Заговор «Королей» - Георгий Пушнин

Тот день Петр Пушкин запомнил очень хорошо. Приближался знаменитый карнавал Эль-Тары, на время проведения которого деловая жизнь в стране замирала. Планировался перерыв и в переговорах. Конечно, перерыв — дело хорошее, переговоры отнимают массу сил и нервов. Но надо было успеть решить несколько принципиальных вопросов. Представители Военного конгресса, как на грех, начали капризничать и артачиться. Фернандо Мануэль неожиданно ушел в себя. И тут, в одно непрекрасное утро, руководитель административной группы Гоша Моисеев ни свет ни заря разбудил Петра неприятным известием:

— Мы остались без переводчиков.

Спросонья Пушкин едва не решил, что Эль-Тару захлестнула неизвестная эпидемия, поражающая исключительно переводчиков, или, на худой конец, все местные переводчики объявили забастовку. Все оказалось проще. «Каскад» остался только без переводчиков с португальского. Один из них внезапно тяжело занемог. А второй так же неожиданно отбыл домой, в глухую бразильскую провинцию, где принялся помирать кто-то из его обожаемых родственников. Выписывать переводчика из Москвы означало устроить солидную паузу в переговорах, а это было чревато потерей темпа. Но подобные сбои никогда не бывают своевременными.

— Да, я в португальском не силён, — сказал Пушкин, быстро выбираясь из сладкого, но уже слишком призрачного, чтобы его запомнить, сна. — Гоша, ищи переводчика где хочешь. Позвони в Москву, но это на самый крайний случай. Представляешь себе все проволочки? Кстати, запиши себе в план на год выучить португальский. И'чтобы к началу утреннего совещания переводчик был.

Гоша страдальчески замычал в трубку, кажется, что-то о начальниках — и отключился.

Ложиться спать было бессмысленно. Пушкин спустился в бассейн отеля и плавал там в одиночестве до прихода прочих ранних птах — преимущественно специалистов из корпорации «Каскад» и наблюдающих за ними представителей разведок фирм-конкурентов.

Переговоры в бизнес-центре отеля начинались в десять утра. Совещание российской делегации планировалось на девять. Пушкин, уже в льняном легком костюме и при галстуке, поискал глазами Гошу Моисеева, особо не рассчитывая на скорое выполнение поручения. В самом деле, как за пару часов найти в Эль-Таре переводчика с португальского на русский? Можно, конечно, обратиться в университет. Вот ведь мелочь — а головная боль какая.

— Пётр Павлович, нашёл! — услышал он радостный вопль у себя за спиной. — Честное слово, нашёл.

Пушкин обернулся и замер. Моисеев, не переставая горячо жестикулировать, нежно подтолкнул к нему не кого-нибудь, а Марину Чернявскую собственной персоной. Она снова изменилась: слегка осветлила и убр&та назад волосы, прибавила косметики и надела деловой серый брючный костюм, который ей очень шел. Обхватив обеими руками и прижав к груди крокодиловую сумку, Марина исподлобья наблюдала за реакцией Пушкина. Пушкин перестал слышать Моисеева. Кажется, тот пытался познакомить его с Мариной.

— Ты и португальский знаешь? — спросил Пушкин убито. Он на самом деле не представлял, как реагировать на внезапное появление Марины в Эль-Таре (далековато от Парижа) при таких странных обстоятельствах.

— Знаю. Я очень хорошо знаю португальский, — по-ученически отчиталась Марина. — И русский ещё не забыла.

Моисеев замолчал и стал по очереди смотреть то на Пушкина, то на Марину.

— Каким ветром в нашу провинцию?

— Разрисовывала и обставляла домишко одному местному буржую, — ответила Марина. — Унитаз с инкрустацией и повсюду платиновые ручки плюс мои неповторимые художественные решения. Я закончила работу, хотела немного отдохнуть, а потом домой, в Париж. Останавливаю свой джип на перекрестке у отеля, и вдруг меня страстно целует в бочок ваш агрессор Гоша.

— Это она мне наперерез выехала, — опроверг Гоша. Он гордился своим классом вождения. — Но это не важно, не важно, — быстро спохватился он. — Мы вам, Марина, за ремонт заплатим, а то и новую машину купим. Правда, Пётр Павлович?

— Да-да. На твои командировочные.

— Зачем так шутить? Вы сказали мне найти переводчика к началу совещания? Вот, нашёл. Значит, когда мы столкнулись, из джипа выходит девушка и начинает меня крыть по-португальски зачем-то. Мадам, говорю от неожиданности по-русски, сорри, времени нет, вот моя карточка, разберемся позже. Тогда она меня начала по-русски — говнюк, простите, и так далее. Да так чистенько, будто родная. Девушка, говорю, рад знакомству, я ваш навеки. Ноги вам целовать буду — что ноги, следы! — только сейчас идёмте со мной. Послужим России. И вот мы здесь.

