Искатель. 2014. Выпуск №1 - Анатолий Галкин

Первый тост взял себе генерал.

В короткой речи он похвалил полковника Потемкина и всю бригаду Муромцева. Вершков сообщил, что и Майковский очень доволен исходом дела. И Злотник уже наказан. Ему из Кремля погрозили пальчиком и сделали крепкое внушение. А вот Дудкин и его головорезы сядут на пятнадцать лет.

В конце выступления Тимур Аркадьевич перешел к приятным сообщениям.

— Обещаю, что скоро последуют награды. За мной не заржавеет. Ордена всем, включая уважаемую Надежду Патрикееву. Кстати, товарищ Кузькин мне намекнул, что скоро придется организовывать еще одну свадьбу. Готов для торжества заказать пансионат «Дубки». Как, молодые, вы не против?

— Мы еще не обсуждали, товарищ генерал.

— Значит, не против. Тогда начинаем репетировать. Что-то у молдаван «Мерло» какое-то горькое. Горько!

Дальше веселье пошло по известному свадебному сценарию. И только в конце Кузькин задал серьезный вопрос:

— А что нам делать с чемоданом, товарищ генерал?

— Какой чемодан? Нет никакого чемодана. Все, кроме присутствующих, знают, что документы были, но они таинственно исчезли. Пусть так и будет!

Вершков выбрался из-за стола, взял чемодан, не очень уверенной походкой подошел к мангалу и начал швырять дела в жаркие угли.

— Жаль, что здесь уже нет дела агента «Барс». Если я помню, с него все началось. Жаль Маслова, но он сам нарвался. У каждого своя судьба.

Генерал разворошил плотные папки кочергой, и почти сразу вспыхнуло пламя. После этого Вершков призвал народ к огню.

— Я слышал, друзья, что есть народный обычай. Перед свадьбой надо водить хороводы вокруг огня. Давайте все вместе. Взялись за руки, идем по часовой стрелке и поем. Гори, гори ясно, чтобы не погасло…

Екатерина Чурикова

ПОСЛЕДНИЙ ШЕДЕВР ДА ВИНЧИ

Генрих быстро забросил две майки в бежевый рюкзак. Туда же полетели рубашки-поло, широкие капри защитного цвета. Откинув назад мокрую светлую челку, он расстегнул ворот на широкой груди. Жара. А там, куда едет он, будет еще хуже. Самый юг Италии. Пыльные дороги, холмы, виноград, серые уютные крыши и всепоглощающий зной, который окончательно вынесет остатки мыслей. Тра-ла-ла… Генрих напел какой-то мотив, игривый, залихватский. На лице появилась улыбка. Всемирное потепление, это оно. А что же еще? Он вдруг представил уходящие льды Антарктиды, снега сползают в океан, скукоживаются, белые медведи бьются на черном настиле, точно рыбы об лед. Бедные мишки.

Тра-ла… Зазвонил телефон. Генрих сказал куда-то вверх, стараясь сделать тон легким и небрежным:

— Анна, слушаю тебя.

Девичий голос прервали рыдания.

— Генрих… Ты… Ты…

Подавленный влажным прерывистым бульканьем, звук исчез.

— Анна.

Он закинул в рюкзак последние причиндалы. Закрыл окно, через которое входила жара. Солнечный блик разгорелся, отражаясь на стене.

Да, да, конечно. Абсолютный гений всех времен и народов. Нигде другого такого в мире и не сыскать. Двухметровый странник, с пышной копной длинных вьющихся волос и густой рыжеватой бородой, исходивший своими огромными ногами всю пыльную Италию.

Так о чем вчера говорил профессор? На экране позади него, мчавшегося в петлевой капсуле, зеленели луга, разноцветными пластами разбегались равнины, белели конструкции зданий. Леонардо — сегодня выжженная поляна для историков, протоптанная полоса, его рукописи расшифрованы, реестры составлены, все неизвестные миру шедевры живописи найдены в подвалах старинных вилл и закутках архивов, блюда с изысканной гравировкой, выполненной божественной рукой, куплены за бесценок у морщинистых итальянских старух, живущих на этом свете лет пятьсот.

Что бы ты сам сказал на этот счет, а, Леонардо?

Генри задумался.

