В исключительных обстоятельствах 1986 - сборник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поярков вогнал патроны в гнезда. Стал боком к мишеням, прицелился.
Выстрел. Второй. Третий.
Мишени полетели кувырком.
— Неплохо! — похвалил себя Поярков. — Как вы считаете, капитан?
— Очень неплохо
— Попробуем маузер?
— Нет-нет…
15.00
Пояркову принесли обед. Рис, мясо, соус из бобов. Пожелали приятного аппетита.
— Не хочет ли господин водки?
— Нет.
Не успел Поярков покончить с обедом, как вошел капитан и разложил на столе полсотни фотографий:
— Есть среди этих людей ваши знакомые?
Знакомые были — люди Радзаевского. Поярков сказал, что видит их в первый раз.
Капитан собрал фотографии. В дверях объявил:
— Ваш порядковый номер 34.
«Забрасывают группой. Хуже не придумаешь. Где же страховка Комуцубары?»
19.45
Выдали костюм: теплую куртку, шерстяные брюки, сапоги, шапку.
Заставили примерить.
— Не снимайте!
20.00
Ужин.
— Ешьте, ешьте, ешьте!
— Потом отдых. Постарайтесь уснуть.
— Одежду не снимать! Сапоги — тоже.
«Все ясно. Отъезд сегодня. Катастрофа!»
23.08
Только задремал.
— Тридцать четвертый, на выход!
Во дворе возбужденные голоса, грохот сапог. Урчание автомашин.
Тьма кромешная.
Капитан рыщет в толпе с электрическим фонариком. Как светляк.
— По машинам!
Пояркова подтолкнул какой-то человек в кожаной куртке. Помог влезть в кузов грузовика. Ткнул на скамейку. Здесь еще темнее, не поймешь ничего — то задеваешь чьи-то ноги, то плечи. Тесно, тянет до дурноты гуталином. Намазали сапоги на совесть Ну, конечно, осень, там болота, лесная мокрядь.
— Садись сюда, Борис Владимирович!
Кто-то узнал все же. Наверное, тот, в кожаной куртке.
Понедельник. 02 часа
На какой-то станции группу пересаживают из грузовиков в вагоны.
Один вагон всего понадобился. Забили до отказа. Закрыли наглухо. Кто сел на солому, кто лег, кто прислонился к стене.
— Курить нельзя!
Сосед Пояркова выругался:
— Сволочи! Не могли устроить получше.
Теперь можно ругаться: японцы далеко, смерть близко. Комуцубары нет. Нет никого, кто должен заслонить Пояркова. Все шиворот-навыворот.
Понедельник. Утро
Светает. Или так кажется. Небо будто заголубело.
Время неизвестно. Часы стоят. Или Поярков забыл завести их, или неловким движением сбил маятник.
— Из вагона! Быстро!
Японцы буквально стаскивают людей вниз. Строят вдоль насыпи. Пересчитывают:
— Первый… Второй… Третий… Поярков услышал свой номер. *
— Тридцать четыре! Втиснулся в строй.
Стал приглядываться к японцам: нет ли среди них Комуцубары?
Все маленькие, щупленькие. Не похожи!
— Бегом!
Все еще утро
Берег Амура. Но не Сахалян. Восточнее или западнее, не поймешь. Наверное, восточнее.
На воде — канонерская лодка. В рассветном тумане синими линиями вырисовывается ее строгий корпус.
Всю группу сажают в лодки.
Ветер пробирает до костей. Знобкий, северный, но пахучий. Поярков жадно дышит, подставляет лицо струям.
Рядом, совсем рядом дом. На том берегу. Внутри замирает все от какого-то радостного и тревожного ожидания.
Рядом. А ведь можно и не доплыть.
Поднялись на борт. Всех — в трюм. Одного Пояркова оставляют наверху.
— Сунгариец!
Впервые за восемнадцать часов он слышит свое имя. Оглядывается. Вот он, Комуцубара, стройный, подтянутый, суровый. В форме со знаками отличия полковника. Наконец-то! Они отходят в сторону, за рубку
— Вот ваши документы, — говорит Комуцубара. — Теперь уже осталось недолго.
Поярков выражает недовольство:
— Выбрасывать с группой рискованно. Просто нелепо.
Комуцубара разводит руками:
— Все переменилось в последний момент. На той стороне стало известно о нашей операции и ориентировочные сроки выброски — пятница, суббота. Пришлось избрать понедельник. Тяжелый день для них. И легкий для нас. Думаю, что легкий. Когда не ждут, входить всегда проще.
— Но группа наведет на меня огонь пограничников.
— Она наведет его на себя, уж если такое случится. Вы окажетесь в мертвой зоне.
Комуцубара перешел на шепот:
— Вас никто не узнал?
Поярков вспомнил о человеке в кожаной куртке.
— Нет.
— И теперь уже не узнают… До выброски вы будете находиться в изолированном помещении. Есть у вас какие-нибудь претензии ко мне или японскому командованию?
— Только сожаление. С группой идти опасно.
— Принимаю. Но изменить уже ничего нельзя… Ни пуха ни пера, как говорят там. — Комуцубара пожал руку Пояркову и спустился по трапу в лодку.
Утро. День. Вечер
Время не фиксировалось. Его просто нельзя было фиксировать.
Поярков находился в каморке под палубой, громко названной полковником изолированным помещением. Ни иллюминатора, ни других отверстий, способных пропустить солнечный свет! Но он знал, что уже не утро и не полдень. Завтрак и обед подавали. Что-то близкое к вечеру или вечер. Канонерка шла не останавливаясь. Шла обычной скоростью и ушла, надо полагать, далеко. Миновали Благовещенск. Многое миновали…
Высадка ночью. В другое время это и не делается. Диверсант, как сыч, охотится под надежным покровом темноты. А на канонерке — диверсанты.
Чем ближе ночь, тем сильнее волнение. Уже не тревога, а страх вселяется в Пояркова. Не просто, оказывается, ступать на родную землю в обличье врага. Все внутри холодеет.
Он не мог лежать. Сидеть не мог. Покой невыносим! Только двигаться. Два шага к двери, два шага от двери. И так без конца…
Потом он упал на койку лицом вниз и замер. Внутри боль, одна боль.
— Тридцать четвертый, наверх!
Ночь
На палубе было тихо. Темно и тихо. Канонерка стояла метрах в ста от берега, который не был виден, а только угадывался. Оттуда летел ветер, пахнувший близким лесом и осенью. Землей пахнувший. И еще чем-то знакомым и ласковым.
Поярков влез по трапу в лодку. Она качалась на волне, тыкалась носом в железный борт, не хотела принимать пассажира. Он все же сел. Запахнул поплотнее куртку, надвинул на глаза шапку. Сжался весь.
Сверху крикнули:
— Пошел!
Лодка оторвалась от борта и поплыла…
Это одна из частей романа - разоблачения "В ШЕСТЬ ТРИДЦАТЬ ПО ТОКИЙСКОМУ ВРЕМЕНИ".
Жестокость
Павел Нилин
П.Ф.Нилин (1908–1981) известный советский писатель, лауреат Государственной премии СССР. Не затихает живой читательский интерес к повестям «Жестокость» и «Испытательный срок» о молодых сотрудниках уголовного розыска в первые годы Советской власти. Из рассказа в рассказ движется постоянный герой писателя Нилина; человек труда, человек из народа.