«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

Тип аж подскочил.

– Где ты? Где ты?! Где ты?!

Вот заладил. Что за сон дурацкий.

– Да здесь я, – говорю, – сзади. Под халатом.

От этих слов лысый так завизжал, словно у него под халатом действительно скорпион сидел и как раз сейчас его в задницу ужалил. Сорвал халат и топтать принялся.

Мне даже смешно стало. Ладно, думаю, раз указаний от начальства получить не удалось, так хоть комедию посмотрю. А то ведь когда еще кинопередвижка в этот замок заедет.

– Ладно, – говорю, – дядя, не порть материю. Пошутил я. На самом деле я у тебя на голове сижу, в волосах прячусь.

Тут уж лысый взвыл, как будто ему ножом брюхо распороли.

– Где ты?! Как ты укрылся от моей Силы?! Кто ты есть?!

– Я же тебе уже один раз говорил, дядя. Старший сержант 134-й стрелковой дивизии. Что, так трудно запомнить?

– Я доберусь до тебя, – шипит.

– Ага, – говорю. – Вот давай посмотрим, кто до кого раньше доберется?

– Ты бросаешь мне вызов?! – орет. – Ты смеешь?!

– Какой вызов, дядя, – усмехаюсь. – Я тебе даже гранату без чеки бросить пожалею.

– Я… Я…

– Ну ты, а дальше что? Знаешь что, – говорю, – дядя. Надоел ты мне со своими воплями. Шел бы ты в ад к приятелям-чертям, а я дальше спать буду.

Лысый еще громче взвыл, пламя его охватило – и пропал. А я проснулся.

Выглянул из-под покрывала – рыжей не видать, – потянулся за одеждой. Черт, думаю, в таком рванье не то что на задание идти – до ветра сбегать неудобно.

Оделся все-таки пока в эту рвань, скатился к колодцу, умылся – с бородой, думаю, срочно что-то делать, надо, – и только к грузовику шагнул, как оба караульных, новые, я их еще не видал, стеной передо мной выстроились.

– Нельзя.

– Вы чего, – спрашиваю, – совсем очумели? Это ж мои грузовики.

– Велено никому не подходить.

– Правильно, – говорю. – Мной же и велено.

– Нам приказали никого не подпускать.

– Кто приказал-то?

– Старший ратник.

– А он где?

– В караулке отсыпается после ночной стражи. Черт, думаю, если этот старший ратник не Арчет, а, скорее всего, это не Арчет, то, если я его подыму, он меня так покроет – в точности как я бы на его месте. Ну а что делать? Аулея будить? Совсем не хочется.

Ладно, думаю, сейчас я вам проверку бдительности устрою.

– Вам к какой машине приказали никого не подпускать?

– Чего?

– К какому ящику на колесах не подпускать велено?

– К этому, – и на полуторку показывает.

– Ну, вот и стойте себе, – говорю. – А мне второй гроб нужен.

И, пока они в своих немытых головах эту мысль прокручивали, я себе спокойненько в кузов «студера» влез.

Порылся, подобрал себе комплект формы – гимнастерка, правда, офицерская, ну да нашивки потом перешью. А вообще можно было бы и с лейтенантскими погонами пофорсить – местным-то все равно, хоть штаны полосатые нацепи.

Нижнее белье тоже переодел, только сапоги и ремни свои оставил. Хром – это, конечно, вещь, но скрипу от него…

Жаль, камуфляжа никакого нет.

Прицепил кобуру, выскочил – эти двое все еще стоят, пялятся. Тоже мне, охраннички, ППС. Некому вас в чувство привести, в божеский-то вид.

Ладно, думаю, черт с вами, стойте. Не до вас.

Пошел Кару искать. Хоть и очень сильно не хотелось мне с ней связываться, но про нее я хотя бы твердо знал, что минимум один раз она на территорию противника проникла, да еще с конем и даже «языка» обратно приволокла. «Язык», ей, правда, тот еще попался.

Поднялся в левое крыло, где Аулей с семьей квартировал, и как раз на Матику наткнулся.

– А где, – спрашиваю, – Кара?

– Вон по той лестнице вверх, – показывает. – Только она, наверно, спит еще.

– А что, будить ее раньше времени нельзя?

– Нужно, – вздыхает. – Решился бы кто на это.

– Ну, один герой, считайте, нашелся.

Взлетел я по этой лестнице, постучал – тишина. Постучал сильнее – а дверь возьми, да отворись. Тут-то я глаза и вытаращил.

Рыжая себе спит вовсю, раскинулась на кровати – покрывало с одной стороны, подушка с другой, волосы рыжие до пола свисают. А ночнушка на ней – мне б через такую ночнушку на план немецкого наступления полюбоваться, живо бы Героя получил, хотя там вид куда менее замечательный – и вдобавок задралась.

И улыбается во сне.

Пару секунд я на нее смотрел, потом пулей оттуда выскочил, дверь захлопнул, спиной к ней привалился. Ну, Кара, думаю, ну, рыжая, ну шпринг-мина. Если кто меня в гроб обратно загонит – то только она.

