Крах - Иван Шевцов

Англичанин был сдержанно любезен, корректен. Землистое лицо его, несмотря на угрюмость, было сердечным. Он предложил Тане сесть, а сам ходил по комнате, как бы затрудняясь, с чего начать и отводил взгляд от Тани. Наконец он выдавил заранее заготовленную фразу, так же глядя в пол:

— Мне выпала неприятная миссия сообщить вам очень печальную весть.

Он сделал паузу. Сердце Тани бешено забилось, она напряженно ждала. Она впилась в англичанина широко раскрытыми глазами, которые требовали: «Ну говорите же!»

— Ваш сын Георгий трагически погиб, — произнес он, потупив глаза.

Голос его, сухой и холодный, прозвучал как удар грома. Для Тани он был страшнее любого удара. Она подхватилась с места, приоткрыв рот. В горле ее пересохло, перед глазами поплыли неясные круги, у нее не было сил вымолвить хоть слово, и она медленно, как пьяная, опустилась в кресло. Ее словно оглушило. А англичанин продолжал медленно и глухо:

— Они втроем, приятели, вышли в море на парусной шлюпке. Течение отнесло их далеко от берега, а затем внезапно поднялся шквальный ветер, и они не справились с парусом. Все трое погибли. Был сильный шторм. Они утонули, и тела их, к сожалению, не удалось обнаружить.

На какой-то миг Тане показалось, что она теряет сознание, и очнулась, когда англичанин предлагал ей стакан с водой, очевидно, заранее приготовленный. У нее закружилась голова и было ощущение, что она падает в пропасть. И вообще все вокруг казалось нереальным, точно в сновидении, и даже этот неизвестно откуда возникший человек со стаканом воды в руке. Лицо ее побледнело и осунулось, взор затуманился, она вся как-то обмякла, пыталась что-то сказать, какие-то бессвязные молитвы, но слова застряли в пересохшем горле. Она видела растерянное, беспомощное лицо иностранца, слышала его какие-то отрывистые слова, но смысла их не понимала. Наконец она приняла предложенный ей стакан, сделала глоток и, немного оправившись, спросила:

— А вы с Евгением встречались в Лондоне? Он улетел в Лондон.

Англичанин отвел глаза, как будто даже виновато пожал плечами и ответил:

— Нет, он мне не звонил. Возможно, мы разминулись.

«Вот именно… разминулись, — с горечью и злобой подумала Таня, вспомнив сообщение Ярового о том, что Евгений полетел в Испанию. — Сначала Майорка, а уж потом Лондон».

Таня не плакала, слезы застыли в ее глазах, оледенели. Она смотрела на англичанина сосредоточенно и жалобно, ей хотелось его о чем-то спросить, но мысли путались. «Может, их еще спасут, может они не утонули, произошла какая-то ошибка?» Но она отдавала себе отчет в том, что никакой ошибки нет, и спросила:

— Где его похоронили? — Она не понимала нелепость своего вопроса, вызвавшего недоумение англичанина. Сбитый с толку, он с сострадальческой учтивостью ответил:

— Его поглотило море. Тела их остались на дне морском.

— Да, да, на дне морском, — машинально повторила Таня тихим сухим голосом и сжала ладонями голову.

У «Метрополя» ей подвернулось свободное такси, и уже в десять вечера она была дома. Первое, что ей попалось на глаза в квартире — фотография Егора на стене в позолоченной изящной рамочке. Он сфотографировался перед отъездом в Англию. Серьезный белобрысый юноша, коротко постриженный, с живо блестящими, темными, как у матери, глазами проницательно смотрел на Таню. И она не выдержала этого взгляда, она заплакала, слезы залили ее лицо, но плакала она беззвучно, размазывая слезы по щекам. Мысленно она причитала: «Сыночек мой родненький, кто ж тебя послал на погибель, и даже могилки нет… и никакого следа… Я ж просила тебя, уговаривала: оставайся в Москве…» Она, конечно же, во всем винила Евгения: это он соблазнил мальчика и настоял на своем. Она была в полной растерянности и подавленности. Удар словно парализовал ее, она была разбита и измучена. Надо было что-то делать, что-то предпринять, с кем-то разделить свое великое горе. Самым близким у нее был отец, и она потянулась было к телефону, но передумала: уже поздно, а он, конечно, услыхав такое, немедленно ворвется. Наземный транспорт ходит плохо, в вечерние, особенно поздние часы, в Москве не безопасно. И все же, пораздумав, решила: метро работает до полуночи, он доедет до ВДНХ, а тут от метро до их дома каких-то семь — десять минут пешком. И она позвонила.

