Повседневная жизнь Версаля при королях - Жорж Ленотр

Теперь, борясь за право сопровождать монарха во Фландрию, приходит в волнение дипломатический корпус. Австрийский посол настолько разгорячился, что не дождавшись просимого разрешения, велел готовить свои экипажи к отъезду. Таким образом, оказались «задействованы» еще две конюшни; взнузданы полторы тысячи коней; каждый из двенадцати назначенных в поход пажей получает в свое распоряжение коня в красном с золотом чепраке, пистолет и шпагу, посеребренную для пажей из Малой конюшни, позолоченную — из Большой.

Включившись в общую суматоху, военный министр сумел переплюнуть всех: он отдал приказ приготовить в дорогу «большое количество столового белья и мобилизовать сорок поваров».

Наконец выяснилось, что двинуться в путь собирается большой отряд священников и капелланов. Епископ Суассонский пакует багаж; увязывают саквояжи также два приходских священника и исповедник короля, отец Перюссо, не говоря уже о неизбежных церковных служках, певчих, скрипачах и ризничих.

Со своей стороны, Людовик XV, все еще воображая, что ускользнет из Версаля незамеченным, примеряет доставленные на почтовых из Сент-Этьенна военные доспехи: кирасу, шлем, наручи; в продолжение военной кампании все это будет храниться у главного аркебузьера.

Отъезд, столь долго державшийся в тайне, должен произойти в ночь со второго на третье мая…

Как всякий солдат, которому предстоит подвергнуть свою жизнь опасным случайностям войны, Людовик, покидая дом, еще и еще раз окидывает взором милые сердцу предметы и испытывает глубокое волнение. Он целует сына, маленького дофина; он прощается с королевой, извиняясь перед нею, что «из экономии» не берет ее с собой; но повидать на прощание дочерей он отказывается, опасаясь «чрезмерной взаимной растроганности».

Спать этой ночью он не ложится. Глубокая, важная тишина царит в замке. В три часа утра, еще раз обведя долгим взглядом комнату, король, крадучись, проникает в капеллу и замирает, распростершись в молитве; затем выходит во двор и садится в поджидавшую его карету.

В окружении двадцати гвардейцев, одиннадцати почтовых карет, фургона и походной кухни королевский экипаж минует золоченые ворота и удаляется по направлению к Ла Мюэтт,[97] где Его Величеству предстоит прослушать мессу. Следом за королем трогаются в путь отряды из Малой конюшни, двадцать четыре гвардейца из ведомства Прево,[98] потом королевская стража, потом конные латники, потом кавалеристы, потом сотня швейцарцев, потом ларец с королевскими сокровищами, потом служба гардероба, потом Большая конюшня, мажордом, мундшенки и мундкохи…

Как все и полагали, прекрасная герцогиня де Шатору тоже торопится присоединиться к этой весьма внушительной армии обслуживающего персонала.

Вот как происходил у бедного короля его «тайный» отъезд в поход, отъезд «безо всякого церемониала и абсолютно без свиты»!

Лет двадцать тому назад вместе с одним офицером, изучавшим историю Мориса Саксонского,[99] я прошелся по местности, где в 1745 году была одержана победа при Фонтенуа.[100]

Представьте себе поле размером не более эспланады перед Дворцом Инвалидов: передовые линии англичан и французов были разделены, как рассказывает Вольтер, расстоянием в пятьдесят шагов. Офицеры обеих армий приветствовали друг друга, потом все замерли в ожидании. И вот тогда-то прозвучал прославленный диалог между лейтенантом наших гренадеров графом д’Отерошем и капитаном английских гвардейцев Чарлзом Хаем: «Господа французы, стреляйте первыми!»

В тот раз мой спутник, руководствуясь планом баталии, отвел меня туда, где, как достоверно известно, стоял лорд Хай, а сам он сыграл роль лейтенанта д’Отероша. Мы обменялись знаменитыми репликами.

Когда мы сошлись, он объяснил, что в те времена преимущество принадлежало тому из противников, кто сумел дольше не стрелять: стрелявший первым из-за необходимости долго перезаряжать ружья оказывался на какое-то время беззащитным. Поэтому офицеры вынуждены были всячески сдерживать свои полки, остерегать их от спешки, и подавать личный пример хладнокровия. Именно поэтому, заметив, что его солдаты нервничают, англичанин и крикнул нашим: «Ну, стреляйте же!» На что французский командир не без резкости парировал: «Ни за что! Стреляйте сами!» И с той, и с другой стороны это была не любезность, а военная тактика.

