Повседневная жизнь Версаля при королях - Жорж Ленотр

На самом деле события, видимо, происходили несколько иначе, ведь все в конце концов выясняется.

За семь дней до описанного момента Людовик узнал о кончине испанского короля Карлоса II, человека «о шести волках» из «Рюи Блаза».[87] Не оставив потомства, покойный завещал свое королевство, не без настойчивых и тайных уговоров, внуку французского монарха. Не будь завещания, все испанские владения унаследовал бы австрийский эрцгерцог.

Положение затруднительное. Людовик сначала думал было устраниться, но потом рассудил: отказаться от наследства — значит отдать весь полуостров немцам, принять — значит развязать всеевропейскую войну. Он не раз собирал Совет, выслушивал разные мнения; наконец он «посоветовался с дамами», что для проницательных означало: решение уже принято.

И вот в тот самый день, о котором уже шла речь, он велел испанскому послу прийти в кабинет. Одновременно через другую дверь сюда же проскользнул герцог Анжуйский, светловолосый, очень застенчивый подросток. Указывая на него, король добродушно сказал: «Вот так вот. Вы можете приветствовать его в качестве своего короля».

Мне нравится эта простая, с оттенком сомнения фраза. Так же, как я люблю и другую, произнесенную Людовиком через месяц, перед отъездом внука в Испанию: «Я обязан желать, дитя мое, чтобы мы больше никогда не встретились!» Все рыдали (что мне нравится еще больше), а пуще всех — новый король.

В путь отправились 4 декабря. Герцоги Бургундский и Беррийский должны были сопровождать брата до границы.

Герцогу Анжуйскому было тогда семнадцать. Поскольку он был младшим и ему нигде не предстояло царствовать, на его образование не слишком нажимали. Он так и остался скромным, малозаметным, ленивым и чувствительным мальчиком. Больше всего он любил охоту и меньше всего — публичные церемонии и торжества. И вот неожиданно он становится ровней своему обожаемому дедушке. Он должен теперь называть его в письмах «господин, мой брат». Отныне все и повсюду будут обращаться к нему «Ваше Величество», поскольку король уже приказал воздавать ему те же почести, что и самому себе. Какая ужасная доля! Несчастный мальчик!

В ослепительном блеске, сопровождаемый ста двадцатью телохранителями и девятью сотнями офицеров, едет он по французской земле. Колокольный звон издали оповещает о его приближении. Толпы народа денно и нощно теснятся вдоль дорог, чтобы сподобиться счастья увидеть его. Под барабанный бой идущей впереди него швейцарской гвардии (что, должно быть, несколько сбивало благочестивый настрой) вступает он в Шартрский собор. Стоя на коленях, матери протягивают своих младенцев ему для благословения. И когда, оглохнув от восторженных изъявлений народной любви и задохнувшись от ладана, он остается наконец наедине со своими наставниками, то опять превращается в усталого, замученного всем этим гомоном, смертельно грустного мальчика. Он тоскует, он плачет; прячась от назойливых льстецов, он закрывается у себя; он обедает в полном одиночестве, даже без братьев, лишь бы иметь возможность молчать. Он рисует пейзажи, которые видит через окно.

Царственный прародитель в Версале осведомлен о малейших поступках и словах внука-короля. Уж он-то знает, чего требует от человека эта суровая профессия — быть королем, он и сам изнемог под ее тяжестью. Он старается все предусмотреть, все устроить, и не как король, а как заботливый дедушка. Меланхолия юного принца его страшно тревожит: если он так страдает еще на родине, что же будет, когда он расстанется с близким окружением, с братьями и окажется один-одинешенек среди чужих, в Испании? Абсолютно необходимо, чтобы он мог отвести с кем-то душу, излить грусть, да и просто поговорить на родном языке. Пусть ему оставят его добрую и веселую кормилицу — она будет петь ему французские песенки, вместе вспоминать дни детства… И великий король сам выбирает для внука слугу, цирюльника и духовника. Более того, ему хочется найти для «малыша» кое-кого и поважнее: жену.

Сцена на границе была ужасна. Карета остановилась на берегу Бидассоа. Встретить нового владыку съехались испанские вельможи. Для троих братьев настал момент прощания: слезы, объятия, поцелуи… Этот горестный спектакль надо было завершить как можно скорее… Молоденького короля подталкивают к лодке, и она быстро переплывает реку.

