Плещут холодные волны - Василь Кучер

— Я что... Мое дело адъютантское...

И небрежно махал рукой.

Горпищенко говорил о нем как о парне смелом и отчаянном. Сегодня на кителе Мишка сиял орден Красной Звезды.

Комсомольцы давно заметили, что Мишко зачастил не столько к ним, сколько к Ольге. То букетик полевых цветов, собранных на передовой, принесет и незаметно поставит у Ольги на столике. То флакон одеколона передаст для нее. А однажды даже забрал Ольгу из бомбоубежища и пошел с ней прогуляться на Приморский бульвар. Вернулась Ольга какая-то тревожная и грустная. Не поссорилась ли с Бойчаком? Как будто нет. Но села в уголке, возле железной кровати, застланной серым солдатским одеялом, и принялась перечитывать старые письма из Ленинграда. Читала, читала, а потом отложила в сторону, вынула вышивание, а через какое-то мгновение — вышивание в сторону и снова за письма...

Ольга за эти месяцы работы в горкоме заметно выросла и похорошела. Высокая и стройная, с карими глазами и чудесной улыбкой, она совсем не кичилась своей красотой, одевалась очень просто, буднично, была удивительно тихой и скромной. Многие молодые люди засматривались на нее, но она решительно не хотела ни с кем встречаться, хотя была ласковой и приветливой со всеми.

Мишко кашлянул и, постучав в фанерную дверь, вошел в Ольгину комнату. Но ее там не было. Громко говорил по телефону инструктор, две девушки запаковывали что-то, наверное подарки бойцам на фронт. Бойчак поздоровался с ними и, вынув из газеты букетик полевых цветов, поставил его в обливной горшочек. И сел на табурет у порога.

Как долго тянулось время! Казалось, что прошла целая вечность, пока послышался в коридоре звонкий родной голос.

Ольга вбежала свежая и веселая, в каске, армейской гимнастерке, стянутой солдатским ремнем, в такой же юбке и больших кирзовых сапогах. Эта форма еще больше подчеркивала ее красоту.

Увидела букетик на своем столике и всплеснула руками:

— Ой! — Потом взглянула на вскочившего с табурета Мишка и сдержанно поздоровалась: — Добрый день!

— Здравствуйте, — тихо пристукнул каблуками Бойчак.

— А вас можно поздравить? — взглянув на орден, сказала Ольга. — Поздравляю от всей души. — И устало сняла с головы тяжелую стальную каску, с которой теперь не расставалась.

— Оля, — как-то неуверенно сказал Мишко. — Я бы хотел с вами поговорить...

— Прошу, — удивленно взглянула на него Ольга и оглянулась.

Девушки заспешили с упаковкой и выбежали в коридор. Бросил телефонную трубку инструктор и ушел вслед за ними.

Мишко и Ольга наконец остались вдвоем. Только бы никто не вошел или снова не зазвонил этот проклятый телефон. Он может все испортить.

— Оля, я давно хотел вам сказать... Настали горькие для нас дни, будут тяжелые бои. Все может случиться. Я на фронте день и ночь, а вы здесь, под бомбами и снарядами. Я так не могу, Оля...

Ольга встрепенулась и отошла к столу, опустив голову. Она уже догадывалась, к чему он ведет.

— Я еще никогда вам этого не говорил, но вы хорошо знаете, Оля, что я люблю вас, — выпалил одним духом Мишко и, словно испугавшись собственных слов, прислушался, не раздались ли они в коридоре.

Но там слышались другие звуки. Стучала пишущая машинка. Кто-то громко спрашивал по телефону про количество людей на хлебозаводе. Кто-то просил воды для раненых. Над головой дрожал каменный потолок, потому что наверху началась бомбежка.

— Я давно хотел вам об этом сказать, Оля, но не решался. Просто боялся. А дальше молчать не могу. Я люблю вас, Оля. Слышите? Люблю...

Ольга растерянно проводит пальцами по краю стола. Ей так трудно, так больно! Она не хочет обидеть славного, храброго парня. Но и обманывать его она не может. Она должна сказать ему всю правду. Хоть и горькую, но правду. Так ее приучили с детства, так она и поступает всегда.

— Мишко, я не скрываю. Вы мне тоже нравитесь... По... Но мы можем быть только друзьями. У меня есть жених. Он воюет в Ленинграде. Вон под подушкой его письма. Я люблю его. Мы дали друг другу слово. Мой отец, вы знаете, эвакуировался с Морским заводом на Кавказ и живет теперь в семье Сашка... Вы не сердитесь на меня, Мишенька. Я очень прошу вас. Давайте будем и дальше хорошими друзьями...

Бойчак кусает побелевшие губы, глотает застрявшую в горле комом слюну и тяжело дышит, словно ему не хватает воздуха. Он хочет рвануть тесный ворот кителя, может, от этого хоть немного полегчает. Но берет себя в руки. Крепко сжав губы, тяжело вздыхает, словно насильно выжимает из себя:

— Спасибо, Оля, за откровенность.

