Любовник № 1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр

— Погода прекрасная, вы правильно сделали, что приехали!

Американец, не ожидавший ее жеста, так и остается стоять, согнувшись пополам. Соланж удивляется:

— Странный у вас друг.

Затем Дэвиду:

— Выпрямитесь, дружище! И в машину…

Маленький автомобиль едет вдоль портовой гавани Дьеппа, где покачиваются мачты яхт. Мы поднимаемся на плоскогорье со стороны Варанжвиля. День теплый, предвещающий начало лета. Через открытые окна машины доносится запах цветов. В просвете между двух скал светится томное, подернутое дымкой синее море. Соланж обращается к Дэвиду:

— Похоже, вас это интересует. Я все вам расскажу. Только не перебивайте меня. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году мой прадед построил эту виллу, куда приглашал художников и музыкантов. Он сделал состояние в промышленности и надеялся прослыть меценатом.

Дэвид внимательно слушает. Какая-то машина идет справа на обгон. Соланж в ярости поворачивается к лихачу, грубо показывая ему средний палец, и прибавляет газ. Дэвид не верит своим глазам.

— Так вот, молодой человек, в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году…

Я познакомился с ней, когда мне было семнадцать лет. Мои дед с бабкой отдыхали летом на соседней вилле. Они познакомили меня с Соланж во время одного приема, и мне сразу же понравилась в ней смесь утонченности и грубости, не имевшая ничего общего с чопорными манерами гаврской буржуазии. Соланж была очень начитанной, но ругалась как извозчик. Когда я переехал в Париж, она часто приглашала меня на выходные в свое нормандское поместье. Она меня ободряла, верила в мой талант. Мы беседовали в ее салоне, выходящем на море, как в убежище, освобождающем от всех страхов и тревог.

Машина въезжает в парк. За цветущей лужайкой возвышается вилла с фахверковыми стенами, окруженная приморскими соснами. Дом уступами переходит во флигели, небольшие пристройки, покрытые шифером и увитые плющом. Терраса возвышается над лесом, спускающимся к пляжу.

Соланж прекрасно играет свою роль. Она заводит Дэвида в темный вестибюль, украшенный фресками с изображением курорта в конце XIX века. Потом мы выходим на веранду, на высоте ста метров нависающую над морем: всюду, насколько хватает глаз, перед нами светло-голубой Ла-Манш, тихий и теплый, как южное море. Слева склон меловой скалы ведет на плоскогорье. В зарослях кустарника виднеется разрушенный дом. Дэвид воскликнул:

— Это невероятно! Можно подумать, что это вид с картины Моне… с хижиной таможенника на утесе.

Соланж смотрит на него, нахмурив брови:

— Разумеется, дурачок! Говорю же вам, что он писал свои картины в этом доме. Я покажу вам его письма, если вы будете вести себя благоразумно.

Дэвид совершенно одурманен. Мы садимся за стол, и хозяйка продолжает рассказывать. Чувствуется запах гари. Соланж чувствует его последней, внезапно она замолкает, вздохнув, с упреком говорит:

— Не надо меня отвлекать, когда я готовлю!

Словно фурия, она исчезает и спустя несколько минут возвращается, держа в руках обуглившееся блюдо:

— Какая подлость! — огорченно восклицает она.

Американец слегка расслабляется. Внезапно на него нападает смех, и Соланж, пристально посмотрев на него, спрашивает:

— Что на вас нашло? Я рассказываю вам об очень серьезных вещах.

После обеда мы пьем кофе у заброшенного теннисного корта. Чуть сгорбленная-пожилая дама, скрестив руки за спиной, увлекает своего нового протеже по дорожке, усыпанной гравием.

— А теперь вы расскажите мне свою историю… — требует она.

В глубине сада показался силуэт. К нам идет домработница с корзиной. Забыв о Дэвиде, Соланж бросается к ней, обнимает за плечи, они шепчутся:

— Знаете, что произошло вчера вечером? Этот дурак торговец заявился к несчастной мадам Дюжарден, вымогая у нее мебель. Та в полной панике позвонила мне. Я велела ей предупредить меня, если он еще раз туда сунется!

Она возвращается уже в ином настроении. И поскольку мы вросли в посыпанную гравием дорожку, она с тревогой восклицает:

— Пойдемте скорее, а то кофе убежит! Послеобеденное время мы проводим около теннисного корта. Обрывок сетки валяется среди луговых цветов. Мы дремлем, сидя на стульях в саду под яблонями. Дэвид рассказывает Соланж о своих жизненных успехах. Он говорит о своем отце, студенте-французе. Это напоминает мне мою поездку в Нью-Йорк, но мне не хочется поддерживать разговор. Жарко, и я зеваю, убаюканный ароматом сада. Приближается время отправления поезда, и Соланж спрашивает:

— Вы останетесь ночевать?

