Талантливый мистер Рипли - Патриция Хайсмит

Глава 12

Мардж сказала, что не хочет ехать в Сан-Ремо. Она как раз была в ударе, ей хорошо писалось. Мардж работала урывками, но вдохновению, и Тому казалось, что семьдесят пять процентов времени она, по ее собственному выражению, лентяйничает. Она возвещала об этом с веселым смешком. “И дрянная же у нее небось получится книга”, – думал Том. Ему приходилось встречаться с писателями. Нельзя писать книгу левой ногой, по полдня валяясь на пляже и размышляя о том, что бы такое съесть на ужин. Но Том был доволен, что она оказалась в ударе как раз в то время, когда они с Дикки собрались в Сан-Ремо.

– Я буду тебе признательна, Дикки, если ты поищешь там этот одеколон, – сказала она. – Ну, ты знаешь, “Страдивари”. Я не могла найти его в Неаполе. В Сан-Ремо он обязательно должен быть, там ведь так много магазинов с французскими товарами.

Том живо представил себе, как они с Дикки в Сан-Ремо тратят целый день на поиски этого одеколона, как уже потратили несколько часов в одну из суббот в Неаполе.

Они взяли на двоих только один чемодан Дикки, так как собирались провести в Сан-Ремо всего лишь три ночи и четыре дня. Дикки немного оживился, но Тома не покидало ужасное предчувствие конца, ощущение, что это их последняя совместная поездка. Вежливое оживление Дикки в поезде было похоже на оживление хозяина, которому до смерти надоел гость, и, боясь, что тот заметит это, он в последнюю минуту старается как-то сгладить впечатление. Впервые в жизни Том чувствовал себя незваным назойливым гостем. В поездке Дикки рассказывал ему о Сан-Ремо и о том, как провел там неделю с Фредди Майлзом, когда только приехал в Италию. Сан-Ремо – крошечный городок, но он славится как международный центр торговли, и люди пересекают французскую границу, чтобы сделать там покупки. Тому пришло в голову, что Дикки старается навязать ему этот город. Потом он постарается убедить Тома остаться там и не возвращаться с ним в Монджибелло. Город стал отвратителен Тому еще до того, как он его увидел.

Когда уже подъезжали, Дикки сказал:

– Кстати, Том… Мне очень неприятно говорить тебе это, боюсь, ты ужасно обидишься. Но я бы предпочел поехать в Кортиио-д'Ампеццо только вдвоем с Мардж. Я думаю, что такой вариант предпочла бы и она. В конце концов, я ей многим обязан и уж в такой малости, как приятный отдых, не могу ей отказать. Ты, по-моему, не так уж и любишь кататься на лыжах.

Том похолодел и оцепенел, но постарался, чтобы ни один мускул у него на лице не дрогнул. Надо же – свалил все на Мардж!

– Ладно, – сказал он. – Само собой.

Том беспокойно разглядывал карту, которую держал в руках, в отчаянных поисках какого-нибудь другого места поблизости от Сан-Ремо, куда можно было бы поехать, хотя Дикки уже вынул из сетки их чемодан.

– Мы ведь, кажется, недалеко от Ниццы, верно? – спросил Том.

– Недалеко.

– И от Капиа. Мне хотелось бы побывать в Каине, раз уж я добрался до этих краев. Как-никак тоже Франция, – добавил он с оттенком упрека.

– Что ж, я думаю, это можно. У тебя паспорт с собой?

Паспорт у Тома был с собой. Они сделали пересадку и прибыли в Канн в тот же вечер часов в одиннадцать.

Том нашел город очень красивым: изгиб гавани, от которого в обе стороны расходились огоньки, образуя длинную тонкую серповидную линию; изысканный, даже в это время года сохраняющий тропический вид главный проспект; фасады дорогих отелей. Франция! Она была не такой кричащей, как Италия, и более шикарной, Том чувствовал это даже в темноте. Они пошли в гостиницу на ближайшей улице, параллельной главному проспекту, она называлась “Грей-д'Альбион”. Дикки сказал, что эта гостиница достаточно изысканная, но там с них не снимут последнюю рубашку. Том же был рад заплатить сколько угодно, лишь бы остановиться в лучшем отеле с видом на море. Они оставили чемодан у себя в номере и пошли в бар отеля “Карлтон”, самый, по словам Дикки, фешенебельный бар в Канне. Как и предсказывал Дикки, в баре было не много народу, поскольку в Канне в это время года народу вообще было негусто. Том предложил выпить по второй рюмке, но Дикки отказался.

На следующее утро они позавтракали в кафе и пошли прогуляться по пляжу. Под брюки надели плавки. День был холодный, но не настолько, чтобы уж совсем нельзя было искупаться. В Монджибелло они купались, когда было и похолоднее. На пустынном пляже лишь кое-где, на большом расстоянии друг от друга, сидели люди, да группка мужчин играла в какую-то игру на каменной набережной. Волны нависали над берегом и разбивались на песке с зимней свирепостью. Теперь Том разглядел, что группа мужчин на набережной делает акробатические фигуры.

– Похоже, это профессиональные спортсмены, – сказал он. – Все в одинаковых желтых плавках.

Том с интересом наблюдал, как акробаты начали строить живую пирамиду: один становится другому на выпуклое мускулистое бедро, а другой хватает за предплечье партнера. Он слышал их возгласы: “Алле” и “Раз-два”.

– Давай посмотрим, – сказал Том. – Сейчас достроят пирамиду до самой вершины.

