Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Мальчик закивал и тут же побежал к Мукки, которого по-детски обожал.

— Дорогая моя, — вздохнул подошедший к ним Жослин, — как радостно, что ты проведешь с нами всю зиму! Но я чувствую, что ты грустишь, и это очень меня огорчает. Не волнуйся. Если потребуется, поедем в Квебек, ты сможешь повидаться с Тошаном. Наши солдаты отправятся в Европу не раньше весны.

— Конечно! — ответила она мечтательно.

Большая гостиная гудела, как улей. Эрмин поддалась общему ликованию, которое по очереди возбуждали то мэр, то учительница, то школьники, то ее собственные родственники. Она поцеловала Эдмона Маруа, рослого четырнадцатилетнего подростка.

— Как ты вырос, Эд! — удивилась она.

— Да, Мимин, — пробормотал он, краснея. — А ты все такая же красивая!

— Как галантно! А ты, Арман? Ты, наверное, уже перерос Симона?

— Конечно, перерос! — похвастался молодой человек. — И по хитрости тоже дам ему фору! Но ты это и сама знаешь.

У Армана были светлые усики, а короткие вьющиеся волосы он унаследовал от матери. С тринадцати лет он работал у Лоры, следил за садом и домом. Сегодня с высоты своих двадцати с небольшим лет он бросал на Эрмин призывные взгляды, что ее немного раздражало. Она устала и пошла погреться возле чугунной печки. Лора поспешила составить ей компанию.

— Ты довольна, дорогая моя? — спросила она заговорщическим тоном. — Мне так хотелось, чтобы ты поняла, как много значишь для всех нас, жителей Валь-Жальбера.

— Мама, это очень трогательно! — ответила молодая женщина. — Замечательный сюрприз! Но я так устала.

Лора тотчас же встревожилась.

— Тебе не понравился мой маленький праздник? Но ведь ты, Эрмин, местная знаменитость, звезда на нашем небосклоне. Я думала, это умалит твою грусть от разлуки с мужем, поубавит печали и скорби. Везде только и разговоров, что о войне. А я сказала себе: нужно славить искусство, музыку и твой талант.

Эрмин вгляделась в ясные, такие же голубые, как у нее самой, глаза матери. Она угадала в них неподдельную грусть и бесконечное сострадание. Лоре нравилось изображать добрую фею, по мановению волшебной палочки которой вспыхивают искорки света или начинается пир.

— Мамочка, дорогая, прости меня, я стала ужасно нервной. Я приготовилась жить по правилам Тошана, поскольку собиралась зимовать там. Но успокойся, я испытываю огромное облегчение, что я здесь, среди вас.

Голос Соловья дрожал, слезы наворачивались на глаза. Если бы Эрмин была наедине с матерью, она тут же бросилась бы к ней в объятия, чтобы вволю наплакаться. Но она привыкла бороться со своими чувствами, поэтому сдержалась и только слегка погладила Лору по запястью.

— Это еще не все, мама. Мы остались одни: моя свекровь, Мадлен и я с малышами. Тошан уехал раньше. И однажды вечером кто-то воткнул нож в дверь нашего дома, прикрепив записку со словом «Месть». Пять минут спустя загорелась только что построенная хижина Талы. Это было ужасно. Слава Богу, что там никого не было. Ты понимаешь теперь, почему я привезла их сюда, перезимовать в Робервале? Я собираюсь снять дом Дунэ.

Сначала Лора не могла произнести ни слова. Наконец воскликнула:

— Но это же чудовищно!

На мгновение Эрмин задалась вопросом: что именно имеет в виду ее мать? И тут же упрекнула себя, что плохо подумала о ней.

— Ты права, моя бедняжка! — подтвердила Лора доверительным тоном. — Бывает так, что обстоятельства становятся сильнее нас. А твой отец в курсе происходящего?

— Он видел Киону вчера вечером возле пансиона, — призналась молодая женщина. — Но не знает о том, что с нами произошло. Я просто сказала, что у Талы неприятности. Он сам должен был поговорить с тобой, но я взяла это на себя. Ты приложила столько усилий, а мне не хотелось выглядеть перед тобой неблагодарной из-за того, что у меня нервы не в порядке.

— Мы поговорим об этом позже! — отрезала Лора. — Наши гости уходят.

Гостиная понемногу пустела. Эрмин, испытывая облегчение оттого, что доверилась матери, наблюдала, как четверо детей хохочут, гоняясь друг за другом вокруг елки. Мирей безуспешно отчитывала их, но ей тоже было радостно видеть всю семью в сборе, в доме своей хозяйки.

— Мы уложим их пораньше, — вздохнула экономка. — Мадам и месье с удовольствием спокойно поужинают.

Не успела она закончить фразу, как в комнату вошла хрупкая девушка в красном вязаном пальто с капюшоном. Брюнетка невысокого роста с волосами до плеч и светло-карими глазами отличалась изысканной красотой.

