Дело покойника Свина - Марджери Аллингем

Это решило вопрос. Рядом с Кипсейком в имении Хайуотерс живет полковник сэр Лео Персьюивант, начальник полиции графства, исключительно приятный человек. К тому же дочь его, Дженет, всегда мне нравилась.

— Ладно, — ответил я. — На обратном пути заедем в Кипсейк.

Лагг воодушевленно кивнул. Последний раз, когда мы туда заезжали, домашняя колбаса была — ничего не скажешь — первый сорт.

В путь мы отправились при полном параде. Лагг надел свою самую модную кепочку, делавшую его похожим на головореза, переодевшегося сыщиком; я был сверх обычного элегантен.

Тетеринг не произвел на нас потрясающего впечатления. Представьте себе: три квадратные мили поросших тростником болот, окружающих вспаханный холм, на котором несколько зданий — пяток маленьких домов, один побольше да еще старинная церковь — наступают друг другу на пятки, чтобы во время разлива не свалиться — не дай Бог! — в речку — и Тетеринг будет перед вами как на ладони.

Кладбище было заросшим и унылым. Сейчас, посреди зимы, глядя на него, было впору пожалеть Свина: Помнится, он всегда строил грандиозные планы, но его последний путь выглядел неважно.

Пожилой священник, судя по забрызганным грязью штанинам, приехал на велосипеде, который я заметил у ворот.

Причетник был в вельветовом костюме, а гробовщики — в синих спецовках. На остальных присутствующих я обратил внимание только потом. Похороны могут быть эффектными среди мраморных ангелов и прочих атрибутов цивилизации, а здесь, на краю света, в пропитанной дождем тишине, они просто угрюмы и печальны.

Мы стояли под моросящим дождиком, и полученное утром письмо совсем вылетело у меня из головы. Питерс был заурядным, мало симпатичным мерзавцем, и сейчас его обычно, спокойно хоронили. Всего-то и дела!

Однако, когда священник бормотал последние слова обряда, случилось нечто странное. Поразило меня это так, что я весь дернулся и чуть было не ткнул в бок Лагга.

Уже в двенадцать с небольшим лет Свин имел несколько отвратительных привычек, одной из которых было необычайно громкое откашливание. Начиналось оно с какого-то душераздирающего хрипа, а заканчивалось чем-то, напоминающим сдавленную икоту. Не могу описать точнее, но звук был очень характерный и больше я его ни от кого в жизни не слыхивал. За двадцать лет я успел позабыть этот звук, но когда мы уже поворачивались, чтобы расходиться от могилы, в которую опустили гроб, я услышал его совершенно отчетливо. Свин представился мне настолько живо и пугающе, что у меня волосы на голове зашевелились. Я испуганно огляделся по сторонам. Кроме могильщиков, священника, причетника, Лагга и меня, на кладбище оставалось четыре человека, каждый из которых выглядел вполне невинно.

Слева от меня стоял симпатичный солидный мужчина, а за ним девушка в трауре. На лице у нее было выражение не столько скорби, сколько скуки, и, заметив мой любопытный взгляд, она улыбнулась мне. Я поскорее перевел взгляд на пожилого господина в цилиндре, принявшего позу, которая вообще-то должна выражать глубокое горе, но в данном случае была, мягко выражаясь, малоубедительной. В моей жизни редко кто с первого взгляда производил на меня такое отталкивающее впечатление. Седые закрученные усики его поблескивали под дождем.

Впрочем, я перестал обращать на него внимание, как только сообразил, что четвертый человек из оставшихся еще на кладбище — это Джилберт Уиппет. Похоже, что он минут десять стоял рядом, но я заметил его только теперь, что очень характерно для Уиппета.

Мы с Уиппетом учились в Ботольфс Эбби, только он был чуть-чуть младше. Когда меня перевели в другую школу, через некоторое время туда же перевели и его. Я не видел его лет двенадцать или четырнадцать, но, если не считать того, что он, как и следовало ожидать, вырос, он совсем не изменился.

Описать Уиппета так же просто, как описать воду или внезапный звук в ночи. Он неопределенен — и это не только его единственная характеристика, но, пожалуй, его сущность. Как он выглядит, не знаю, за исключением того, что у него должно быть, из общих соображений, какое-то лицо, ну, а если бы не было, это уж было бы отличительной приметой. На нем был серовато-коричневый плащ, сливавшийся по цвету с окружающими кустами, и смотрел он на меня неопределенно, но все-таки словно бы узнавая.

— Уиппет! — воскликнул я. — Что ты тут делаешь?