Он остановился и стал смотреть, как самый маленький, паренек лет семнадцати, взобрался на плечи среднего из тех троих, которые стояли выше всех. Он стоял, балансируя, раскинув руки в стороны, как бы в ожидании аплодисментов.

– Браво! – закричал Том.

Паренек улыбнулся Тому, потом соскочил, гибкий, как тигр.

Том посмотрел на Дикки. Тот, глядя на двоих мужчин, сидевших поблизости на берегу, с кислым видом продекламировал:

Как тучи одинокой тень,Бродил я, сумрачен и тих,И встретил в тот счастливый деньТолпу нарциссов золотых.В тени ветвей у синих водОни водили хоровод.[11]

Том испугался, потом почувствовал резкий укол стыда, такого же стыда, как в тот день в Монджибелло, когда Дикки сказал: “Мардж считает, что ты голубой”. Да, все верно, эти акробаты – гомики. Возможно, Каин кишмя кишит гомиками. Ну и что? Том сжал кулаки в карманах брюк. Он вспомнил насмешку тети Дотти: “Маменькин сыпок! Маменькин сынок до мозга костей. В точности как его папаша”. Дикки стоял скрестив руки, глядя на море. Том сделал над собой усилие и тоже отвел глаза от акробатов, хотя они, конечно, были интереснее, чем море.

– Будешь купаться? – спросил Том, храбро расстегивая рубашку, хотя вода вдруг показалась ему ледяной.

– Не думаю, – сказал Дикки. – Ты оставайся, смотри на акробатов. А я пойду в гостиницу.

Он повернулся и пошел, не дождавшись ответа.

Том стал торопливо застегиваться, не спуская глаз с Дикки, который уходил прочь, пересекая пляж по диагонали, чтобы не приближаться к акробатам, хотя следующая лесенка на набережную была вдвое дальше, чем та, возле которой те строили свою пирамиду. Ну и черт с ним, подумал Том. Что он корчит из себя, какого дьявола задирает нос? Как будто в первый раз в жизни увидел педика. А ведь ясно, что представляет собой сам Дикки, тут ошибки быть не может. Почему бы ему хоть раз, в виде исключения, не расслабиться? Какое сокровище он потеряет? Том бежал вслед за Дикки, и полдюжины колких замечаний вертелось у него в мозгу. Потом Дикки оглянулся на него – холодно, брезгливо, – и первая же колкость застряла у Тома в горле.

В тот же день они уехали в Саи-Ремо, не дожидаясь трех часов, чтобы не платить в гостинице за вторые сутки. Это была идея Дикки, хотя не он, а Том заплатил по счету за одну ночь три тысячи четыреста тридцать франков, а на американские деньги десять долларов и восемь центов. Том же купил билеты на поезд до Сан-Ремо, хотя у Дикки были полные карманы франков. Дикки привез с собой из Италии свой чек на ежемесячный перевод и получил по нему деньги в франках; он вычислил, что будет выгоднее потом поменять франки на лиры, ибо в самое последнее время курс франка резко повысился.

В поезде Дикки все время молчал. Притворившись, что его клонит в сон, сидел, скрестив руки и закрыв глаза. Сидя напротив. Том не сводил глаз с Дикки, с его костистого надменного красивого лица, с его рук, украшенных двумя кольцами: одно с зеленым камнем, другое – золотой перстень, печатка. В голове у Тома мелькнула мысль украсть кольцо с зеленым камнем, когда он будет уезжать. Сделать это не составит труда: Дикки снимает кольцо, когда идет купаться в море. Иногда снимает его даже дома, собираясь под душ. Том украдет кольцо в самый последний день. Он уставился на опущенные веки Дикки. Его с такой силой охватило безумное чувство, смесь ненависти и любви, раздражения и разочарования, что у него перехватило дыхание. Захотелось убить Дикки. Мысль об этом приходила в голову и раньше. Прежде, одни, или два, или три раза, словно внезапный порыв под влиянием гнева или разочарования. Порыв длился лишь миг, и после него Тому становилось стыдно. Сегодня он думал об этом целую минуту, потом вторую, потому что все равно расставался с Дикки и теперь уже вроде бы не было никаких причин стыдиться. Он потерпел неудачу во всех отношениях. Он ненавидел Дикки, потому что, с какой стороны ни посмотреть на все случившееся, в этой неудаче не был виноват сам Том. Дело было не в каком-то его неверном шаге, а только в ослином упрямстве Дикки. И его вопиющей грубости! Он, Том, предлагал Дикки дружбу, товарищество, уважение – все, что только мог предложить. Но Дикки ответил черной неблагодарностью, а теперь вот и прямой враждебностью. Дикки просто-напросто вышвырнул его, как ненужную вещь. Если он убьет Дикки во время этой поездки, можно будет свалить все на несчастный случай. Он просто скажет… И вдруг ему в голову пришла блестящая мысль: он сам станет Дикки Гринлифом. Все, что умеет Дикки, умеет и он. Сначала поедет в Монджибелло и соберет вещи Дикки, наплетет Мардж каких-нибудь небылиц, поселится в Риме или Париже, будет ежемесячно получать чек, адресованный Дикки, и подделает его подпись. Он одним махом влезет в шкуру Дикки. Сможет полностью подчинить себе мистера Гринлифа-старшего. Связанная с этим планом опасность и неизбежная кратковременность его успеха, что он смутно осознавал, только подхлестывали. он стал размышлять над тем, как это осуществить.