Креативный «пятый альфа» - Ирина Ивановна Асеева

– Парень такой смешной: высокий, рыжий, весь в веснушках. Говорит, валялся рюкзак в спортзале, на тренировке обнаружили. Охранник сказал, пятиклашка рюкзак искала.

Маринка, как была, в футболке, ринулась на балкон. Холодный воздух обжёг руки и плечи.

– Ты куда? – догнал её папин крик.

Маринка, свесившись с балкона, услышала, как хлопнула дверь подъезда. Под фонарь на заснеженную дорожку вынырнула до боли знакомая бирюзовая курточка и пошла вправо, к соседнему дому.

Маринка вернулась в комнату и прикоснулась к ручке рюкзака. Пару минут назад её держала рука Заратустрова.

Маринке пора было спать, но она никак не могла закрыть на телефоне страницу Заратустрова во «ВКонтакте». Ей так хотелось написать: «Спасибо, Витя, что принёс мой рюкзак!» Может, она ему давно нравится, и рюкзак он специально в спортзал затолкал, чтобы потом принести?

А может, и нет. Если бы она ему нравилась, она бы давно заметила. Все же знают, что Парапланов по Ольге сохнет, а Ладушкин вздыхает, когда на Полинку смотрит. И если Марина напишет Заратустрову, он будет думать, что она, как говорят родители, малявка безответственная. А Маринке хотелось, чтобы он думал о ней совсем другое.

Маринка вздохнула, закрыла страницу и поставила телефон на зарядку. Когда-нибудь она ему всё-таки напишет. Удобный случай представится. Маринка знает точно: случайностей не бывает. И портфель она оставила в школе именно для того, чтобы судьба отдала его в руки Заратустрова.

По крайней мере он теперь точно знает её имя. А что будет дальше, посмотрим. Жизнь-то длинная.

Генеральная уборка

– Дима, как ты живёшь? – с горечью сказала мама.

Я отложил ребро в сторону – скелету из пластика придётся полежать пока с двумя рёбрами.

В глазах мамы плескался ужас. Если бы она так моего скелета испугалась, я бы обрадовался. Но она смотрела мне за спину.

В моей комнате завёлся классный монстр, а я об этом не знаю? Я оглянулся. Монстра не было.

– Разве можно в этом бардаке найти хоть что-то?! – В голосе мамы звучала трагедия погибшей Атлантиды.

Это она о чём? Нормальная рабочая обстановка: всё под рукой.

– И даже не переоделся после школы, – мамина скорбь была такой, словно сейчас вымрут несколько видов редких животных.

– Мам, не расстраивайся, я сейчас.

Протянул руку и, не глядя, из небоскрёба на столе вытащил футболку. На пол с шуршанием и стуком посыпались русский, история, цветные карандаши, две модели космолётов, огрызок яблока и шкурка банана.

– Всё. Делаем генеральную уборку, – подвела итог мама.

Когда она говорит таким тоном, спорить бесполезно. И я сдался. Зря я это сделал.

Мама подошла к столу. Внутри меня начал ёрзать беспокойный зверёк, как перед контрольной по русскому. Понятно: маму к столу подпускать нельзя. Последствия предсказуемы.

– Мама, – сказал я самым нежным голосом, – здесь я сам справлюсь.

Мама посмотрела подозрительно, но отступила. Зверёк внутри успокоился, но рано: мама зацепилась взглядом за стеллаж с игрушками.

То есть там раньше были игрушки. Теперь – внутриигрушечные механизмы и нужные мне вещи. И несколько машинок. И ещё коллекция попрыгунчиков. Ну ладно: и мягкие игрушки. Не выкидывать же их – они такие милахи.

В мусорный пакет полетели части будущего робота: металлические прутья, обмотки трансформаторов, подшипники. Нет, женщин решительно нельзя подпускать к инструментам. Наверное, поэтому в кладовой с инструментами папа всегда сам порядок наводит. Впусти туда маму – можно запасного аккумулятора для шуруповёрта, например, недосчитаться: мама решит, что это бесполезный предмет неизвестного назначения. Или из всех гвоздей и болтиков по одной штуке оставит: они же одинаковые, зачем так много?

Пришлось спасать будущее робототехники: сказал маме, что я жутко голодный. И что уже два дня мечтаю о её сырниках с вишней. Она на такое всегда ведётся.

Сырники шипели громче телевизора и пахли ванилью и вишней на весь микрорайон. А я расталкивал всё, что вне маминого понимания, по коробкам с машинками и лего. Заодно нашёл любимую футболку с Финесом и Фербом и три носка: серый и два чёрных. Коробки с трудом закрывались, оставшиеся детали пришлось замаскировать в шкафу с одеждой. На полках протёр пыль, всё стало просто шикарно. Если коробки не открывать, конечно.

Мама позвала на кухню. Вдохнув запах вишни, я потерял бдительность.

Я ел сырники. Они лежали на зелёной стеклянной тарелке, политые сметаной. Бок одного сырника лопнул, из него тёк яркий вишнёвый сок. Из моей комнаты доносились звуки, которые обязаны были меня насторожить.

Когда я вернулся в комнату, обнаружил, что диван от стены отодвинут. И открылась бездна звёзд полна. Точнее, не звёзд, но бездна. Потому что за диван я уже дважды высыпал то, что на полки при генеральной уборке не помещалось.

Мама застывшей статуей смотрела на пол. Там, обрамлённая горами лего, носков, потерянных тетрадей и обломков машиностроения, пульсировала чёрная дыра. Не та, в которую нейтронные звёзды превращаются. Нормальная нора, в которую нырнуть можно.

Я подумал, может, это вход в персональный ад для тех, кто уборку не делает. И решил посмотреть, как там на самом деле всё устроено. Заодно и скелета правильно долеплю.

Я нырнул и попал в ту же самую комнату. Только обои другие – в мелкий цветочек, и мебель какая-то музейная.

У пустого шкафа – гора книг, внутри неё сидела девочка. Я её не знал, но точно где-то видел. Страница раскрытой книги застыла в её руке, не решаясь перелистнуться, – испуганные глаза смотрели в другую сторону. Со второй полки шкафа одиноко свисала белая влажная тряпка.

– Елизавета, – девочка втянула голову в плечи, – ты уже целый час вытираешь пыль.

Я повернул голову и увидел странную версию мамы – короткостриженую, в мелких кудряшках. Её бы в чёрно-белом варианте – вылитая бабушка Лида, только молодая.

Тут я чуть не подпрыгнул: это же и есть моя бабушка. А мама – та самая девочка, что не может завершить уборку.

В эпицентре книжной горы гостеприимно раскрыла рот новая чёрная воронка. Я решил не нырять туда – только заглянуть.

В большой комнате на светлых некрашеных половицах сидели девочка и два мальчика. Они лепили прямо на полу куличики из муки. В открытой двери стояла, закусив губу, моя прабабушка.

Я оглянулся – первая дыра никуда не исчезла, в ней было видно белое мамино лицо и плакат с Дипером из «Гравити Фоллз» – моя собственная любимая комната.

Я вернулся туда и обнял маму за плечи.

– Это семейное проклятие, – с горечью сказала она. Я взял щётку и смёл половину чёрной