Все кончено. Внук Людовика XIV больше не француз — он Филипп V, король Испании, Индии и обеих Сицилий. Теперь его ждет следующая, худшая пытка: ему предстоит облачиться в мрачный, черный наряд и надеть на шею плоеный воротник (golille) — мучительный знак священного величия. Во что бы то ни стало он обязан отречься от вкусных овощных блюд родной Франции, отныне он должен полюбить лук, шафран, всяческих моллюсков и будет отыскивать на дне кастрюльки смутные останки тощих куриц… В то же время ему следует постоянно остерегаться яда, поэтому ему нельзя ни понюхать цветок, ни даже взять его в руку, так же как и коснуться доставленного письма.

Он въезжает в Мадрид в стеклянной карете, вокруг него монахи со свечами. Он впервые видит свою столицу: узкие улочки, вонючие канавы; народ ликует, пляшет, поет… Боже, какая нищета, какое убожество!

Тоска маленького француза беспредельна. Дипломаты также встревожены: да, да, короля следует женить, его необходимо вывести из этого состояния: тоска и «черные мысли» могут свести его в могилу!

Подходящую невесту нашла для него княгиня Дез Урсин.[88] Эта честолюбивая, наделенная отменной живостью и проницательным умом, энергичная дама жила в Риме, «предаваясь распутству» и имея к своей досаде всего лишь семнадцать тысяч ливров дохода. Но понятно ли вам, что можно было тогда себе позволить на семнадцать тысяч ливров? Бедная женщина только и могла, что содержать четырех дворян, шестерых пажей (все они были мальтийскими рыцарями), исповедника, дюжину лакеев в расшитых золотом ливреях, две кареты и шестерку лошадей, нескольких дам, и это не считая поваров, прислуги и помощников по дому, а также конюхов. Да, времена сильно переменились! Несмотря на столь скудный двор, ей была доверена почетная обязанность доставить томящемуся в Мадриде Филиппу V насмешливую, резвую, хорошенькую, тринадцатилетнюю Марию-Луизу Савойскую, безумно радующуюся, что она станет королевой. Бедняжка!

Ее везли на роскошно отделанной испанской галере, кишащей клопами. «Всю ночь я провела на ногах, сражаясь с ними», — писала принцесса Урсинская, таким вот образом дебютируя в роли camarera mayor — главной камеристки королевы. Не обладая качествами морского волка, малышка — Ее Величество проводила дни за однообразным занятием: она извергала всю проглоченную накануне пищу. Продолжение этого плавания грозило тем, что морская болезнь вместе с клопами ее окончательно бы доконали. К счастью, дальнейший путь пролегал по суше.

Встретились супруги в Фигерасе. Королю чрезвычайно понравилась его жена — он так устал от одиночества! Принцесса Урсинская рискнула намекнуть, что дорога, мол, слишком утомила королеву, но принц не внял ее совету, Мария-Луиза — тоже. Короче говоря, браку них получился «настоящий», что некоторыми матронами было сочтено «неприличным».

Эти же самые матроны, чопорные, помешанные на этикете дамы на другой день из патриотических чувств вышвырнули все блюда торжественного обеда, приготовленные пьемонтским поваром: пусть на пиршественном столе фигурирует только одна испанская кухня. Вспыхнув от обиды и ударившись в слезы, королева выбежала из-за стола, громко требуя «макарони» и крича, что хочет вернуться к маме и потому немедленно уезжает отсюда. Король пожаловался в Версаль. Дедушка вмешался. Все легко уладилось, потому что молоденькие супруги были влюблены. Чувствуя враждебность окружения, они искали уединения.

Но вот матроны вновь поднимают бунт; на этот раз из-за того, что маленькая королева — «Савоярка» не носит платьев с длинным шлейфом и не надевает большого фартука (tonsillo), прикрывающего ступни, когда дама садится на землю. Для благородной испанки показать кончик башмака — последняя степень бесстыдства. Иные мужья скорее пронзили бы свою дражайшую половину кинжалом, нежели позволили постороннему увидеть ее обутые ноги. Что и говорить, нынешняя мода сильно смягчила такие требования чрезмерной стыдливости… Защищаясь, Мария-Луиза объяснила, что волочащийся по полу шлейф поднимает тучи пыли, от которой у нее начинается кашель. Что касается tonsillo, он ей абсолютно не нужен: она не собирается сидеть на земле. Неважно! Все равно у нее видны ступни! Показывать ноги — это преступление! Выходит, она глубоко презирает Испанию, если позволяет себе демонстративно нарушать самые святые традиции!

Дабы избежать дальнейших стычек и скандалов, принцесса Дез Урсин решила взять исполнение всех требований этикета на себя. Отныне, когда монарх ложится спать, именно она принимает в руки королевский халат, она же приносит его в спальню утром. Каждый вечер при появлении Филиппа V в комнатах жены именно ей, «умирающей от насморка и усталости», первый дворянин короля вручает шпагу Его Величества, ночной горшок и лампу — три предмета, неразлучных с особой короля.