Седьмое небо - Гурам Панджикидзе

— Георгадзе слушает!

— Это Леван Хидашели, начальник смены мартеновского цеха.

— Говорите прямо, что случилось?

Леван не ожидал такого грубого ответа. Он даже растерялся немного. Как теперь повести разговор?

— Дело в том, что в миксерах осталось очень мало чугуна, а печи уже готовы для заливки. Необходимо ваше распоряжение. Пусть нам выдадут чугун из запасов.

Михаил от злости не мог слова вымолвить. Он готов был закричать, поставить этого нахального юнца на место, но вдруг почувствовал острую боль в сердце. Прислушался к ней, приложил руку к груди, заставил себя сдержаться и спокойно ответил:

— Подождешь!

— Михаил Владимирович, чугун привезут через два часа, а печи что, бездействовать будут?

— Я уже сказал. Понятно?

— Понятно только одно: если вы не распорядитесь, три печи простоят два часа.

— Как ты смеешь! — закричал вышедший из себя Георгадзе и упал в кресло, выронив трубку из рук.

Испуганная Елена подскочила к мужу.

— Что с тобой?

— Ничего. Дай нитроглицерин и оставь меня в покое!

Хидашели все еще держал трубку в руке, хотя звуки зуммера раздавались на весь кабинет.

Элизбар стоял рядом. Он вскочил еще тогда, когда Леван произнес последние свои слова. Как можно так разговаривать с главным!

Леван положил трубку и молча пошел из комнаты. В дверях он наскочил на заместителя начальника цеха.

— Он что, ошалел? — спросил тот у Элизбара, засмеялся и положил на стул перед начальником какой-то приказ. Элизбар подписал его. Потом подошел к окну и взглянул в цех.

«Эх, сынок! Ты думаешь, достаточно книг начитался? Нет, в цехе ты имеешь дело с людьми, и прежде всего с людьми».

У Хундадзе было отходчивое сердце. И первое свое столкновение с Хидашели он давно забыл. Но этот разговор снова всколыхнул в душе Элизбара неприязнь, которая родилась с их первой встречи.

«Дело свое знает отлично, надо отдать ему должное, он ведь самую отсталую смену получил, а теперь уже обогнал самую лучшую. Ребята его любят. Мне он всегда подчинялся беспрекословно… Но что-то есть в нем настораживающее… Хотя Хидашели никому ничего плохого не сделал. По знаниям и работе нет такого другого начальника смены. Ребята души в нем не чают».

Зазвонил телефон. Элизбар взял трубку.

— Слушаю.

— Это ты, Элизбар? — Хундадзе сразу узнал голос главного.

— Да, Михаил Владимирович.

— Хорош у тебя этот разбойник, Хидашели. И дома нашел… Вылейте ему чугун из миксера. Работу не задерживайте!

— Слушаюсь, Михаил Владимирович.

Главный положил трубку. Элизбар несколько минут стоял неподвижно. Потом позвонил секретарше и попросил найти Хидашели.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Двадцатого августа вернулись из деревни родители Левана.

Однажды вечером, приехав с работы, Леван увидел, что окна квартиры открыты настежь.

Он понял — это старики. Нино еле дождалась встречи с сыном, Варлам взволновался, увидев его. Обнял, расцеловал, а потом принялся украдкой наблюдать за ним.

Сын привел его в восхищение. Он, конечно, и слова не сказал по этому поводу, но скрыть свое удовольствие не смог. Леван выглядел теперь серьезным, деловым человеком.

Нино радовалась откровенно, обнимала сына, целовала его, то смеялась, то плакала, то хвалила его, то ругала за редкие письма.

— Как можно так забывать родных?

А когда она узнала, что Леван опять начал работать на заводе, закричала в голос:

— Ты что, убить себя хочешь, тебе ни своя, ни моя жизнь не дорога? — Она тормошила сначала Левана, потом обратилась к мужу: — Ну скажи-ка что-нибудь, ты что, онемел? Почему мой ребенок должен гибнуть на этом проклятом заводе?

— Как же я могу ему советовать? Он теперь взрослый. Того и гляди, он нам советы давать станет, — рассмеялся Варлам.

— А, что с тобой говорить, ты холодный, рассудительный человек!

Варлам не хотел вмешиваться в дела сына. Он хорошо помнил те времена, когда Леван ночами сидел над решением сложных задач, но за помощью к отцу никогда не обращался. Даже ребенком он не искал защиты у старших. Бывало, изобьют его большие мальчишки, он никогда не пожалуется ни отцу, ни брату.

Варламу очень хотелось, чтобы младший сын пошел по его стопам, продолжил его дело. Леван не захотел этого. И в душе Варлам понимал и одобрял сына. Знал, что тот не пропадет. А вот Нино никак этого понять не могла.

