О голубка моя - Татьяна Тронина

Прости.

– Зачем ты ей все рассказал?

– Нет. В том-то и дело, что нет, я ничего ей не рассказывал! Но она умудрилась разузнать все!

– А мне все равно. Это я раньше обижалась, страдала, капризничала… Теперь я понимаю, что нельзя переживать из-за… из-за глупости и бестактности некоторых людей. Подумаешь, кто-то написал мерзкую заметку в Интернете… На заборе тоже пишут – и что, теперь волосы на себе рвать? – пожала Тая плечами, села на диван. Егор расположился напротив, на деревянном стуле с накладным неудобным сиденьем. – Как ты меня нашел?

– Даша сказала.

– Эта Даша… – поморщилась Тая, но продолжать не стала, только рукой махнула.

– А еще она мне сказала, что тогда, после смерти дочери, ты чуть… – Егор не договорил.

– Все уже прошло. То есть ничего не прошло, но я успокоилась. Я нормальный человек, я не собираюсь всю жизнь… сходить с ума. Когда-нибудь… когда-нибудь я снова стану счастливой. Я верю в это.

– А твой… а твой друг что об этом говорит?

– Кто? А, мой друг… Он со мной согласен.

– Где он, кстати, сейчас?

– Работает.

– Понятно.

Они сидели друг напротив друга, молчали.

– Тая…

– Да?

– Покажи мне фото Лидуси. – Егор произнес имя свой дочери так, как называли ее Тая и Дарья. «Лидуся», – зачем-то мысленно повторил он.

Секунду Тая сидела неподвижно, затем кивнула, поднялась.

– Есть фото в альбоме… Но, знаешь, есть и видеозапись. У Никиты был день рождения, и мы с Лидусей приехали к ним. Помнишь Никиту?

– А, твой племянник… Подросток.

– Какой подросток, ему сейчас двадцать четыре года, он уже женат! Но на том видео – да, еще мальчишка…

– Если тебе не трудно, покажи. Или хочешь, отдай мне запись, я потом ее посмотрю.

– Да все в порядке, – хмуро произнесла Тая. – Я не запла́чу. Я научилась держать себя в руках.

Она включила телевизор, нашла диск с записью.

…Все зелено-голубое на экране, какие-то пятна, шум. Раз – и картинка прояснилась, хотя изображение и плыло.

– Как Лидусик любит братика? Вот как любит! – незнакомый и вместе с тем узнаваемый голос Даши. Вероятно, это Даша вела съемку.

На экране – подросток, юноша. Точно, это же Никита. На руках парня – девочка в розовом платье, со смешными хвостиками на голове, в виде рожек.

«Лидуся», – подумал Егор, и его словно кто-то ударил с размаху в грудь.

Девочка засмеялась и поцеловала парня в щеку.

– Вот как Лидусик любит братика! А где у Никиты носик? Во-от он носик…

– Мам, ты только не спрашивай, где у меня глазки!

– Музыку я включу, – на экране промелькнула Тая.

Заиграла популярная в те годы мелодия. Никита стал танцевать с девочкой на руках. Девочка хохотала, потом стала рваться с рук, вниз. Никита поставил ее на ноги, и девочка принялась танцевать сама. Забавно и неуклюже.

Она была похожа на Таю в этот момент. Что-то такое в ее лице… очень знакомое и милое.

– А глаза мои, – вырвалось у Егора.

– Что?

– Я говорю – у нее мои глаза. У тебя какие-то рыжие, а у меня серые. У нее мои глаза, – произнес Егор, не слыша собственного голоса.

Камера приблизилась к лицу девочки. Пухлые щечки, вздернутый носик и этот взгляд – такой живой, ясный, веселый.

– А как Лидусик любит тетю Дашу? Ну-ка, покажи!

Девочка послушно изобразила воздушный поцелуй – прижала ладошку к губам, затем протянула ее вперед, пока эта маленькая, пухлая, смешная, с короткими растопыренными пальчиками ладонь не заняла почти весь экран.

