Французский детектив - Лео Мале

— Я к мсье Борено, он меня ждет, — коротко сказал я, чтобы сразу внести ясность.

Сторож еще раз взглянул на часы.

— Вы пришли вовремя, — сказал он. — Еще минута, и я не знаю, открыл ли бы я вам калитку.

Визг циркульной пилы внезапно прекратился. На фабрике установилась какая-то странная тишина.

— А почему? — спросил я.

— Вы не слышите пилу, мсье?

— То есть я ее больше не слышу.

— Это я и хотел сказать. Это час «икс». Мы прекращаем работу…

Он почесал в затылке.

— … и я не знаю, в какой степени я участвую в забастовке. Должен ли я впускать и выпускать людей.

— Спросите в забастовочном комитете.

— Я думаю, что именно это мне и нужно сделать. А пока, раз уж вы пришли и должны увидеться с мсье Борено, то это вон в том здании.

Я поднялся на крыльцо здания с надписью «Дирекция». Секретарша, к которой я обратился, отправила меня на второй этаж. Там была еще одна секретарша, как одержимая печатавшая на машинке, давая тем самым понять, что она в забастовке не участвует. С большим трудом я оторвал ее от клавишей и вручил свою визитную карточку. Она отнесла ее кому положено и вернулась, приглашая следовать за ней. Я вошел в солидно обставленную комнату с печкой, от которой шло приятное тепло. Какой-то субъект лет пятидесяти, хорошо одетый, полный, широкоплечий, смотрел во двор через окно с муслиновыми занавесками. Лицо его выражало досаду, если не сказать больше. Внизу собирались рабочие, их голоса доносились до нас. Мсье Шарль Борено оторвался от этого удручающего зрелища, повернулся на каблуках и смерил меня взглядом с головы до ног. Как и сторож, он покосился на пачку газет у меня под мышкой, затем настолько приветливо, насколько позволяли обстоятельства, шагнул мне навстречу с протянутыми руками.

— Нестор Бюрма! — воскликнул он. — Старина! Ну, как ты жил все это время?

Глава 10

Приятели

Мне пришлось выразить молчаливое удивление. Все дело в том, что такого приема я не ожидал. Он долго и сердечно жал мне руку. Я не противился.

— Ну как? — продолжал Борено, владелец деревообрабатывающего, лесопильного и прочих предприятий. (Во рту блестели золотые коронки.) — Ну что, не узнаем прежних друзей? Когда старина Кудера позвонил мне и сказал, что какой-то чокнутый по имени Нестор Бюрма хочет видеть меня по поводу моего знакомого старьевщика, я ответил, что приму тебя с удовольствием, но ведь я не мог сказать ему все, этому славному доктору, не так ли? Ну, теперь-то ты вспомнил? (Он выпустил мою руку из своей, но это не высвободило мой интеллект.) Ну же, ты ведь сыщик! Фамилия ввела тебя в заблуждение. Да, когда мы познакомились, меня звали не Борено.

— Боже мой! — воскликнул я. — Бернис! Камил Бернис!

Он прижал палец к губам:

— Тсс! Не так громко. Камил Бернис мертв и похоронен. Не будем возвращать его к жизни. В действительности он и не существовал никогда.

— От вас можно спятить, — проворчал я. — Вы все меняете фамилии, как перчатки.

Он ухмыльнулся.

— Нет, постой. Моя настоящая фамилия никогда не была Бернис. Моя настоящая фамилия — это та, которую я ношу сейчас… и достойно: Шарль Борено. Среди анархистов, где нет особенно любопытствующих и где не требуют документальных свидетельств, меня называли Бернисом. Отчасти из-за семьи, отчасти по другой причине. Когда я… остепенился, я стал жить под своей настоящей фамилией.

— Очень хитроумно, — согласился я.

— Да.

Он вздохнул, подошел к окну и посмотрел во двор. Рабочие внизу митинговали.

— Надо быть очень хитроумным, — продолжал он, — чтобы победить в споре этих парней.

Он резко обернулся ко мне:

— Я стал капиталистом, старик. Я унаследовал это предприятие, реконструировал его и сделал процветающим. Нельзя поджарить яичницу…

— Знаю, знаю: не разбив яйца.

Он сжал челюсти, лицо его приняло агрессивное выражение.

— Убеждения меняются. Может, тебе не нравится то, что я говорю.

— Ну, знаешь…

Он улыбнулся:

— А ты-то… стал сыщиком.

— Частным сыщиком. Есть небольшая разница.

— Пожалуй. Черт возьми! Давай сядем. В нашем возрасте уже не вырастешь.

Он сел за стол. Я подвинул к себе кресло и устроился в нем. Он закурил сигарету и стал вертеть в руках нож для бумаги. В соседней комнате долго звонил телефон.

