К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №26 от 29.06.2010 - К барьеру! (запрещенная Дуэль)

Сказал Иисус "исследуйте Писания, чтобы спастись", и помните, что "дети Божии узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога".

Всё, что здесь изложено, - это краткие фрагменты из книги П. Пащенко "Милости может не быть", Москва, "Витязь", 1998 г. Немногие знакомы с ней. Советую всем, кто думает, прочитать её и исследовать.

В.Н. ДЕНИСОВ

ОТЕЦ

Городок Цайц еще только просыпался туманным утром мая 1945 года, когда он вел «тридцатьчетверку» на вполне приличной скорости по причине раннего часа и еще потому, что очень спешил. Пакет с донесением в полевой сумке, висевшей через плечо, никак не мешал ему вести машину, а раннее майское утро, что называется, красило нежным светом.

При въезде в городские ворота - кирпичные, багровые и увитые уже совершенно зеленым плющом, - он вдруг увидел собачонку, с перепугу чуть не бросившуюся под гусеницы, и девочку в белом платье, зачем-то бежавшую за собакой. Машинально рванув правый рычаг, он направил машину прямо в кирпичную стену и, казалось, не почувствовал удара, сам ударившись головой о край переднего люка.

Кто из нас не бродил по Владивостоку ранним утром цветущей весной, когда каштаны роняют лепестки, а белые акации еще и не покрылась огоньками цветков, сладких на вкус и пахнущих, как мамины духи или еще лучше! Кто из нас не плавал на Коврижку - затерянный мирок скальных птиц и бронзовых медянок, выползавших на серые камни погреться на солнце? Разве только тот, кому нет еще и десяти, или если он не пацан и уж тем более - не моряк! Такому вряд ли доверят найти утопленный якорь и не возьмут с собой ловить крабов ночью на баркасе по черной, сияющей брызгами светляков и блюдцами медуз воде.

Он пришел в себя, когда вокруг уже копошились немцы, а к уткнувшейся в стену «тридцатьчетверке» подъехал «виллис» с военным патрулем. Танкошлем почти не пострадал, и только ссадина над правой бровью напоминала о столкновении, и он попросил поскорее доставить его в часть, оставив охрану у застывшего железного друга, у которого была разбита гусеница и сломан «ленивец», то есть правое направляющее колесо.

Третий день следователь НКВД капитан Нечипоренко то размахивал новеньким ТТ перед носом одуревшего от бессонницы лейтенанта-танкиста, то хватал себя за орден Отечественной войны II степени, такой же новенький и такой же не воевавший, как и сам товарищ капитан.

- Мы любим Его! - кричал капитан Нечипоренко, указывая своими прозрачными глазами на портрет Сталина на стене кабинета, где кроме собственно портрета, стола, табуретки и сейфа с водкой ничего не было, если, конечно, не считать самого товарища капитана.

- А ты его предал, сволочь, фашист, диверсант, вредитель! Ты хотел подорвать боевую мощь нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии! - орал он, «приложившись» к сейфу, - Признавайся, предатель! Застрелю! Капитан бегал по кабинету с уже красными от водки или от подступивших к горлу слез и осознания торжественности момента глазами, когда дверь открылась, и вошел невысокий и еще не седой полковник. Это был начальник Особого отдела Седых. Он оперся протезом левой руки о стол и, указывая на дверь, сказал:

- Пошел вон.

И капитан ушел, засовывая на ходу в щегольскую кобуру свой так и не выстреливший ни разу ТТ.

Граждане! Воздушная тревога!

Жить осталось вам совсем немного!

Платья, трусики берите

и в убежище бегите –

смерти все равно не избежите, ха-ха!

- надрывался гармонист, и вторило ему несколько пьяных и бесшабашных голосов.

Война застала его в Киеве через неделю после путешествия из Владивостока в плацкартном вагоне, который становится как бы еще одним твоим домом, если ехать очень и очень долго. А поезд шел медленно до самой Москвы, то и дело застревая на полустанках, забитых эшелонами с военными. Пришлось возвращаться обратно к матери во Владивосток - отец уже был в гимнастерке с петлицами и твердой портупеей, а на улицах строились отряды ополчения и голосила шпана:

Жил-был на Подоле Гоп-со-Смыком,

славился своим нахальным криком.