Время ожидания отца тянулось невероятно долго, состояние отчаяния оттеснило страх, который преследовал ее в последние дни. Ей казалось, что с потерей сына она потеряла смысл своего существования: Евгения она начисто вычеркнула из своей жизни. Она не станет с ним разговаривать, выслушивать его лживые объяснения. О, как язвила, унижала ее ложь!

Василий Иванович приехал примерно через час. При нем она разрыдалась, пытаясь сквозь рыдания произнести какие-то слова: внучек, любимец дедушки, его надежда… Лицо ее побледнело и осунулось, она была в полном изнеможении. На отца смотрела безучастно, лишь только судорожно всхлипывала.

Василию Ивановичу шел семьдесят второй год, но он для своего возраста выглядел молодцом. Высокий, с седой шевелюрой и такими же седыми усами на румяном лице, ровный и вежливый со всеми, он еще не отказался от давней привычки следить за своей спортивной формой и ежедневно занимался физзарядкой. По натуре он был молчалив, уравновешен, тверд в своих убеждениях, со своими близкими и друзьями внимателен и заботлив. Большие, темные, как и у дочери, глаза его всегда лучились добротой. Человек сильного характера, он умел владеть собой даже в самые роковые минуты. Конечно же, он не мог найти утешительных слов, но он все же сумел убедить дочь взять себя в руки и найти способ связаться с Евгением, который, по словам Тани, находится в Испании со своей любовницей. Ни Василий Иванович, ни Таня не знали, зачем именно надо было связаться, да еще срочно, с Евгением, — лишь ради того, чтоб он неделей раньше, чем прибудет в Лондон, узнал о гибели сына? Но Таня почему-то ухватилась за эту мысль и позвонила домой секретарю Евгения и спросила, не оставил ли он адреса, по которому можно связаться в случае чрезвычайных обстоятельств. Наташа отвечала не очень любезно и с язвительным намеком сообщила то, о чем она узнала от Ярового.

— Испанского адреса Евгений Захарович не счел нужным оставить, — ответила она и полюбопытствовала: — А что-нибудь случилось?

— Случилась беда, непоправимое горе, — ответила Таня, сдерживая рыдания, и положила трубку.

И не отдавая себе отчета, она тут же позвонила Яровому с тем же вопросом. Но в отличие от разговора с Наташей Анатолию Натановичу она сообщила о гибели сына. Яровой принес свои соболезнования, но помочь ничем не мог, поскольку и он не знал, где и как можно отыскать в Испании (а может в Италии или Франции?) русского путешественника.

С отцом они проговорили до полуночи. Василий Иванович сокрушался:

— Эх, Евгений, не послушался нас…

— Не напоминай его имя, папа, с ним все покончено. Раз и навсегда.

Отец не стал вмешиваться в эти дела, мол, разберутся. Он лишь посоветовал:

— Тебе бы надо на несколько дней взять отпуск. За свой счет или в счет очередного. Ты же не была в этом году?

— Да, я возьму отпуск. Очередной, — согласилась Таня.

— А завтра давай-ка поедем на дачу. Там сейчас славно. На природе оно… знаешь… Природа — она и тело и душу исцеляет, — предложил Василий Иванович.

Василий Иванович остался ночевать. Для отца и дочери это была бессонная ночь, протекавшая в мучительно тревожной дреме с кошмарными сновидениями. Тане снился Егор не тем, каким она видела его перед отъездом в Англию, а малым ребенком, еще дошкольником, ласковым и озорным. Уже под самое утро в полудреме ей приснилась огромная толпа возле подъезда их дома, агрессивная, ожесточенная. Они угрожающе размахивали разными предметами в сторону их окон и кричали: «Жулик, негодяй, вор, верни наши деньги!» Она не сразу сообразила, что все это значило, но потом поняла, что это все вкладчики «Пресс-банка» и угрозы их адресованы Евгению. Она вышла на балкон, чтоб сказать людям, что Евгения нет дома, что он уехал в дальнее зарубежье, но толпа еще сильней разъярилась и грозила ее убить, если она не вернет деньги. Она не знала, не имела понятия, что может сделать, и просыпалась в холодном поту.

Утром она позвонила шоферу и попросила его отвезти ее и Василия Ивановича на дачу. Шофер по ее опухшим от слез глазам понял, что с хозяйкой что-то неладное, но из деликатности не стал задавать лишних вопросов, но указал, что он у них работает только до возвращения Евгения Захаровича, а потом уйдет. Место он себе уже подыскал, пусть с меньшим заработком, зато безопасное, безо всякой степени риска. Таня на это никак не отозвалась, а Василий Иванович, хотя и догадывался, что имел в виду шофер, все же спросил:

— Саша, а о какой степени риска ты говоришь?

— О самой обыкновенной, Василий Иванович: я не хочу быть пристреленным случайно, за компанию.