Замкнутый круг - Александр Рогинский

Бар был увит диким виноградом с прикрепленными к веткам муляжами гроздей. Сквозь листву виднелись плавающие в аквариуме рыбки. Столики были из красного дерева, а стулья обиты зеленой кожей.

Мужчина подошел к бармену и о чем — то с ним заговорил. Было видно, что они хорошо знакомы. Бармен — тощий в накрахмаленной рубашке с залысинами на голове — кивал и продолжал подбрасывать алюминиевую колбу.

Кошерин выбрал место у окна. Отсюда хорошо просматривалась улица и помещение кафе.

Тут же к нему подошел официант с толстой книжкой меню.

— Мне 50 граммов водки и чего — нибудь мясного горячего и салат.

— У нас прекрасный шницель.

— Шницель? — удивился Кошерин. — Давно не слыхал, разве их еще делают?

— Мы делаем.

— Ну, тогда шницель и водички.

— Тархун.

— Ее разве еще выпускают, это была прекрасная вода?

— Мы выпускаем.

— Ну, тогда все, — сказал Кошерин своим резким директорским тоном.

Он и впрямь выглядел сейчас как — то растерянно и жалко. Но ведь действительно ни шницелей, ни Тархунской воды он не встречал уже миллион лет, хотя и посещал подобные заведения довольно часто.

Официант принес приборы и хлеб, нарезанный маленькими квадратиками. Один из квадратиков, как когда — то делал еще студентом, Кошерин намазал горчицей и посолил. Когда — то это была бесплатная пища в столовках, и этим блюдом в основном и насыщались бедные студенты. Потом, правда, лафа закончилась, хлеб и горчица стали платными.

Мужчина закончил разговор с барменом и направился прямо к столу Кошерина.

— Можно к вам присесть?

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Скажите, зачем вы за мной следите? — опускаясь тяжело на стул, который не замедлил скрипнуть, спросил мужчина.

Кошерин поперхнулся бутербродом.

— Как вы сказали — слежу? С чего бы это!

— Меня трудно провести, еще в парке я заметил вас, как вы за нами наблюдали.

— Вы что из СБУ?

Кошерин положил на салфетку недоеденный бутерброд с четкими отпечатками зубов.

— Что — то в этом роде.

— И знаете Розу?

— Розу Алексеевну?

— Ее самую. Ага, теперь понял. Вы ее ревнивый муж?

— Она не замужем! У вас было свидание?

Кошерин поймал себя на том, что стал подражать капитану Смирнову. Тот тоже вел беседу в нарастающем темпе, не давая время на раздумья.

— Ну да. Мой сын занимается у вашей…

Мужчина изучающе посмотрел на Кошерина.

— Мы в парке и встретились обсудить предстоящее выступление на концерте. Вас устраивает такой ответ?

— А почему он меня должен не устраивать? Не я ведь подсел к вашему столику.

— Я подсел, чтобы прояснить ситуацию, не люблю двусмысленных положений.

— А кто любит, как вас, простите?

— Виталий Леонидович Измайлов.

— Дмитрий Сергеевич Кошерин… Простите, а вашего сына случайно зовут не Илья?

Измайлов испуганно уставился на Кошерина.

— Вы что, экстрасенс?

— В некотором роде, в некотором роде. Ваш сын вундеркинд, пишет симфонии, а вы… Тут Кошерин чуть не сказал, зарабатываете на нем деньги…

— Очень интересно! Вы любитель серьезной музыки и ходите в филармонию. Теперь понятно. Такое бывает.

— Что бывает?

— Преследование, маньячные наклонности. Но я знаю, как с такими поступать. Опыт есть.

— Вы шутите? Я про вашего сына много читал. И не более того. А ни на одном концерте не был.

Кошерин хотел прибавить детское, «честное слово», но вовремя прикусил язык.

— Читали? Интересно где? О сыне пишут редко, разве когда нужно что-нибудь перченое. У нас, знаете, публика дура, а про прессу и говорить не хочется. В серьезной музыке никто не разбирается, и если пишут, то такое…

Измайлов сухо рассмеялся. Кошерин почему-то посмотрел на его руки. Наверное, у него и кожа на руках сухая. Так и слышалось ее шуршание.

— Мой сын лечил вашего сына, — неожиданно сказал Кошерин.

— Виктор Дмитриевич! — воскликнул Измайлов. — Вы отец Виктора Дмитриевича?

Что произошло с человеком. Голос стал слащаво-вежливым, Измайлов вдруг начал сморкаться в платок не первой свежести, размахивать руками да так, что едва не сбил тарелку с огромным шницелем, который только что поставил на стол официант.

Шницель был покрыт желтовато-коричневой корочкой и пузырился изнутри жаром. Он был таким аппетитным, что Кошерин уже пожалел, что затеял такой длинный разговор.

Кошерин развернул салфетку, взял нож, вилку и отрезал большой кусок. Пар выбросился наружу, а верхний слой корки отстал от дымящегося плоского куска мяса.

Кошерин, зажмурив глаза, отослал кусок горяче-сочного шницеля в рот. Заметил, с какой жадностью смотрел на него Измайлов.

— Вкусно, — сказал Кошерин, проглотив первую порцию. — Давно такого не ел. В дни моей молодости выбора практически не было, но некоторые блюда громоздились на небосклоне, как альпийские вершины. Среди них был шницель. Им матушка накормила меня в столовой актеров напротив оперного театра.

— Там была столовая? Что-то не припомню.

— Была, и я там ел шницель. Впервые в жизни! А еще на Крещатике был гастроном автоматов газводы. Там же продавались пирожки с ливером. Это такая штуковина с тонкой прожаристой оболочкой, туго нашпигованной вкуснейшим ливером. Стакан холоднющей сильно газированной воды с сиропом и пирожок с мясом — и жизнь сразу становилась сказкой. И все это удовольствие стоило 44 копейки.

— Значит, вы сейчас как бы в своем прошлом?

— Прошлое не вернуть, но иногда вспоминаешь не без удовольствия.

— Вы интересно выражаетесь, наверное, стихи пишете?

— Я, знаете ли, — разоткровенничался Кошерин, — в юности очень хорошо играл на фортепьяно, выступал с концертами, имел успех. И хорошо понимаю вашего Илью, когда он день и ночь в музыке. Помню фильм о Чайковском, там была сцена, когда совсем еще маленький Петя Чайковский встает ночью и идет к роялю, нажимает клавишу и долго слушает тянущийся густой звук.

В одном звуке для него был весь мир.

— Илья ночью не встает. Ему и днем достаточно, а свои симфонии он, не поверите, сначала рисует. Медленная часть у него величавая река, быстрая — искрящийся водопад. Все как — то связано с водой, пустыней и горами.

— Это здорово.

— Это совершенно не здорово. Ваш сын сказал, что это излом сознания, которое развивается по художественному стереотипу. И еще раздвоенность.

Илья часто видит себя другим человеком, чаще всего композитором. Он не называет ни Моцарта, ни Бетховена, никого другого из известных композиторов, но утверждает, что они пишут музыку вместе.