— На самом деле не так, — подала голос Марина. — Он, — она ткнула пальцем в Моисеева, — сказал, что если я с ним не пойду, его Пушкин зарежет. Какой Пушкин, спрашиваю. Такой, отвечает, Пушкин, что чеченцы рядом с ним — пацаны на лямках. Я знаю только одного такого Пушкина.

— Не говорил я, — быстро отреагировал Гоша. — Ничего такого не говорил.

— Хорошо, я принимаю тебя на работу. Начинаешь сегодня в десять, — сказал Пушкин Марине, не обращая внимания на Гошу.

— Он принимает меня на работу. — Марина отчетливо произносила каждое слово. — Только послушайте — он меня принимает. А меня ты спросил?

Пушкин отодвинул Гошу одним элегантным, едва заметным жестом, как умел только он. Моисеев отступил на несколько метров и застыл в ожидании.

— Сейчас без пяти девять, и у меня совещание, — обратился Пушкин к Марине тоном, не терпящим возражений. — В десять этажом выше начнутся переговоры. Моисеев тебе все объяснит. Марина, — он смягчил тон, — я потрясен, что вижу тебя здесь. И я очень многое хочу тебе сказать. Давай сделаем это немного позже. Ведь ты и сама понимаешь, что не должна уезжать просто так, как делала это всегда. Уехать, исчезнуть, раствориться… А знаешь, что я сделаю?

Пушкин протянул руку и забрал у Марины сумку.

— Твой паспорт здесь? — серьезно сказал он, расстегивая внутреннее отделение сумки.

— Что ты делаешь? Глазам не верю! — Марина была по-настоящему растеряна. — Ты не имеешь права.

— Останови меня. В этой стране иностранцы никогда не выходят на улицу без паспорта… Конечно, вот он.

Пушкин изъял паспорт и вернул сумку Марине.

— Увидимся в десять. Тогда и получишь документы.

В тот же день в центральный офис «Каскада» был направлен запрос с данными Марины Чернявской и описанием обстоятельств найма. Требовалась обычная процедура проверки, принятая в отношении всех сотрудников корпорации. К вечеру в Эль-Таре получили ответ: претензий к кандидатуре Марины Чернявской не было. Пушкин представил себе, как начальник службы безопасности доложил Илье (Пушкин знал, что он всегда и все докладывает Чернявскому) о появлении в Эль-Таре бывшей супруги. То, что она была женой советника президента корпорации, они должны были раскопать мгновенно. Интересно, Илье уже все равно? Наверняка. Они много лет не говорили о Марине.

Вечером Пушкин и Марина сидели за маленьким столиком с красной вышитой скатертью в самом уютном ресторанчике Эль-Тары. На столике вздрагивал легким пламенем фитилек, накрытый резной стеклянной лампой. Перед ужином Пушкин получил из Москвы ответ на запрос по поводу Марины, но, право, это потеряло смысл. Петр накрыл ладонью изящную руку Марины, и пламя замерло, вытянувшись в светящуюся струйку. Кто-то невидимый тронул струны гитары, и ожило фламенко. Потом Марина пригласила Пушкина к себе.

Она снимала квартиру в двух кварталах от отеля. Симпатичный, хоть и небольшой пентхаус — оплата этой квартиры входила в условия контракта, пояснила Марина, — колыбель над сияющим россыпью вечерних огней городом. Звездный провал океана, дальний фейерверк — кто-то готовится к карнавалу или просто беспричинно радуется жизни. Марина сняла серый строгий костюм (оказалось, что он надет почти на голое тело) и нырнула в подсвеченный квадрат небольшого бассейна посреди квартиры. Марина дразнила его: перевернувшись в воде, она расположилась на ступенях бассейна и смотрела на Петра снизу вверх с откровенным вызовом. Он приготовил ей множество упреков — Пушкин был просто человеком, и у него хватало времени на изобретение мысленных диалогов, а главное — монологов. Когда-то эти сценарии казались ему почти реальностью, сейчас — почти фантазией.

Обманчивая невинность — вот в чем секрет ее обаяния. Обманчивая невинность плескалась у его ног и манила к забвению. Сколько, бы времени ни прошло, он знал и помнил ее тело. Он мог с закрытыми глазами вылепить это тело из воздуха — из собственных желаний.

Сейчас его Марина играла чью-то роль, которая ей, впрочем, шла: он не мог не отметить этого. Пушкину оставалось принять новые правила, избавиться от одежды и на глазах бесстыжих звезд упасть в ее бездонность. И хотя он боялся за кубинскую сигару, которая могла остаться одна в боковом кармане пиджака, иные мысли уже обволакивали его… Через столько лет они снова сантиметр за сантиметром — легкие ноги, бедра, вверх к груди с рубиновыми сосками, к шее, губам, и снова вниз, — медленно и подробно узнавали друг друга; так, должно быть, реставраторы работают с полуосыпавшейся бесценной мозаикой. Но всё следовало восстановить: ощущения, запахи, звуки, особый ритм дыхания, приближающегося к последнему немому крику. И вот ведь странность — оказывается, ничто не пропало, все это время дремало где-то глубоко внутри под грузом обид и обломками надежд, под чужими запахами, вскриками, дыханием.