие его офис?

Кадры меняются. Объектив отзеркаливает предметы. Он слышит тихие пощелкивания, означающие круговорот его нескончаемой киноленты. Все становится черно-белым. Среди радиопомех раздается запись до боли знакомой песни. Вероятно, ее слушала мама, когда он был совсем еще ребенком.

— Ты жалкий больной ублюдок… — и т. д. и т. п.

Мистер Уолкер. Скоро настанет день, когда он уволит Томаса, а он до сих пор не придумал, как отомстить этому зазнавшемуся засранцу.

— Пописяй на него, — пищит Элли.

— Да, обоссы его, Томас, и кончи ему прямо на лицо!

Итон. Даже в могиле его чувство юмора остается на высоте.

Ладно, подрочить он сможет, а что потом?

— Вылей сперму в его кабинете.

Нет, что потом?

Томас не искал работу. Факт. Он в принципе не хотел работать, но мечтал каким-то образом подняться до состояния массонов и оскорбить таких, как мистер Уолкер, своих рискованным поступком. Этакий вонючий подонок, способный поставить на место кучку высокопоставленных личностей, заведующих этим миром.

Камеры крутится. Он снова куда-то летит и ответ появляется прямо перед его глазами. Та сама вывеска с кредитом под низкий процент. Его можно взять и пустить в дело. Открыть бизнес или выгодно вложиться в компанию, которая вроде бы крепко засела на рынке, но из-за какой-то мадам, получившей диарею из-за средств, которые производит та самая компания, её акции просто рухнули. Они ведь непременно подскочат. Ведь так, Итон?

— Так, — отвечает он.

— Значит можно заработать бабла, если грамотно их вложить или построить грамотную стратегию по открытию бизнеса?

— Можно.

— Ты поможешь мне, дружище? — спрашивает, Томас.

— А куда я денусь!

Кадры летят. Пленка пылает.

— Папочка, ты меня удивляешь. Это даже лучше тех эксклюзивных куколок, которых вы с мамой дарили мне!

Кадры. Кадры. Кадры. Кадры.

Смерть неизбежна — факт. Но стоят ли прожитые годы будущей смерти?

Остается одна загвоздка — мистер Уолкер. Его нужно проучить. Нужно показать ему, кто есть кто, чтобы он больше не выпячивал свой упругий зад и не вздумал хвастаться сантиметрами своего лысого отростка.

— Папочка, ты гений!

Кадры летят. Остается один, последний день.

Прожженные кадры киношной ленты становятся нормой. Нормой становится и факт о том, что Диану трахал какой-то законченный мудак. Нормой становится Маргарет и голос