Ладно. Спокойно, начинаем считать… на четыре вдохнул, на шесть выдохнул, дрожь унял, развернулся – и в дверь сапогом. Сейчас, думаю, ты у меня проснешься.

Пять раз ударил. На шестой только ногу занес – дверь распахивается, а за ней рыжая, в той самой ночнушке.

Нет, думаю, врешь, не отвернусь. Но покраснеть покраснел.

– И долго еще, – спрашиваю, – спать собиралась?

Прежде чем ответить, Кара потянулась так томно, зевнула и только после этого ответила:

– Пока не разбудят.

– Ну вот, – говорю, – я тебя не просто бужу, а, считай, по тревоге поднимаю. Живо одевайся, и чтоб через пять минут внизу была.

Скомандовал, поворачиваюсь и только ногу над первой ступенькой занес, как рыжая от двери:

– А что это ты на меня так странно уставился?

Спросила, как в спину выстрелила.

Я медленно развернулся, посмотрел на нее – странно.

– А что это ты, – спрашиваю, – полегче одеться не могла?

– А зачем?

– Да так, – говорю, – прохладно ведь.

– А мне, – улыбается, – вовсе не холодно. Даже жарко.

И прежде чем я успел хоть глазом моргнуть, подняла руку – и р-раз – упало это воздушное одеяние невесомой кучкой вокруг ее замечательнейших ножек.

Еле отвернуться успел.

– А что это ты, Ма-алахов, на меня взглянуть боишься? Я что, не нравлюсь тебе?

– Нравишься, – сквозь зубы цежу, – очень даже нравишься.

– Тогда зачем ты отвернулся?

Слышу, ближе подходит.

– Мне очень приятно, – шепчет, – когда мной, моим телом восхищаются.

Я на всякий случай зажмурился и еще руками глаза зажал, для надежности.

– Ну а что будет, – выцеживаю, – если я тебя сейчас об стенку размажу?

– А тогда, – и голос у нее сразу заледенел, – мой отец вздернет тебя на самой высокой башне замка Кроханек.

– Этого ты добиваешься?

– Да!

Тут уж я развернулся и в глаза ее желтые уставился. И ни на что, кроме тех глаз, уже внимания не обращаю. А они огнем полыхают.

– Ах ты… ты… тьфу!

Крутанулся и посыпался вниз по лестнице. Даже не оглянулся ни разу.

– Чтоб через пять минут, – снизу ору, – была внизу. Одетая.

Ну, думаю, послал же бог напарницу.

Спустился во двор, привалился к стене – черт, думаю, нервы ни к черту, тьфу, опять заговариваться начал. Выматериться, что ли? Я вообще-то после второго ранения зарок дал – ни слова. И пока держал. Ну уж очень хочется. Черт, какая все-таки жалость, что не курю. И выпить, как назло, нечего. Хлопнул бы сто грамм, глядишь, и полегчало.

Да уж, полегчает после такого. Да и какие сто грамм перед делом?

Ладно, думаю, зато теперь все точки и запятые расставлены. Она меня ненавидит, я ее… тоже люблю. Да так, что взял бы и пристрелил на месте, стерву рыжую.

Ничего. Зато спину мою она в бою беречь будет больше, чем свою собственную. Я уже один раз такое видел – двое солдат у нас в роте, что характерно – земляки, не то что видеть, слышать один другого не могли, глотку были готовы перегрызть из-за взгляда косого. А потом одного ранили, причем так, что не видел никто, кроме второго. И этот второй его из-под обстрела выволок. А когда его спрашивают: «Ша…», короче, ты чего, ты ж его больше фрицев ненавидел, он глазами сверкнул и отвечает: «Мой враг – никому его не отдам».

И у рыжей, чувствую, так же. Удовольствия мне глотку перегрызть она никому не уступит.

Ладно. Всю эту лирику – скатать и запихнуть поглубже. О деле предстоящем думать надо.

А что о деле? Автомат бы?

Ну вот, думаю, опять песню завел. А пулемет не хочешь утащить? Или винтовку? Винтовки-то у тебя, Малахов, тоже нет. Рыжей стерве отдал. Ну, у кого просить будешь, у нее или у Трофима? Или так и пойдешь с пистолетиком?

А что? При стрельбе в упор, если уж на то пошло, пистолет куда расторопнее винтовки. А в перестрелку я ввязываться не собираюсь. И потом, у меня еще кое-какие гостинцы заготовлены.

Смотрю – Кара из двери выходит. Оделась во вчерашние сапоги с кожанкой, причем сверкает вся эта галантерея на ней, словно новенькая. Вроде и не перемазалась она вчера так, что сапоги от лица не отличить. Я только приготовился рот открыть, прислушался – не скрипит.

Ладно, думаю, черт с тобой, а то еще опять примется прямо посреди двора раздеваться.

И винтовка за плечом.

Подходит так спокойно и смотрит вопросительно, словно и не было между нами ничего пять минут назад.

Хорошо, думаю, забыли до поры до времени.

– Патроны к винтовке?

– Пять обойм.

– Где?

– В карманах. Показать?

– Не надо. Прикажи лучше этим олухам, чтобы пропустили нас к машине.