Лазо - Моисей Губельман

— К сожалению, знание языка еще ничего не определяет, месье, — ответил Лазо. — Как вам известно, со многими соотечественниками мы не можем договориться, хотя с малых лет говорим на одном и том же всем нам родном языке. Так слушаем вас, господа, — добавил он, нетерпеливо посмотрев на часы.

Кивком головы американский консул дал понять французскому коллеге, что пора приступить к делу. И тот начал:

— Мы хотели бы потребовать, ну не потребовать, просить от вас письменной гарантии о неприкосновенности жизни, имущества, торговли и всех других видов занятий иностранных подданных. Положение в городе… разбушевавшаяся стихия…

— Не стихия, а организованные действия революционных сил, подавивших мятеж, — поправил Шумяцкий.

— Формулировка не меняет сути, месье. Наши подданные не могут считать себя в безопасности при таких действиях.

— Вам не следует беспокоиться, господа, — ответил Лазо. — Безопасность иностранцев, как и всех граждан республики, обеспечивается советской властью. А что касается «торговли и всех других видов занятий», то мы не уполномочены обсуждать с вами этих вопросов. Если угодно, можем рекомендовать вам обратиться к центральной советской власти, в Москву, в Совет Народных Комиссаров. Какие еще имеются вопросы к нашему штабу?

— Позвольте мне, — наклонив слегка голову набок, сказал японский консул, и все лицо его как бы растворилось в широкой улыбке.

— Пожалуйста.

— Мы все очень озабочены судьбой наших старых друзей, ваших соотечественников, многоуважаемые господа.

— Очень признательны вам за беспокойство о наших соотечественниках, — с едва уловимой иронией ответил Лазо.

— Наша дружба с Россией уходит вглубь истории, — продолжал японский дипломат. — Нам тяжело наблюдать…

— Что именно? — перебил Лазо.

— Русское офицерство очень тяжело переживает события последних дней! — патетически воскликнул представитель Японии.

— Не находите ли вы неуместным вмешиваться во внутренние дела России, господа? — спросил Лазо.

— О, глубокоуважаемый господин. — Собеседник все больше и все назойливее улыбался, пытаясь своей улыбкой расположить к себе. — Гуманность интернациональна. Она не знает границ. Поверьте, лишь чувства человечности вынуждают нас обратить ваше внимание на братоубийственную войну. Все, что происходит на улицах города, вне норм современной цивилизации.

— Не можем с вами не согласиться, что гуманность— чувство общечеловеческое, — сказал Лазо. — Но думаю, что если бы некоторые поборники мировой цивилизации не способствовали нарушению порядка в Иркутске, удалось бы избежать братоубийственной войны.

Наступила неловкая пауза.

— Я хочу разрешить себе внести деловое предложение, — высокомерно подняв голову, начал представитель самой могучей в то время колониальной державы— царицы морей, остановив жестом японца, который хотел что-то сказать.

— Просим, — ответил Лазо.

— Справедливость требует, чтобы вы согласились хотя бы оставить оружие юнкерам и офицерам. В целях самообороны, конечно, — добавил английский консул. — Весь культурный мир будет возмущен, узнав, что цвет нации в России оставлен безоружным перед лицом темных сил.

— Думаю, господа, — сказал Лазо, — что заботу о цвете русской нации справедливее всего поручить русскому народу. Он более других заинтересован в благополучии цвета своей нации. Не так ли, товарищ Шумяцкий?

— Конечно, так и только так, — ответил Шумяцкий.

Американский консул все время молчал. Он, видимо, выполнял роль тяжелой артиллерии и должен был выступить на арену борьбы в самую критическую минуту. Довольно ясные и недвусмысленные ответы Лазо и Шумяцкого, их твердая позиция вынудили представителя США бросить в игру последний козырь, который, как ему казалось, должен сразить «красных» наповал.

— Нам было бы очень неприятно сообщить своим правительствам о непримиримости революционных лидеров в Сибири, — довольно твердо, с оттенком угрозы в голосе, сказал опытный пожилой заокеанский дипломат и настороженно посмотрел на сидевших перед ним представителей советской власти.

Лазо и Шумяцкому хотелось сейчас же избавиться от назойливых посетителей, вымогавших у революционного штаба право помогать контрреволюции. Но пришлось подавить в себе это желание, несовместимое с дипломатическим этикетом.

— К сожалению, господа, мы не имеем права вмешиваться в сферу ваших взаимоотношений со своими правительствами, — спокойно и учтиво сказал Лазо. — У вас все?

— К великому огорчению, с вами трудно вести деловой разговор, господа, — развел руками американский представитель.

— Тогда у нас имеется к вам один вопрос, — сказал Лазо. — По нашим сведениям, полковники Скипетров, Иванов и Никитин, поднявшие в городе мятеж, скрываются в одном из иностранных представительств. От имени штаба мы требуем передачи этих преступников в руки революционной власти.

Это было настолько неожиданно, что консулы растерялись.

— Нам неизвестна судьба господ офицеров, которых вы имеете в виду, — решительно сказал после небольшой паузы американец. — Мы не вмешиваемся во внутренние дела России. Примите наше уважение…

Руководителей мятежа консулы, как и следовало ожидать, не выдали. С помощью иностранных представителей царские полковники бежали. Белогвардейцы, понеся большие потери, сложили оружие. Юнкера и офицеры спешили скорее уехать из Иркутска в Маньчжурию и на Амур, в Забайкалье и Приморье.

Часть из них потом раскаялась в своих преступлениях, верой и правдой служила интересам народа. Иные бежали за границу. Другие принесли людям еще много горя и несчастий, вступив в отряды бандитов-атаманов, которые долгие месяцы занимались разбоем в дальневосточных и сибирских городах и селах.

Через несколько дней после подавления мятежа Лазо послал Красноярскому исполкому большое письмо, в котором подробно информировал своих товарищей и руководителей о положении в Иркутске и поделился возникшими у него мыслями и соображениями в связи с иркутскими событиями.

В каждой строке этого письма чувствуется большая озабоченность Лазо судьбой революционного дела, которому он отдавал все свои силы и способности, всю свою жизнь.

Тяжелая обстановка создалась в Иркутске. Военная жизнь гарнизона была дезорганизована. Революционный комитет назначил Лазо комендантом города. Лазо просит Красноярский совет разрешить ему временно остаться в Иркутске. «Как только наладится военная жизнь города, — пишет он, — постараюсь сложить с себя полномочия коменданта».