— Мимин! — закричала она. — Боже мой! Как я счастлива!

— Шарлотта! Моя Лолотта! Господи, до чего же ты хороша!

Эрмин встала, чтобы обнять свою протеже, свою лучшую подругу, самую близкую ей по духу, почти сестру.

— Мне уже казалось, что ты никогда не придешь! — пожаловалась она. — Мне так тебя не хватало!

— Ничего, наверстаем упущенное, — заверила ее Шарлотта, крепко прижимая к себе. — У меня целых два выходных. Когда я сообщила патрону, что лично знаю Соловья из Валь-Жальбера, знаменитую певицу Эрмин Дельбо, он был потрясен.

На этот раз Эрмин перестала сдерживаться и беззвучно заплакала. Несмотря на всю свою боль, все свои тревоги, она вернулась в Валь-Жальбер, поселок-призрак, который убаюкивал рокот вод Уиатшуана. Ее охватило безумное счастье. Она знала, что будет биться до конца тем хрупким оружием, которым владеют женщины, когда защищают тех, кого любят.

Глава 4

Закон молчания

Мирей сияла, излучая энергию. Ужин, который она готовила, должен был стать первым в длинной череде трапез в этом большом доме, засыпанном снегом и обдуваемом зимними ветрами. Прекрасное жилище, приютившее суперинтенданта[15] Жозефа-Адольфа Лапуанта[16] и его семью в золотое для Валь-Жальбера время, вступало в новый период жизни, подписав договор с пышущими печками, тяжелыми гардинами на окнах и радостным детским смехом. Ничто другое на свете не могло бы так согревать душу жизнерадостной экономки, готовой творить кулинарные чудеса, особенно во время рождественских праздников.

Пока никого не было в кухне, она пританцовывала на месте: несколько мелких прыжков, за которыми следовало покачивание бедрами — почтенные дамы Роберваля были бы просто шокированы!

— Наша Миминочка вернулась! — распевала она, помешивая соус. — А у Шарлотточки два выходных дня!

Из гостиной доносился гул голосов. Наверху слышались чьи-то шаги: наверное, Мадлен вступала во владение детской.

— До чего я люблю, когда что-то происходит, когда весело! — снова сообщила Мирей своим кастрюлькам.

Возможно, там, в Европе, шла война, но здесь, в Валь-Жальбере, царил мир.

Эрмин и Шарлотта, держась за руки, вместе вошли в кухню. Обе они, одна — белокурая, изящная, в синем домашнем платье, другая — сияющая от радости, в серой юбке и белой блузке, с темными волосами, затянутыми в узел на затылке и заколотом гребнями, являли собой очаровательное зрелище.

— Ой, у меня гости! — обрадовалась экономка. — Мадам что-то нужно на кухне?

— Нет, Мирей, — ответила Эрмин, — просто мы хотели побыть с тобой. Мне очень нравится смотреть, как ты стряпаешь. Ты по-прежнему слушаешь пластинки Ла Болдюк[17]?

— Ну конечно! — с воодушевлением ответила Мирей. В прошлом году в Шикутими Симон купил мне две новые пластинки, она записала их в 1936 году. Полный восторг! Песню «Канадские переселенцы» я знаю наизусть… «По Онтарио я ехал и куплеты сочинял, чтоб быстрее сердце билось и мотор не отставал…»

Прижав руку к груди, бравая немолодая дама вкладывала всю душу в исполнение песни, а ее акцент ни в чем не уступал знаменитой Болдюк. Каждое словцо звучало весьма пикантно.

Шарлотта разразилась нервным смехом, она не ожидала, что сможет присутствовать на премьере такого представления. Мирей отложила деревянную ложку, которой помешивала соус, и отдышалась.

— Мне очень нравится, как там дальше! «У канадки порох есть — песню публике пропеть».

— Что именно пропеть? — спросила Эрмин.

— «Всем совет хочу я дать! Детям — старших уважать! Дюжину я родила, мной гордится вся страна».

Эрмин силилась улыбнуться, но эти многочисленные детишки из песни снова навеяли на нее грусть. Она подумала о своем ребенке, который лежал в земле по ту сторону озера Сен-Жан.

— Наверное, я никогда не стану доброй канадкой! — вздохнула она. — А я и не знала этой песни.

Шарлотта, чтобы успокоить, погладила ее по спине. Мирей внезапно поняла, что допустила оплошность, и горестно вскрикнула:

— Моя золотая, ну какая же я дура! Господи Боже мой, да мне надо просто язык отрезать, честное слово! Ты и так грустишь, а я тебе еще добавила огорчения! Иди сядь сюда, Эрмин! Выпей стаканчик карибу, я сама его готовлю по вкусу хозяина и с хорошим виски. Карибу — первый класс! Тута все первый класс, но веселее от этого не делается.