Пираты сибирского золота - Александр Сурков

   Всё это время один казак с ружьём наизготовку ходил вокруг поляны, по её границе с тайгой, и чутко прислушивался. Куда-то делись все собаки. Их было более десятка. Лайка с пятнистой мордочкой, приведшая спасителей в стойбище, куда-то исчезла с остальными собаками.

   Прежде чем смотреть кладь китайцев, Егорыч позвал одного из мужичков стойбища, который лучше других мог читать следы, и послал его поискать сбежавших грабителей. Он не знал до конца, понял его тунгус или нет, когда предупредил об особой осторожности. Если его заметят, то он в стойбище не вернётся. Следопыт по необходимости попросил револьвер. Егорыч на его глазах вставил в барабан револьвера патроны, взвёл курок, заставил смотреть, что он делает для того, чтобы выстрелить, и выстрелил в воздух.

   После этого дал револьвер тунгусу и попросил повторить его действия с оружием. Тот исполнил всё в лучшем виде. Егорыч выбил две пустые гильзы шомполом, вставил два новых патрона, дал мужичку ещё десяток патронов в запас, и тот быстро зашагал в тайгу.

— Савва Петрович, а ну покажи припас китайцев, — попросил Егорыч усатого казака, который был при нём.

   Перемётная сума состоит из двух частей, связанных ремнями, и на лошади перебрасывается через хребет по обе его стороны. Казак расстегнул ремешки одной части сумы и сунул туда руку. Он вынул на свет Божий плоский, замотанный мешковиной свёрток длиной около восьми вершков, шириной в шесть и толщиной в два вершка. Размотав тряпку, Егорыч увидел плоские с тиснением и тонкими рисунками пластины белого и жёлтого металла. Казак молча подал ему две из пачки. Господи! Это же оклады от икон! Егорыч живо представил себе, как грабители отрывают украшения от святых досок с ликом Спасителя.

   Истово перекрестился. Далее были вынуты подсвечники. Чаши для причастия, три золотых, серебряный и массивный бронзовый крест на соответствующих цепочках.

Предметы культа были не староверскими.

—  Ишь варнаки-нехристи, где-то храм ограбили, — прошептал, крестясь, усатый Савва.

   В солнечных лучах утреннего светила переливались и блестели камни, украшающие кресты и чаши. Егорыча пробил пот, но не от желания иметь это богатство — оно

Божье, а от видения судьбы служителей той церкви, откуда всё это было «добыто» варнаками. Шаря по дну уже пустой сумы, казак вытащил перстень червонного золота, украшенный гранёным изумрудом в виде таблицы размером с полдюйма. По краям сверкали бесцветные чистые камешки размером больше горошины с многочисленными гранями. Как бы изнутри этих блестящих горошин выходили разноцветные лучики. Перстень был на кожаном шнурке, завязанном в виде кольца диаметром чуть меньше пол-аршина.

     — Ух ты! Красота-то какая! — не удержался Савва, передавая перстень Егорычу. Разглядывая перстень — тяжёлый, с изумляющими глаз камнями, — невольно подумал о баснословной стоимости вещицы. Выпускать из рук её не хотелось.

— Что в другой? — спросил управляющий.

   Савва открыл другую половину сумы и вытащил оттуда плоский мешок. Две трети его были заполнены бумажными деньгами — ассигнациями, а в нижней трети были сложены золотые монеты. Столько денег никто из присутствующих ещё в жизни не видел.

     — Видать, и подаяния на храм, да не за один год, проклятущие прихватили, — снова прокомментировал казак.

     —  Ладно, запихивай всё назад в суму, да не спускай с неё глаз. Что в котомках?

   Открыл одну — золотой песок фунтов эдак 20–25. Другие и открывать не стали. Что в них было, ясно.

— Ну-ка, Саввушка! Тащи сюда пленного хунхуза.

   Тот подошёл к двум стойбищенским погибшим, где рядом положили связанного по рукам и ногам китайца и уже хотел тащить его к управляющему для расспросов, как увидел торчащую из его горла сбоку деревянную рукоятку местного производства ножа. Китаец был мёртв, и уже успел остыть.

— Кто его?!! — заорал Савва.

   Из толпы женщин вышел малец лет десяти-двенадцати и, стукнув себя в грудь, что-то сказал. Подбежавший отец Аи перевёл. Он говорит, что этот бил его деда, а потом за волосы таскал его. Парнишка зарезал врага.

   Женщины уже варили оленину, пекли лепёшки и кипятили воду для чая. Ая всё спала, уснул и раненый казачок.

   Егорыч всё слышал, но, махнув рукой — мол, что теперь сделаешь — разрядил обстановку, подивившись внуком старика.

   После обеда, погрузив трофеи на якутских лошадок, оставив раненого на попечение, караван из трёх приисковых отправился назад. Двигались шагом, впереди на небольшом расстоянии пустили двух местных из стойбища.

   Остерегались засады. На въезде в приисковый посёлок отпустили лошадей домой. Егорыч предупредил казаков, вернувшихся с ним, о том, что можно рассказать, о чём лучше молчать. Он имел ввиду «китайские трофеи». Заметил, что молчание будет солидно вознаграждено и назвал такую сумму, что казачки и за три года не заработали бы.

   Углядевший их урядник подбежал к управляющему и тихо ему сообщил, что Фрола никто не видел и что его нигде нет. Видать, он сбежал одновременно с отъездом их в сторону стойбища. Обстановка накалялась. У Егорыча мелькнула неожиданная мысль о том, что сбежавшие могут попытаться вернуть себе потерянное при налёте на стойбище. С другой стороны, он хотел предъявить Фролу мешочек с самородками и посмотреть, как он будет выглядеть при этом и что скажет, хотя бесхитростный тунгус, видать, не врал, когда узнал этот мешочек.

   По приезде первое, что сделал Егорыч, это переправил ящик с приисковым золотом в казарму казаков и поставил его за печку, чтобы не на ходу. Туда же свалили привезённые трофеи. Отдыхающую смену рабочих вооружил, раздал патроны и объяснил, что вблизи прииска обнаружилась банда хунхузов, которая уже напала на ближайшее стойбище. Показал мешочек народу и спросил, не видел ли раньше кто-либо его. Никто из находящихся в посёлке его не признал. Тогда он сходил на участок и показал его работавшим на промывке золота. Витька Сизов, поглядев на уже, естественно, пустой мешочек, сказал, что недели две назад проиграл его Фролу в карты, а сшила кисет его тётка ещё года три назад. Теперь всё встало на свои места. Фрол был наводчиком банды. Хунхузы сглупили, напав на стойбище. На прииске, если говорить высоким языком, было введено военное положение.

   Промывку остановили. Егорыч собрал всех рабочих и говорил, сидя на крыльце конторы.

   Сначала он спросил, есть ли недовольные питанием, отдыхом, платой за работу. На прииске было принято платить рабочим каждые две недели, в зависимости от выполненных по раскомандировке работ. Естественно, лавки с водкой не было. На других приисках всё было иначе, и многие, имея недобрый опыт в других местах, были весьма довольны здешней работой. Недовольных не оказалось. Тогда мудрый Егорыч сказал, что в любом стаде есть паршивая овца.