И подает девушке руку.

— Подождите! Куда же вы так скоро? — останавливает его Ольга. — Мы же снова друзья. Там в коридоре кто-то ходит. Наверное, с вами пришел?

— Это наш Павло, врач, — нехотя говорит Мишко.

— О! Так зовите его сюда. Чего он там прячется? — И, выглянув в коридор, позвала врача: — Павло Иванович, прошу в дом. Что вы прячетесь?

— А я не прячусь, Оля. Я ждал, пока вы закончите разговор. — Заброда вошел и, взглянув на хмурого Мишка, все понял.

Ольга бросилась к тумбочке, и на столе одна за другой появились три чашки чаю, а на тарелке три кусочка сахару и три черных сухаря.

Чай был не очень горячий, но заварка настоящая, крепкая и душистая. Мишко с Павлом выпили его одним залпом, оставив на тарелке сахар и сухари.

Сквозь приоткрытую дверь видно, как с улицы принесли на носилках тяжело раненную, стонущую женщину и плачущего ребенка.

Павло вздохнул:

— И здесь фронт.

— Да разве в Севастополе есть тыл? — удивилась Ольга. — Нет. Давно уже нет.

Она пожала на прощание Мишку руку, но не выдержала его грустного взгляда и вдруг, приподнявшись на цыпочки, обняла его:

— Мишенька, вы такой хороший... Такой хороший... — Отвернувшись к тумбочке, Ольга заволновалась: — Подождите-ка! Я вам подарки передам. Как можно без гостинца в окопы возвращаться? Нельзя... Да куда же я их задевала? Ага. Вот они где... Вот!

И подала каждому аккуратно завернутый в бумагу сверточек, проводила до самого выхода, по крутым ступеням. Там еще раз тепло и приветливо распрощалась, приказав Бойчаку, чтоб ничего дурного не думал о ней да чтоб и впредь приходил в гости, когда будет в Севастополе.

Над городом стлался едкий дым от пожарищ, столбом стояла пыль от только что разорвавшихся бомб. Ветер доносил дружные голоса женской спасательной команды, которая где-то совсем рядом разбирала завал, разыскивая под ним засыпанных детей. Война вошла в Севастополь грозной поступью, и остановить ее уже никто не мог.

Павло с Бойчаком отбежали за каменную скалу, нависавшую над морем, и врач сказал:

— Давай-ка взглянем, что это за подарки такие?! Может, опять опасная бритва? Я уже получил их штук пять.

— Не знаю, — равнодушно сказал Мишко и закурил.

— Нет, что-то тут не так, — удивленно сказал Павло, внимательно рассматривая сверточек.

На чистом листе бумаги, перевязанном шпагатом, стояла четкая карандашная надпись: «О. Горностай. 400 гр.».

Врач развернул бумагу. Там лежал кусок черного горьковатого севастопольского хлеба, который пропах дымом войны. Такой хлеб был и в пакете Мишка.

— Подожди-ка, — сказал Павло. — Что же это получается? Ольга отдала нам свой пай хлеба. Так или нет?

— Так, — глухо бросил Мишко.

— Но ведь она получает в день не четыреста, а восемьсот. Такая у нее дневная норма. Я точно знаю.

— Ну и что из этого? — равнодушно спросил Мишко.

— Как это «что»? — возмутился Павло. — А зачем же тогда тот, кто выдает хлеб, разрезал ее дневную норму на две части, и написал на каждой ее фамилию, и указал, что там именно по четыреста грамм? Ты что-нибудь понимаешь в этом деле или нет?

— Да отстань ты от меня! — сердито бросил Мишко. — Ничего я теперь не соображаю. Ничего...

— Нет, я этого так не оставлю! — выкрикнул Павло. — Я должен все выяснить. Давай свой пакет. Я побегу сейчас к ней, а ты подожди меня здесь. Побегу и, если она оторвала от себя, сразу ей и возвращу. Ты не против?

— Нет. Возвращай, — сказал Мишко и сел на камень у самого моря.

Павло скоро вернулся. Но не один, а с Крайнюком, видимо рассказав ему по дороге о неудачном разговоре Мишка и Ольги. Поэтому-то Крайнюк и шел такой хмурый и молчаливый, что с ним случалось редко.

Чтобы предупредить лишние расспросы о неудачном сватовстве, Мишко первый спросил:

— Ну, что там? Чей это хлеб?

Павло показал ему оба свертка, вполголоса объяснил:

— Я же знал, Ольга получает восемьсот граммов, но половину отдает сиротам. Добровольно. Значит, ежедневно у нее получается только лишь четыреста граммов. И вот она нам отдала свой пай за два дня. Хорош подарок, нечего сказать. А сама что будет есть?

— Что же ты не вернул ей? — бросился к нему Мишко.

— Кому?! Она уже куда-то улетела. А секретарь их не захотел взять. Еще и пристыдил меня. Говорит, подарки возвращают только злые люди... Вот и разговаривай с ним.