Конец режима: Как закончились три европейские диктатуры - Александр Баунов

С конца 1950-х Испания вступила в период самого быстрого экономического развития за всю свою историю — время испанского экономического чуда. Во время выполнения плана стабилизации и планов развития испанская экономика росла в среднем на 7% в год и была второй самой быстрорастущей экономикой мира после Японии. Некоторые отрасли и вовсе били мировые рекорды: автомобильная промышленность в отдельные годы росла на 20%, а число владельцев частных автомобилей увеличивалось самыми быстрыми темпами в мире.

За 15 лет реформ Испания из аутсайдера превратилась в девятую по объему ВВП экономику мира, немного уступив Канаде. Подушевой ВВП Испании за десять лет экономических реформ достиг 1500 тогдашних дорогих долларов, новое поколение испанцев стало на десять сантиметров выше родителей — верный признак перехода из категории развивающихся стран в развитые. Рост самого Франко, 163 см, не самый высокий для начала столетия, молодому поколению подданных казался карликовым.

Португалия начинает и отстает

Будучи профессиональным экономистом, а по первому семинарскому образованию — духовным лицом, сосед Франко, португальский лидер Антониу Салазар, был сам технократом-католиком. Он был образованней, чем Франко, и более компетентен в экономических делах, однако бо́льшая образованность в конечном счете не обернулась несомненными преимуществами. Салазар, являясь одновременно топ-менеджером и главным идеологом собственного режима, пытался более тесно сочетать экономические реформы со своим идеологическим курсом. Этим он отличался от Франко, который просто передал экономику в руки профессионалов.

Фирменной чертой салазаровской экономики стало «промышленное кондиционирование» — укрупнение предприятий и концентрация производства в немногих руках ради «ликвидации чрезмерной конкуренции». Эти немногие руки были руками близких Салазару бизнесменов. «Кондиционирование» означало, что судьбы предприятий определял Салазар и его бюрократия. Они и решали, кто необходим стране, а кто тут лишний конкурент. Даже те промышленники, которые не поддерживали «Новое государство», были вынуждены лицемерить и сближаться с Салазаром, чтобы не превратиться в «лишних конкурентов».

Салазар искусственно сохранял низкие закупочные цены на сельхозпродукцию и таким образом сдерживал стоимость жизни в городах, чтобы предприниматели могли платить низкую зарплату промышленным рабочим, экономя на издержках. Это действительно стимулировало промышленность, но ввергало в еще большую бедность португальское крестьянство, которое сам же Салазар хвалил за приверженность исконным национальным ценностям. Недовольны были не только крестьяне, но и землевладельцы.

В новой версии конституции от 1951 г. колонии в духе времени были переименованы в заморские провинции, но, в отличие от испанской, салазаровская экономика сохраняла классические черты колониальной. Африканские колонии Португалии продавали на мировом рынке сырье за твердую валюту, а метрополия изымала эту валюту, поставляя колониям свои промышленные товары, которые развитые страны у нее не брали. Для добычи сырья в Африке режим использовал различные методы принудительной мобилизации рабочей силы и отнимал земли у местных землевладельцев. Это противоречило разглагольствованиям о разномастной лузитанской нации, но зато приносило прибыль.

В начале 1950-х Салазар совершил поворот от сельскохозяйственной и сырьевой экономики к промышленному развитию. Спор двух фракций бюрократии, жестких государственников и более либеральных технократов, закончился с некоторым перевесом вторых. Под их влиянием в 1953 г. правительство приняло первый шестилетий план, в котором первенство отдавалось развитию инфраструктуры и промышленности.

Столь важное дело Салазар не был готов доверить стихиям рынка. План осуществлялся в жестких рамках экономического национализма и государственного дирижизма. Все бюджеты оставались профицитными, а иностранные инвестиции составляли ничтожный процент финансирования плана. Профицит и минимум иностранных инвестиций считались важными составляющими национальной безопасности и суверенитета. В отличие от Испании, Португалия имела возможность финансировать развитие за счет колониальных доходов, а слишком быстрый прогресс Салазар считал вредным для общества. Но и его стране пришлось перейти к экспортной модели.

Благодаря повороту к промышленному развитию и послевоенному экономическому буму в Европе португальская экономика росла в 1950-е в среднем на 4% в год — как и испанская, быстрее, чем когда-либо прежде. В 1960-е рост ускорился до 6% в среднем за год. Почти за два десятилетия экономического подъема изделия легкой промышленности вытеснили в качестве главных товаров португальского экспорта винную пробку и колониальный кофе, а их в свою очередь потеснила тяжелая промышленность и сфера услуг. Теперь первенство принадлежало химическому производству, машиностроению, строительству и туризму.

Салазар, подобно южнокорейскому диктатору Паку Чон Хи, сам выбирал доверенных бизнесменов и поручал им модернизировать ту или иную отрасль в обмен на преференции со стороны государства. Таким образом он создавал подобия японских промышленно-финансовых конгломератов — дзайбацу — или южнокорейских чеболей. За время экономической трансформации в португальской экономике окончательно закрепилось несколько многоотраслевых холдингов, которые были локомотивами роста, но одновременно тормозили конкуренцию.

Ни Испанию, ни Португалию не принимали в Европейское экономическое сообщество, но зато Португалии удалось примкнуть к объединению государств, которые и сами вступить в общий рынок не стремились. Вместе с Великобританией, Швейцарией, Австрией и Скандинавскими странами Португалия в 1960 г. стала соучредителем Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ), куда вошли те страны, которым кооперация в рамках ЕЭС казалась слишком тесной, политизированной и опасно зависящей от лидеров континента — Франции и Западной Германии. Старые связи с Британией помогли Португалии войти в клуб, в который более одиозную Испанию даже не звали.

Политическая жизнь в Португалии поначалу была свободнее, чем в Испании, ведь Салазар получил власть мирным путем и не уничтожал своих оппонентов физически на гражданской войне и после нее, как Франко. В частности, по этой причине Салазар в 1950–1960-е столкнулся с более реальными угрозами своей власти со стороны оппозиции, усилил репрессии и все чаще опирался на политическую полицию (PIDE). Вместе с колониальными войнами, в которые Португалия ввязалась в конце 1950-х, это привело к парадоксальному результату: Франко и Салазар как бы поменялись местами. Испания не достигла большей свободы, чем Португалия, но она стала свободнее себя прежней, а Португалия — нет, и к Испании Франко на Западе начали относиться, пожалуй, чуть лучше, чем к Португалии Салазара, который ожесточился и еще больше замкнулся в себе.

В Испании период экономического роста сопровождался оттепелью и смягчением противоречий времен гражданской войны, а в Португалии — засильем спецслужб, обвинениями в колониальных жестокостях и потерей международной репутации. Португалия, подобно СССР, даже создала радиостанцию, которая на иностранных языках критиковала западную демократию. Ультраконсерваторы и крайне правые во Франции и Англии, расстроенные потерей империй и очередным закатом Европы, стали ее благодарной аудиторией.

От старой доброй Европы к свободе нравов

Опасения изоляционистов в окружении Франко, что Запад, получив доступ к испанской экономике, на этом не остановится и будет пытаться влиять на испанскую политику, подтвердились. Международное европейское движение, продвигавшее идеи