Он не ответил, и я автоматически поднял руку, чтобы ущипнуть его. Прежде он никогда не отвечал, пока его не ущипнешь, а сила привычки — великое дело. К счастью, я вовремя остановился, сообразив, что за годы, прошедшие с нашей последней встречи, он, несомненно, приобрел нормальные гражданские права. Не знаю почему это вызвало у меня раздражение, и я строго спросил:

— Уиппет, почему ты приехал на похороны Свина?

Он заморгал, и я вспомнил, какие у него круглые светло-серые глаза.

— Я… просто… получил извещение, по крайней мере, мне так показалось, — робко ответил он своим хорошо знакомым мне хрипловатым голосом, всегда звучавшим так, словно Уиппет сам не очень уверен в том, что говорит. — Я… понимаешь… оно пришло сегодня утром, вот посмотри…

Порывшись в кармане, он вытащил листок. Я понял, что это, еще раньше, чем начал читать. Родной братец этого письма лежал у меня в кармане.

— Странно, правда? — сказал Уиппет. — Особенно об осе — так как-то необычно. Вот я… вот я и приехал.

Его голос, как я и ожидал, перешел на шепот, а вместе с его последними звуками испарился и Уиппет — не то, что невежливо, а так, как незаметно расплывается туман или еще что-нибудь в этом роде. Листок он оставил у меня в руках по ошибке — в этом я не сомневаюсь.

Я брел с кладбища, замыкая поредевшую процессию. Когда мы уже вышли на дорогу, симпатичный солидный мужчина, на которого я еще раньше обратил внимание, оказался рядом со мной. Задать вопрос, вертевшийся у меня на языке, было не так-то просто, и я раздумывал, как сформулировать его, чтобы никого не задеть, когда он внезапно сам пришел мне на помощь.

— Печальное событие, — произнес он. — Совсем еще молодой человек. Вы были хорошо с ним знакомы?

— Не знаю, — ответил я, понимая, что звучит это по-идиотски, и чувствуя на себе его удивленный взгляд.

Мужчина был, между прочим, довольно крупный, лет, наверное, чуть больше сорока, с круглым энергичным лицом.

— Дело вот в чем, — сказал я. — Я ходил в школу с одним Р. А. Питерсом и, когда утром просматривал «Таймс», мне пришло в голову, что я все равно еду в эти края и мог бы зайти сюда.

Он ласково улыбался мне, словно догадываясь, что я знаю чуточку больше, чем говорю, а я продолжал бормотать:

— А вот теперь, когда я здесь, мне кажется, что это не те похо… Я хочу сказать, что это, наверное, какой-то другой Питерс.

— Этот был коренастым, грузным мужчиной, — задумчиво проговорил мой собеседник. — Глубоко посаженные глаза, светлые ресницы, слишком толстый для своих тридцати семи лет. Среднюю школу окончил, кажется, в Шипсгейте, а потом учился в Тотхеме.

Его слова подбодрили меня.

— Да, — сказал я, — это мой Питерс.

Мужчина мрачно кивнул.

— Печальное событие, — повторил он. — Он приехал сюда после операции аппендицита. Не стоило ему делать ее — сердечко было слабовато. По дороге подхватил воспаление легких и… — он пожал плечами, — я уж ничем не мог помочь ему, бедняге. Из его родных здесь никого нет.

Я молчал. О чем тут, собственно, говорить?

— Я живу вон там, — он неожиданно кивком показал на единственный более-менее приличный дом. — Беру к себе выздоравливающих, их у меня всегда по несколько человек. И до сих пор еще никто не умирал. Я — здешний врач.

Я посочувствовал ему. Вопрос «Не занял ли, случайно, Питерс у вас денег?» уже вертелся у меня на языке. Врач об этом не упоминал, но я и так догадывался, что нечто в этом роде должно было случиться. Спрашивать, однако, не стал — не было смысла.

Пару минут мы постояли, разговаривая ни о чем, как обычно бывает в подобных обстоятельствах; потом я вернулся в Лондон. В Хайуотерс мы, к большому неудовольствию Лагга, не заехали. Не то, чтобы мне не хотелось повидать Лео или Дженет, но по какой-то необъяснимой причине я был выбит из колеи похоронами Свина и тем, что это оказались действительно его похороны. Печальные звуки убогого обряда едва слышным эхом продолжали отдаваться в моих ушах.

Письма были абсолютно одинаковыми — я сравнил их дома. Уиппет, видимо, так же, как и я, читал «Таймс». Странно только, что и он заметил связь между письмом и объявлением в газете. А тут еще совсем уж ни на что не похожее откашливание и тот мерзкий тип в цилиндре, о девушке с плутоватыми глазами я уж и не говорю.

Хуже всего, что все это не давало мне забыть Свина. Я вытащил старую фотографию нашей футбольной команды и внимательно всматривался в нее. Лицо у него было выразительное. Уже тогда можно было предположить что из него вырастет.