Бог ненавидит нас всех - Хэнк Муди

Лиз бормочет извинения и исчезает там, откуда доносится все усиливающийся плач. Я сажусь на диван и смотрю на свой готовый к бою инструмент. В какой-то момент я понимаю, что выгляжу на редкость потешно. Чтобы не чувствовать себя так глупо, снова натягиваю на себя трусы, беру в руки джинсы и пробираюсь к двери.

Плач стихает. Я слышу, как Лиз шепчет что-то ласковое и нежное. Бросить все, свалить прямо сейчас по-тихому — эта мысль уже не кажется мне такой спасительной и однозначно правильной. Оглядываю прихожую в поисках телефона: если на аппарате указан домашний номер, перепишу его себе и позвоню попозже, чтобы извиниться.

«Класс!» — раздается где-то у меня в голове голос Нейта.

Я на цыпочках пробираюсь в спальню. Лиз сняла свитер и теперь стоит, слегка покачиваясь, голой, повернувшись лицом к трюмо. Она кормит грудью младенца, пол которого на таком расстоянии я определить не в силах. То, что я вижу в зеркале, подтверждает правоту моих догадок о привлекательности ее груди. Вот только с целевой аудиторией этой привлекательности я несколько прокололся.

Может быть, то, что я плел во время последнего разговора с Таной, не было полной чушью. Может быть, дело и вправду не в том, чтобы поиметь кого-то или поиметь что-то с кого-то, а в том, чтобы кому-то что-то дать.

Лиз смотрит в зеркало и видит меня — улыбающегося спокойно и безмятежно, как Будда. На ее лице появляется уже знакомое мне выражение смущения и растерянности. Мне становится интересно, впечатлила ли ее просветленность, наверняка горящая в моем взгляде и отраженная на моей физиономии. Впрочем, присмотревшись внимательнее, я понимаю, что ее взгляд нацелен вовсе не на мои глаза, а, скажем так, в зону нижних чакр. Я тоже опускаю глаза, дабы выяснить, что же так притягивает к себе ее внимание. Ну да, этого, по всей видимости, и следовало ожидать: никакой я здесь не Будда, а самый настоящий бык-производитель, жаждущий выплеснуть накопившуюся энергию. Я вновь поднимаю глаза и чувствую, что смущение и неловкость Лиз куда-то исчезли. На ее лице играют совершенно другие эмоции, она явно готова к действию и, похоже, что-то уже придумала.

Все так же качая ребенка на руках, она присаживается на край кровати и медленно ложится на бок. Секунда-другая, и мать с ребенком оказываются в горизонтальном положении. Я сажусь рядом с нею и кладу ладонь ей на плечо. Она жадно двигает чуть согнутыми ногами, настойчиво приглашая меня заключить ее в объятия и доделать то, что так хорошо начиналось. Давать, чтобы получить, думаю я, входя в нее. Давать, чтобы обрести. Я благодарю судьбу и мироздание за то, что в этой жизни мне выпало сыграть такую замечательную роль.

Затем я принимаюсь за дело. Для того чтобы начать получать, сначала нужно очень многое дать.

Глава 10

Я просыпаюсь, и дается это нелегко, учитывая то, что спал я в уютнейшем коконе из шелковистых хлопчатобумажных простыней на удобнейшем матрасе, изготовленном явно из какого-то полимера будущего. Жалюзи на окнах прикрыты и пропускают в комнату лишь приглушенный свет с улицы. Да, богатые люди спят лучше. Может быть, в этом и заключается одна из причин того, что они действительно богаты.

Лиз сидит на кровати по-турецки и смотрит на меня в упор.

— Проснулся, — говорит она. — Слава богу.

— Я тоже рад тебя видеть, — говорю я и, приподнявшись на локтях, набрасываю себе на бедра простыню.

В какой-то мере я просто не желаю «светить» своим причинным местом, особенно при том, что сама Лиз уже успела одеться: на ней джинсы и розовая рубашка. Скорее, впрочем, я натягиваю на себя простыню в первую очередь потому, что мне так нравится прикосновение этого роскошного белья и я не хочу с ним расставаться как можно дольше.

— Ночью… В общем, все здорово было, — говорю я.

— Здорово?

В голосе Лиз слышится упрек и явное желание не то поругаться, не то кого-то в чем-то упрекнуть. И куда, спрашивается, делась эта вчерашняя сексуальная кошечка в обтягивающих лосинах, вместо которой я вижу перед собой суровую домохозяйку, верную поклонницу товаров по каталогам «Эл-Эл-Бин».

— Ему, видите ли, вчера в кайф все было.

— Больше, чем в кайф. А что?

— Больше, чем в кайф? Нет, вы слышали: «Больше, чем в кайф»! Господи, как же низко я пала.

— Что-то я тебя не понимаю. Я что, в постели тебя обломал? Ты на большее рассчитывала?