В Киев он вернулся после его освобождения. Комната отца не пострадала от бомбежек, и даже этажерка с книгами стояла на прежнем месте у окна – видимо, оккупантов не очень интересовали небогатые квартиры. Он стал ждать приезда отца, но продуктовых карточек ему не полагалось или просто про него забыли. Тогда он пошел в ремесленное училище учиться на слесаря-механника, хотя и очень хотелось на фронт. Но в военкомате ему посоветовали немного подрасти, никуда не торопиться и направили в ремеслуху, что напротив уютного городского сквера, где день и ночь горлопанила неведомо откуда и взявшаяся городская шпана, но уж явно, что не из-под Киева.

Не заставишь быть воровку прачкой!

Вора не заставишь спину гнуть!

Грязной тачкой руки пачкать - ха-ха!

Это дело перекурим как-нибудь.

Молодым людям, промышлявшим в основном воровством и рынком, совсем не нравились юные ремесленники, хотя нападать на них, когда они вместе, бездельнички побаивались. Однако и домой идти через весь город становилось небезопасно. И он сделал себе в мастерской бамбуковую тросточку с острым железным стержнем внутри. Когда его все-таки встретили двое с папиросками во рту в заросшем старыми липами дворе, то он проткнул одного из них заточенным прутом. Теперь ему оставалось только одно: бежать на фронт. На «фронт» его почему-то не взяли, хотя он и соврал, что восемнадцать ему уже исполнилось, а определили в танковое училище, и увлекательная поездка на крыше воинского эшелона на этот раз сошла ему с рук.

Полковник Седых сел за стол и, вытащив папиросы, стал шарить в поисках спичек, с трудом управляясь одной правой рукой.

- Ну что, пацан, скажи спасибо этим фрицам и господу богу - выручили они тебя. Куда тебя несло в такую рань? А ведь могли бы и расстрелять. Ладно, иди, девчонка жива осталась - это тебя и спасло. Вот и спичек у тебя нет. Ладно, свободен, заждались тебя ребята.

Городок Цайц находился в советской оккупационной зоне, однако из открытых окон ресторанчиков и пивных неслись слова веселого шлягера на музыку американца Глена Миллера из популярного в этот год фильма «Серенада солнечной долины».

Немцы забавный народ. Хозяин дома, где лейтенант квартировался, показывал герру официру и свой погреб с красным и белым вином, и даже чердак, где у него сушился прошлогодний лук и табак. - Это есть очень лучший табак, - говорил старый фатер, угодливо заглядывая в глаза своему молодому победителю, - эх, если бы не эта есть война.

Еще фриц, а его и звали фатер Фриц, очень любил русские папиросы, да вот беда: герр официр совсем перестал угощать русскими папиросами бедного старого фатера. Однажды старый Фриц со слезами на глазах постучал в дверь господина офицера.

- Герр официр на меня обиделся? Я много очень волновался и даже ходил к одному русскому профессору, чтобы спросить: за что обиделся на меня герр официр? Почему он перестал угощать Фрица папиросами? И профессор спросил - не показывал ли я свой замечательный табак герру официру? Еще он сказал, что старый Фриц очень глупый - у русских принято всех угощать папиросами и табаком. Теперь, когда герр официр угостит меня папиросой, я обязательно это запишу и тоже угощу герра официра моим табаком!

Во Владивосток он больше не вернулся. Его направили в Москву зампотехом бронетанкового батальона академии БТВ, в которую он и поступил в памятном 1950-м, чтобы потом всю жизнь отдать военной науке. Тогда он и стал моим отцом.

Помню, уже поздно вечером мы с отцом и матерью стояли у невысокой ограды Мавзолея на Красной площади. Несмотря на поздний час на Красной площади было много людей - они пришли посмотреть на смену караула. Была поздняя осень. На брусчатку, на синие ели у кремлевской стены падали первые снежинки. Часы на Спасской башне били десятый час. Смена караула. Мне казалось, что солдаты с винтовками не только Мавзолей охраняют - они охраняют меня. Да нет, ничего мне не казалось, я это знал, ведь мне было уже целых шесть лет.

Испытания нового оружия иногда заканчиваются благополучно, иногда нет. После взрыва отца выкопал из-под снега его товарищ, едва только сам пришел в сознание. А в общем, все обыкновенно - два инфаркта и одна клиническая смерть. Потом прошло немного лет, и отец скончался в госпитале им. Бурденко, не приходя в сознание. У него уже не было сердца. Свое сердце он отдал войне.

Олег ПАВЛОВСКИЙ, Ленинград

ДОБРОЕ СЛОВО О ЦАРСКОЙ РОССИИ