Леван смеялся и утешал ее:

— Мамочка, поверь, я хорошо знаю свое дело. Все будет в порядке, успокойся.

— Очень мне нужны твои дела! Я родила тебя здоровым и не хочу, чтобы ты заболел в этом аду…

Так спустя три года вся семья снова наконец собралась под отчим кровом, за родительским столом.

Тенгиз, старший брат, пришел со всеми своими домочадцами.

Для Левана эти традиционные семейные сборы были сущим мучением. Он чувствовал себя не в своей тарелке, ему было скучно. Даже притвориться веселым не удавалось. Сквозь вынужденное внимание к родственникам прорывалось явное раздражение.

Все эти годы действительно он писал домой редко, и письма его были короткими и сухими. Когда от брата приходили послания на пяти-шести страницах, Леван искренне изумлялся: господи, откуда у него столько времени и слов?

И на этот раз, несмотря на трехлетнюю разлуку, семейный обед его не радовал, шумное поведение племянников бесило. Но особенно действовал ему на нервы Тенгиз. Он, как и прежде, говорил с братом покровительственно, будто с мальчиком, и, обратившись к отцу, снисходительно спросил:

— Какие планы у его светлости, не намерен ли он жениться?

— Очень прошу, оставь мою светлость в покое, — громко, не скрывая раздражения, сказал Леван.

В это время маленький племянник намочился в штанишки и заплакал. Тенгиз вскочил и начал ловко переодевать малыша.

— Не беспокойся, я сама, — вмешалась Циала, но Тенгиз отстранил жену. Видимо, эта процедура доставляла ему удовольствие.

Леван удивился: что ему за охота заниматься бабьими делами? Потом принялся внимательно, словно впервые, рассматривать жену брата. Циала была доброй и простой женщиной, хорошей хозяйкой, с уравновешенным, спокойным характером. Никто никогда не слыхал от нее резкого, даже громкого, слова. Она всегда была занята какой-то домашней работой и квартиру держала в образцовом порядке и чистоте.

Леван отчетливо представил себе, как Тенгиз и Циала торгуются на рынке из-за двадцати копеек, как, довольные удачной покупкой, идут домой, как Тенгиз в пижаме натирает до блеска пол.

Он вспомнил Натию и сравнил со своей невесткой. Сравнение было не в пользу Циалы. Перед ним возникло умное, утонченное лицо Натии. Ее светлые волосы, полные губы и два больших передних зуба. В воображении Левана Натия рисовалась далекой и таинственной феей.

До Натии Леван никого не любил. Нравились ему многие. Например, одна химичка. В нее, пожалуй, он был почти влюблен. Но потом разочаровался. Они стояли в очереди за стипендией, она была совсем близко и выглядела очень усталой. Леван представил себе ее дома, непричесанной, на кухне. И облик ее навсегда померк в его воображении.

«Еще дней десять, и Натия вернется в Тбилиси», — думал Леван.

За столом Нино завела разговор об их соседе Симоне Канчавели.

— Что, опять скандалит, несчастный? — спросил Тенгиз.

— Он очень ревнив, — ответила Нино.

— Наверное, не без основания. Зачем женился на женщине, которая черт знает с кем таскалась? — резюмировал Тенгиз, а потом обратился к брату. — Парень, ты не вздумай за ней ухаживать. Как-никак сосед.

— Я просил тебя прекратить дурацкие разговоры!

— Как ты смеешь так говорить со старшим братом? — рассердился Тенгиз.

— Мне придется сказать тебе более неприятные слова, если ты не перестанешь поучать меня. Ясно?

— Посмотрите на этого оболтуса! Парень, даже если ты окажешься гением, ты все равно останешься моим младшим братом. Не забывай этого!

Леван оттолкнул тарелку и вскочил из-за стола.

— Ну вот, началось! Так и до драки недалеко, — возмутилась Нино.

— Мам, но ты посмотри на эту обезьяну! — еще громче закричал Тенгиз.

— Хватит вам! — возвысил голос Варлам.

— Я пошел, — сказал Леван матери.

— Никуда ты не пойдешь! — вскочил Варлам.

— Сынок, куда ты? Тенгиз, ну помолчи же, дай ему хоть пообедать, — взмолилась Нино.

— Мам, я сяду за стол, если ты скажешь, чтобы он перестал говорить глупости.

— Это кто говорит глупости? — теперь уже взвился Тенгиз.

— Сядь хоть ты, — не выдержал Варлам.

— Нет, нет, Циала, уйдем немедленно, одевайся!

— Да ты что, с ума сошел?

— Я тебе говорю, одевайся!

— Малыш спит. Проснется, тогда и уйдем.

— Я тебе сказал, одевайся! Я возьму его спящим.

— А мы-то тут при чем? — почти плакала Нино.