— Да я не об этом, — отмахивается она. — Ты — просто классный. Даже больше, чем классный. Мне очень понравилось, честное слово! Вот только пусть мне кто-нибудь объяснит, какого хрена я сбегаю со свидания с врачом, повторяю, с успешным неженатым мужчиной, взрослым, серьезным, состоявшимся человеком — такая удача выпадает раз в жизни; даже когда я ему про Люси рассказала, он все равно хотел… Он единственный за долгие годы, кто увидел во мне не только… В общем, спрашивается, на кой черт я сбегаю от Того Самого Мужчины, чтобы потрахаться с мальчиком, у которого я траву покупаю.

— Я, конечно, не дипломированный психолог, но, по-моему, тебя просто накрыло. Да и меня тоже. Кстати, о птичках… Не знаю, как ты, а я люблю пыхнуть разок-другой прямо с утра, натощак.

— Это точно, меня накрыло, — сокрушенно говорит Лиз.

— Я, конечно, не знаю, почему так, но такое ощущение, что, просто произнося эти слова, уже чувствуешь себя лучше.

— А еще лучше мне было, когда я кормила дочку. Кормлю я, значит, ребенка грудью, а мой наркокурьер трахает меня сзади. А я при этом на седьмом небе от удовольствия. И что теперь… Какая я после этого мать? — Лиз берет со столика телефон и протягивает его мне. — Позвонишь в комиссию по делам несовершеннолетних? Не хочешь — тогда я позвоню сама. Пусть меня лишат родительских прав. Пусть лучше Люси вырастет в детском доме, чем живет с такой матерью.

— Слушай, сестренка, смени пластинку, — говорю я ей. — Сделай глубокий вдох, а потом выдох. Давай еще разок. Во-первых, я тебе не мальчик и не подросток — мне уже двадцать один год.

— Двадцать один год, вы только представьте себе!

— Почти двадцать один с половиной, — добавляю я. — Так вот, заниматься любовью и одновременно кормить ребенка грудью — это, конечно, несколько странно. Только из этого никак не следует, что ты плохая мать. Можешь мне поверить, кто такие плохие родители, я знаю лучше тебя. И ты — никак не плохой родитель. Вчера вечером и ночью нам было хорошо, мы развлеклись, развеялись немного. В конце концов, любой человек имеет право…

— Ты такой хороший, — перебивает Лиз меня на полуслове. — Спасибо, утешил. Помог понять, в какое дерьмо я качусь. Надо как-то взять себя в руки… А теперь — не мог бы ты побыстрее одеться и свалить отсюда по-тихому. Не хватало еще, чтобы и Кларинда стала меня воспитывать. — С этими словами Лиз выходит из комнаты.

Я собираю свои шмотки, быстро накидываю их на себя, но в дверях все же натыкаюсь на крепкую, коренастую бебиситтершу, должно быть ту самую Кларинду. Она расплывается в понимающей улыбке, демонстрируя редкие кривые зубы и давая понять, что знает обо всем, происходящем в этом доме по ночам.

— Леди сегодня должна быть в хорошем настроении, — задумчиво произносит она.

— Хорошо бы так, — отзываюсь я, обращаясь, скорее, к самому себе, и захожу в лифт.

Внизу, в холле, мне приходится ощутить на себе столь же понимающий, но при этом не сдобренный улыбкой взгляд консьержа. В колледже такие утренние проходы под осуждающе-понимающими взглядами назывались у нас «тропой позора».

Я ловлю такси и еду обратно в «Челси». Съехав пониже на пассажирском сиденье, вновь и вновь проигрываю в памяти события вчерашнего вечера и ночи. Хочется понять, с какого момента все пошло не так. Почему-то чаще всего мне рисуется одна и та же сцена: я, как дурак, вваливаюсь в номер Кей, помахивая билетами, как павлиньими перьями.

Рассчитавшись с таксистом, я захожу в холл и благодарю судьбу за то, что Герман сегодня выходной и за стойкой портье сидит его сменщик — Мануэль. Парню явно не до меня. Куда больше, чем явившийся домой с утра пораньше постоялец, его интересует футбольный матч, который он смотрит под аккомпанемент испаноязычного комментатора по маленькому черно-белому телевизору. На полпути к тишине и покою моего номера я натыкаюсь на вышедшую на лестницу Кей.

— Ой-ёй-ёй, — говорит она, — я слышала, что у тебя вчера был весьма интересный вечер.

— Интересный?

— Нейт сказал, ты самым циничным образом променял его на подругу какого-то врача.

Она улыбается и смотрит на меня знакомым взглядом. Смотрит так, как когда обламывала меня при очередном моем подкате. «Ты, конечно, милашка, и я наверняка бы спала с тобой, — читается в этом взгляде, — будь я последней лузершей и не оставайся у меня ни капли уважения к самой себе». В общем, если между нами и оставалось открыто какое-то окно или хотя бы форточка, на этот раз я собственноручно заколотил все наглухо.