«Это чудо… Это чудо, это моя дочь», – ошеломленно подумал Егор. Запись закончилась, экран погас.

Тая с окаменевшим, ничего не выражающим лицом сидела неподвижно на диване, смотрела в сторону. Она и правда, как обещала, держала себя в руках, но ее неподвижность пугала больше, чем слезы и истерика.

В этот момент Егор решил для себя, что никогда больше не станет упрекать Таю в том, что она скрыла от него дочь.

Да, первая жена была не права, и она сама об этом знала, но разве от этого Егору должно стать легче? Тая – мать, и она пережила страшную трагедию, и теперь упрекать ее, добивать – просто бесчеловечно. «Милосердие выше справедливости», – вспомнил Егор когда-то услышанную фразу.

– Таечка… – шепотом произнес он. – Таечка, милая. Какая у нас чудесная дочь.

– Была.

– Таечка! – Он поднялся, подошел к дивану, потянул Таю за руки к себе, заставил ее встать и обнял. Крепко, сильно. – Не переживай. Ты ни в чем не виновата. Ты моя хорошая. Ты… – Слова у Егора закончились, он просто обнимал бывшую жену, ласково гладил ее по голове. И только потом понял, что плачет.

– Я виновата.

– Ты ни в чем, ни в чем не виновата. – Он поцеловал ее в лоб. – И ты будешь счастливой, я знаю. Ты очень хороший человек. Ты чудесная, красивая, умная…

– Тебе понравилась Лидуся? – сдавленным голосом спросила Тая.

– Она прелесть. Она моя дочь.

– И ты бы… и ты бы с ней встречался, если бы я… если бы я рассказала тебе тогда о ней?

– Конечно. Я же отец ей. – Егор незаметным движением вытер щеку о плечо, аккуратно усадил Таю обратно на диван. – Я бы ей дарил подарки. Куколок всяких, да? Какие она игрушки любила?

– О, господи. Егор, я так не могу больше. Ты уходи, пожалуйста, – выдохнула Тая. – Я еще держусь, но что будет дальше – не знаю. Лучше иди, пожалуйста.

Егор посмотрел на нее внимательно, затем кивнул.

И ушел.

Он больше не плакал, но чувствовал себя странно. Словно изменилось что-то в мире, окончательно и бесповоротно. Все тот же город, то же небо над головой, та же земля под ногами… То, да не то. Мир стал другим.

Такое с ним было уже когда-то. Когда умерла мама. Егор всегда был «папиным» сыном и думал, что не переживет ухода отца. Но нет, пережил, а по-настоящему плохо ему стало, когда ушла мама.

Нечто тяжелое, холодное, словно камень, легло ему тогда на сердце, и стало трудно дышать, ходить. Эта тяжесть буквально прижимала к земле.

Вот так и сейчас было. Каркнул ворон – невермо.

…Егор вернулся домой. Лиза сидела за своим компьютером, с бешеной скоростью печатала что-то, щелкая клавишами на клавиатуре. Замирала, читала на экране, потом снова шпарила. Это она отвечала на комментарии в своем журнале.

– О, пришел! – обрадовалась Лиза, хотела встать ему навстречу.

Но Егор положил руку на ее плечо, придавил вниз. Пожалуй, он бы сейчас задушил Лизу. Ударил бы, хотя никогда до того не бил женщин. А сейчас ударил бы и даже не стал бы в этом раскаиваться. Ударил бы Лизу за «ПэЖэ» и за «ребенка от ПэЖэ».

– Если ты, еще хоть раз… – сквозь зубы произнес он. – Удали тот пост и новых не пиши. Никогда. Если еще хоть одно словечко о Тае, о…

– А, ты в курсе, – нахмурилась Лиза. – Донесли, значит. Сам-то ты никогда не стал бы читать мой журнал… Признайся – тебе сказали, да?