Жаль, если так все и произошло на самом деле. Мне милее традиционная версия: в ней гораздо больше того, что можно назвать «войной в кружевных манжетах».[101]

Неподалеку от поля сражения по сию пору можно видеть небольшой замок Колонн, где Людовик XV провел ночь после победы. Он подъехал к замку под приветственные клики войск, как настоящий герой, и лучился счастьем. Несмотря на крайнюю тесноту помещения, он принял у себя всех офицеров и спел в их присутствии чрезвычайно длинную и «очень забавную» песенку.

На следующий день ему предстояло перебраться в несколько более просторный, но тоже не слишком комфортабельный замок. Сюда для поздравлений поспешил весь дипломатический корпус. В парадных одеяниях появился тут и парижский парламент; это путешествие обошлось недешево: в своем дневнике Барбье[102] отметил, что первому президенту приходилось тратить тысячу пистолей в день (что составило бы нынче сто двадцать франков). Но иначе поступить было нельзя — все определял этикет.

Виконт Флери, описавший со слов осведомленных участников историю этой кампании в мельчайших деталях, донес до нас множество удивительных подробностей. Мы узнаем, например, что в зависимости от своего ранга посетитель временного королевского жилища имел право на «мел», на «для», и на «пушку». «Пушка» означала почетный залп, которым приветствовали прибытие важного гостя, принимаемого с особым уважением. Он же имел честь видеть на дверях отведенного ему жилища свое имя, начертанное мелом. Белым мелом помечалась только комната короля, желтым — комнаты королевы и дофина. Одни только принцы и члены королевского дома имели право на предлог «для» перед своим именем и титулом. Также, впрочем, высоко котировались и послы, но при условии, если в эту пору тут не остановился на ночлег сам король. Имена всех прочих смертных писались углем и без всякого предлога. Главный квартирмейстер утратил бы доверие, допусти его «налагавшие мел» фурьеры какую-либо оплошность: то были чрезвычайно деликатные и важные стороны церемониала и престижа.

Уходившие корнями в незапамятные времена, подобные ребяческие пустяки казались тогдашним людям чем-то вроде каркаса, на котором держалась старая монархия; они казались совершенно необходимыми для существования этого древнего, но слывшего несокрушимым здания. Однако не прошло и пятидесяти лет, как набитое рухлядью сооружение рухнуло от единого дуновения…

Бал-маскарад

В лучшие времена Версаля его двором правил владыка куда более могущественный, чем сам король: то был церемониал или, как тогда его называли, этикет. Малейший жест, шаг — все было предопределено, как в балете.

Читая хронику жизни замка, не перестаешь удивляться, каким образом все они, от принца и принцесс до самых безвестных слуг, ухитрялись держать в голове мельчайшие подробности своей роли, тем более что роли эти менялись в зависимости от места пребывания, от времени года и даже времени суток. Например, та дама, что в Версале имела право лишь на складной стул, в Марли могла сидеть на табурете, а в Рамбуйе — на стуле со спинкой. Или слуга-придверник, чья единственная обязанность состояла в открывании двери: как он мог помнить, что отворяя дверь для одних персон, он должен стоять перед дверью, а для других — позади нее? Герцоги и пэры, обладавшие правом приносить с собой в капеллу подушечку, никогда не забывали положить ее несколько наискось, а не прямо перед собой — то была привилегия лишь принцев крови. И если во время приема какого-нибудь посла главный церемониймейстер не встретил его на четвертой ступеньке лестницы, вполне мог разразиться дипломатический конфликт.

Своего апогея этикет достиг при Людовике XV: к старым обычаям, восходящим ко временам Франциска I (если не к еще более древним), прибавилось множество новых, возведенных Людовиком XIV в ранг беспрекословных требований, коим подчинялся и он сам.

Естественно, возникает представление, что хозяева дворца, где все предусмотрено до мелочей, где обязанности каждого абсолютно точно определены, должны наслаждаться предельным комфортом. Глубочайшее заблуждение! И король, и королева, и их дети («дети Франции») тоже были невольниками этикета и испытывали от него постоянное неудобство.

Когда у юных принцесс (у «медам») устраивались детские танцы, обычно вместе с приглашенными детьми приходили порадоваться их удовольствию и их матери. И тогда эти бедные маленькие танцоры, несмотря на свою увлеченность веселым кружением, были обязаны, рискуя свернуть себе шеи, не сводить глаз с лица королевы.