— Я часто встречал твое имя в газетах, — сказал он.

В дверь постучали.

— Войдите! — резко сказал он.

Секретарша-штрейкбрехерша просунула в дверь свою смазливую физиономию.

— Это по поводу новых машин, которые мы ждем и которые должны прийти морским путем.

— Я занят, вы же сами видите.

— Вас ждет еще делегат от…

— Я приму его позже.

— Хорошо, мсье.

Она удалилась. Борено что-то пробурчал про себя, затем продолжал:

— Я иногда спрашивал себя: тот ли это самый, которого я знал когда-то, или это другой человек?

— Ты не говорил об этом с Ленанте? Уж он бы не ошибся.

— Да, бывало. Словом, я никогда не пытался тебя разыскать. Ты ведь знаешь, каким я был тогда. И в этом смысле я не изменился. Я сам не докучаю людям и не люблю, чтобы докучали мне.

Это могло звучать как угроза. Но может быть, не в отношении меня. Разговаривая со мной, он прислушивался к шуму во дворе. Не веселые эти забастовочные дела. Я сказал:

— Самое досадное заключается в том, что никогда нельзя помешать тем, кто вам досаждает.

Он искоса взглянул на меня:

— И это значит?

— Что буквально на днях один из тех, кто досаждает, будет у тебя с визитом. Нет, нет, речь не обо мне, как ты мог об этом подумать.

Он тряхнул головой:

— Не понимаю.

— Я тоже, но я пытаюсь… — Я достал трубку, набил ее и закурил. Я почти забыл о ней из-за усиленной умственной деятельности. — На Ленанте, поскольку именно о нем я пришел поговорить с тобой, на Ленанте напали не арабы, как писали газеты и как думают все, включая полицию. Два удара ножом он получил от «подонка, замышлявшего грязное дело», по выражению нашего бывшего приятеля. И этот подонок…

Я сообщил ему содержание послания Ленанте.

— Он хотел сначала, — добавил я, — дать знать тебе о случившемся через доктора Кудера, но того уже не было в Сальпетриер. Тогда он подумал обо мне, потому что считал, что мне можно доверять, и еще потому что я, как никто другой, был способен противостоять замыслам названного подонка. Он намеренно держал в стороне от всего этого дела цыганку, которую опекал. Он поручил ей только отправить мне письмо. Я откликнулся, не зная, впрочем, кто ко мне обратился, не зная никакого Авеля Бенуа. Почему он изменил фамилию?

— Во время оккупации он боялся неприятностей в связи со своим революционным прошлым. В то время он не был старьевщиком. Я не знаю, чем он занимался. Ему представилась возможность назваться Авелем Бенуа, и он это использовал. И в дальнейшем он сохранил новую фамилию. Значит, когда ты прибыл в больницу, он был уже мертв?

— Да.

Мы помолчали минуту. Борено задумался. В его глазах зажегся мрачный огонь, как в те времена, когда я знал его по «Клубу инсургентов» и ночным беседам в спальне общежития вегетальянцев. Со двора поднимался ропот толпы. Мы были свидетелями социального недовольства.

— Подведем итоги, — сказал он тоном главы предприятия, принимающего делегацию забастовочного комитета. (Эта тяжелая обязанность ожидала его в ближайшем будущем, и происходившее было как бы репетицией.) — Подведем итоги. Какой-то подонок убивает Ленанте. Этот подонок замышляет расправиться с приятелями, за которых Ленанте просит тебя вступиться. Так ведь? Хорошо. И ты подумал, что тот, который убил Ленанте, может угрожать мне?

— Тебе или кому-то другому, многим другим, я не знаю В результате логических умозаключений я вышел на тебя через доктора Кудера. Но речь может идти и о других приятелях.

— Несомненно, речь идет о других приятелях, у меня теперь есть только друзья… — Скривившись, он посмотрел в окно. — Не могу себе представить кого-нибудь, кто мог бы причинить мне зло.

— Ну что же, тем лучше. Важно теперь найти этих приятелей, чтобы поставить их в известность. По-видимому, они стоят того. Ленанте был отличный парень.

— Да, отличный парень, немного наивный, — с презрительной улыбкой сказал он. — Мы виделись время от времени. И случайно встречались тоже. Он был забавный, сохранил многие прежние замашки. Я бы охотно ему помог материально, но он всегда отказывался. Его устраивало тихое скромное независимое существование.

Однажды, когда узнал, что он заболел, я отправил к нему Кудера, но он настоял на том, чтобы оплатить визит, Он не был похож на наших прежних приятелей, которые сматывались утром, прихватив будильник и простыни тех, кто их приютил.

— Он был совсем другим. А с кем-нибудь еще он виделся? С прежними приятелями, из того мира?