Дэвиду надо возвращаться. Завтра утром у него встреча в Париже по поводу телефильма, в котором ему предложили предстать в роли американского Кандида, открывающего для себя современную Францию; он хочет заработать немного денег. Соланж приглашает его приехать летом. Он почтительно благодарит ее. Она добавляет:

— И не манерничайте, расслабьтесь, малыш!

Мне же отдых на природе пойдет на пользу. Пока я дремлю, моя старая подруга везет Дэвида на вокзал в Дьепп. Машина шуршит по гравию. Через четверть часа, почувствовав приятную вечернюю свежесть, я решаю пойти прогуляться по берегу моря.

Я часто гулял по этому обрыву вдоль берега моря. Тропинка вьется среди травы, нависая над морской гладью с ее изменчивым цветом: зеленые катящиеся волны во время шторма, маленькие белые барашки при морском бризе, небо и море одного и того же серо-стального цвета или нежно-голубая вата, как сегодня. В самом низу видны следы нескольких лодок, которые направились в море, чтобы поднять верши. Дорога местами становится опасной, потому что меловой край тропинки грозит вот-вот обрушиться. В недоступных горных карнизах гнездятся чайки, высокомерно глядящие из гнезд. Ста метрами ниже тянется большая каменистая плита, которую видно при отливе.

Воскреснув на солнце, выздоровев от всех недугов, я иду по цветам над спокойным морем. Несколько птиц парят около меня. «Такси Стар» теряет всякое значение, и мне кажется, что я парю в бесконечном пространстве. Мое тело на вершине утеса, слившегося с небом и морем, кажется мне более реальным, чем то, парижское, с его малопонятными переживаниями. Линия крутого обрывистого берега уходит вдаль, и к белизне мела примешиваются красные и землистые тона. Пасущиеся на плоскогорье нормандские коровы все те же — коричневые с белыми пятнами. Коренные жители рыжеволосые и с белой кожей как будто все сделаны из одного теста.

Ближе к обрыву дорожка становится уже. Пастбища окружены мощными ограждениями, чтобы коровы не упали в пропасть. Я иду по узкой полоске земли между проволочным заграждением и пропастью. Вдали послышался выстрел из карабина. Я наслаждаюсь пейзажем, левым глазом следя за тем, куда я ступаю по краю обрыва, правым глядя на коров; мое тело созвучно природе. Мне хорошо.

Но через несколько секунд сказка оборачивается кошмаром. Сначала доносится лай. Я оглядываюсь и вижу, как из чащи на луг выскакивает овчарка и бросается ко мне. Я не знаю, приветствует она меня или собирается потрепать как сторожевой пес. Я надеялся, что ее окликнет гуляющий с ней хозяин, но собака на лугу одна. Подбежав к изгороди, она злобно смотрит на меня, будто собирается напасть. Вдали снова раздается выстрел, и собака просовывает в изгородь свою злобную пасть и лает громче, обнажив клыки. Она пытается схватить меня за ногу, и я оборачиваюсь. Прямо рядом со мной ограда нависает над морем.

Узкая тропинка идет прямо по рушащемуся краю обрыва. Раз на меня напала злая собака, главное — не показывать ей, что я боюсь. Если я побегу, она на меня бросится, и мы вместе упадем и скатимся в пропасть. Надо постараться потихоньку от нее уйти. Через триста метров тропинка станет шире и выйдет к деревне.

Снова раздается выстрел. Овчарка с удвоенной злобой пытается просунуть пасть под оградой. Она хватает меня за икру и рвет брюки. Мой взгляд теряется в пиках скал. Вот она, смерть, совсем рядом, кошмар среди бела дня. Обезумев, я пытаюсь понять, что происходит. Похоже, от выстрелов собака совсем взбесилась, как параноик, она считает, что это я виновен в боли, которая пронзает ей голову. Я должен объяснить ей, что я не враг, и спокойно идти, не реагируя на ее атаки, и даже тихо разговаривать с ней. Несколько слов вырываются из моего онемевшего горла:

— Успокойся, не бойся. Я не хочу тебе зла.

Продолжая идти не останавливаясь, я повторяю эти слова, чтобы самому успокоиться. Огромный возбужденный пес следует за мной вдоль ограды. Наконец ему удается пролезть под оградой и догнать меня на тропинке, ведущей вдоль пропасти. Он лает и пытается схватить меня за икры, а я тихо говорю ему:

— Не бойся, я твой друг.

Каждая секунда кажется вечностью. Коровы на пастбище безразлично смотрят на нас. Вдали снова раздается выстрел. И будто реагируя на него, пес хватает меня за ногу и кусает во второй раз.