На земле не оставалось ни одного неисследованного рисунка, отпечатка пальца, иероглифа, теперь о нем знали все. Он, да Винчи, изобрел первый мобильник, создал сияющую голографическую матрицу, большинство собственных картин не нарисовал, а сфотографировал, еще тогда, в 16 веке, нанеся поверх красочный слой. И не говорите о прообразе скафандра и космического аппарата, машине времени, которую он также пытался придумать и, возможно, даже создал, к ней прилагался прибор преодоления временного парадокса. Не упоминайте об аэромобилях с нейро-интерфейсами, — которые прямо сейчас, перед глазами Генриха, прорезали серебристыми точками мыльное небо, созданные по его чертежам («Я хочу летать, как птица»). Молчите о черно-белом и цветном кино, которое миланский чародей снимал уже тогда («Лучи позволят тебе делать удивительные вещи»), об электронных вычислителях желаний, материализаторе на основе принципа оптических повторений, капсуле мгновенных перемещений, которые в последнее время стали особенно популярны. Такая ОХ-1713, последней серии, стояла у Генриха возле шкафа и горшками с геранью, пылилась, из-за нехватки времени он еще ни разу не воспользовался ею.

Сколько же этот гений всего напридумывал! Генриху и десяти жизней не хватило бы, чтобы…

Возможно, последний в мире набросок Леонардо лежал в подвалах полуразрушенной часовни базилики Санта-Кроче, в Лукании. И Генрих, перспективный инженер-шрифтограф незамедлительно отправлялся в путь, чтобы открыть людям новое послание Учителя и Мастера.

Генрих снова посмотрел в потолок. Экран был пуст, но в солнечных завитках он словно увидел исчезающие черты Анны. Бедняжка, она, конечно, будет сильно переживать внезапный отъезд. Она винила его в том, что слишком поздно сказал, и Анна не успела осознать весь ужас и мрак, как она выразилась, и подготовиться. Но он ехал, ехал! На встречу с Ним, загадочным, волнующим, всегда новым и непредсказуемым. Старинный свиток, испещренный неровным, зеркально-трепетным шрифтом, уже ждал его где-то, на мрачной плите капеллы при заброшенной больнице. Ему казалось, он почти видел этот пожелтевший бесценный клочок-пергамент, неровный смелый почерк, таинственные загогулины. Почему в больнице? Возможно, Леонардо, вопреки строгим запретам, спускался туда, в холодный больничный склеп, чтобы проводить свои эксперименты, зарисовывать, анатомировать, извлекать.

Стенная панель окрасилась синим. На полотне он видел проекцию — осунувшееся, все в красных припухлостях лицо Анны. Девушка ворвалась, и звонкая пощечина отпечаталась на белом, не успевшем принять мину озабоченности лице Генриха. Светлая челка взметнулась. Он перехватил руку, но Анна была словно разъяренная тигрица.

— Ты…

Помимо гнева в ее глазах Генрих увидел отчаяние. Обнял, прижал.

— Детка. Девочка моя. Всего две недели. Потерпи.

Анна подняла покорное лицо.

— Я с тобой.

— Нельзя, малышка.

— Нет, нет.

Упав на пол, она вцепилась ему в колени.

Он еще десять минут утешал ее. А потом отправился на аэроэкспресс. Сел в магнитную капсулу вакуумной пневмотрубы, также построенной по чертежам Леонардо.

Генриху еще не было и тридцати. Все семь минут полета, скользя в прозрачной кабине пневмопоезда мимо мчащихся полей, деревенской и городской пестроты, он думал, как ему повезло. Работая шрифтографом в крупной корпорации, специалистом по. изобретениям Ренессанса, он столько всего узнал! Генрих был одним из тех, кто, так сказать, переводил открытия да Винчи в материальную плоскость. Впереди была большая прекрасная жизнь, еще лет сто пятьдесят, если не все сто восемьдесят. Скоро они поженятся с Анной, а потом, потом можно ожидать и повышения статуса, а значит, гарантию скидок, более дешевого и качественного обслуживания во всех сферах бытия. Вот только… Что-то его настораживало. Этот пергамент, вдруг он не прочтет его, не сможет. И тогда все насмарку. Репутация, Анна. Сердце неприятно ухнуло, закололо. Разочарование в нем, она найдет себе другого…

Ок. Леонардо поможет мне. Лео. Генрих всегда чувствовал с ним какую-то необъяснимую связь. Расшифровав несколько рукописей, стал думать, что проник наконец в самую суть помыслов, постиг его дух — свободный и мятущийся, парадоксальный, изобретательный, доходящий до совершенства со всем.

Генрих отхлебнул газировки. Вдали, в уходящих красных лучах, блеснул гигантский серебряный шпиль вокзала. Экспресс встал.

Тихие улочки окраины были увиты ярко-изумрудным плющом.

Он пробирался сюда почти час, ненадолго зависнув в трущобах, заблудившись в комплексе-колодце. Он понял это, когда над ним нависли темные плиты двойного города' Генрих уперся взглядом в тяжелые слепые окна над головой. От нехватки жилых пространств город был превращен в гигантский туннель, небо перекрывали серые галереи этажей и бетонных конструкций. Они пульсировали негромкой жизнью, люди метались за окнами. Квартал бедноты, все без света, зелени, поскорей бы отсюда.