Черный гусар - СкальдЪ

Наша семья поддерживала отношения с узким кругом лиц. В нее входил хозяин шелковой фабрики, построенной в нашей же деревне, Илья Сонов, священник отец Василий, гусарский ротмистр в отставке Илья Артамонович Александров со своей женой, старичок Жилов и еще одна семья мелких помещиков по фамилии Титовы.

В Москве, куда мы регулярно выезжали на две Рождественские недели, жили Старобогатовы, друзья отца. А в Петербурге устроилась подруга матери по Мариинскому институту, вышедшая замуж и взявшая фамилию Хмелёвой. Они и их многочисленные дети приезжали к нам на все лето каждый год.

Самым колоритным оказался гусарский ротмистр в отставке, получивший ранение в Крымской войне и вышедший спустя четыре года на пенсион. Вид он имел лихой и придурковатый, точь в точь по заветам Петра I. У него отсутствовало одно ухо, которое он потерял на дуэли, да и шрамов на теле хватало. Но зато и ордена имелись, Святой Станислав, Святая Анна и два Георгия. Местные относились к нему двояко — уважали за славное и героическое прошлое, но особого ума за ним не признавали и старались лишний раз не спорить. А то Артамоныч заводился и с жаром начинал рубить правду-матку.

Меня он обучал искусству джигитовки и сражению на саблях. А еще он оказался полон историями об удалой и лихой гусарской жизни и мог бесконечно рассказывать всякие курьезные и забавные случаи, приключившиеся с ним на службе.

— Илья Артамоныч, Божьей милостью гусарский ротмистр, тебя с пути сбивает, Миша, — не раз говорил мне отец. Он мечтал видеть меня маститым ученым, непременно профессором, сделавшим какое-то всемирное открытие. — Способности у тебя хорошие и Академия наук лучшее для тебя место. Ну, а то, что ты со странностями, то не беда. Все ученые такие, — шутил он.

У мамы на мой счет имелись иные планы.

— И что бы тебе, Мишенька, в доктора не пойти? — не раз и не два начинала она. Мама видела меня уважаемым столичным эскулапом с солидной практикой. — Если будешь честен и трудолюбив, то со временем найдешь хорошую клиентуру и войдешь в высшее общество.

— Если хочешь быть красивым, поступи в гусары, — отбивался я от них с помощью Козьмы Пруткова. Он как раз в те годы писал. И блестящие афоризмы его расходились по всей стране. Правда, родителям считали, что я слишком молод для подобного чтения.

Я действительно мечтал о военной службе. В то время даже к обычным армейским офицерам в Российской Империи относились с пиететом. Еще выше котировались те, кто служил на флоте или в кавалерии, представляя драгун, кирасиров, улан или гусар. Ну, а стезя гвардейца, числящегося в одном из столичных полков, считалась верхом карьерного роста. С такого трамплина многим удавалось добраться до генерала и даже выше.

Мне всегда, еще по прошлой жизни, нравились гусары. И без Артамоныча нравились. Все же, в них присутствует какая-то глубокая романтика. Все эти походы, одежда, кони, венгерки, ташки, честь и образ жизни всерьез укрепился в моем сердце. Да и бравый образ поручика Ржевского буквально стоял перед глазами. И особенные чувства почему-то вызывал 5-й Александрийский гусарский полк. Они носили черную с серебром форму. Называли их «бессмертными» и «черными» гусарами. Это все потому, что когда полк создавался, за образец взяли прусских черных гусар, которые носили на кивере Адамову голову — череп с перекрещенными костями. Потом такая же эмблема появится и у некоторых частей немецкой армии.

Правда, пока «черные» гусары черепами не щеголяли. Их им дадут высочайшим указом в 1913 году, на трехсотлетнюю годовщину дома Романовых.

Ну и конечно, рассказы «Божьей милостью гусарского ротмистра» подлили масла в огонь.

Так что я твердо решил стать военным и пойти в кавалерию. Тем более, все чаще стал задумываться, по какой, собственно говоря, причине, я очутился в таком времени и в такой семье. Историю я помнил хорошо и многое мне в ней не нравилось. Особенно те ненадежные союзники, что имелись у Российской Империи и те перспективы, которые она упустила. Революция и Гражданская война казались чем-то невероятно жестоким и кровавым, унесшим миллионы жизней и заставившим государство стать совсем другим и изменить свою историю. Я верил, что тот путь, которым пошла Россия после 1917 года не единственный из возможных, да и не самый правильный.

Может, поэтому я оказался здесь? Может, у меня имелся шанс на что-то повлиять? Тем более, если все пойдет хорошо, то к началу Русско-Японской войны мне исполнится 58 лет. К этому времени я смогу кое-чего достичь и повлиять на некоторые вещи. А там видно будет.

Конечно, чертовски жаль, что не родился я в императорской семье. С такими-то родичами оказать влияние на внешнюю и внутреннюю политику государства было бы куда легче. Да вот только, вероятно, все места там оказались заняты, и мне пришлось стать Соколовым.

Поэтому военная служба казалась самым верным и честным способом сделать карьеру, завести нужные знакомства и продвинуться к высшим эшелонам власти.

— Подумай о стезе географа и путешественника, отрок, — советовал мне отец Василий. В его словах имелся определенный резон. На Земле еще хватало белых пятен. Северные и Южные полюса пока не открыли, Мадагаскар не исследовали, да и та же Австралия, Новая Зеландия, Африка, остров Пасхи и прочие местечки привлекали внимания. Путь всемирного исследователя и члена многочисленных географических обществ казался интересным. Но кто будет слушать молодого парня? А авторитет в науке завоевывался долгими стараниями и потом. Так что карьера военного казалась делом более верным.

Родители в какой-то момент смирились с моим выбором. К тому же они знали, что если их старшему сынку что-то засядет в голову, то переубедить его практически невозможно.

— Что ж, пусть Михаил понюхает пороху, — в конце концов резюмировал отец. Мать лишь вздыхала, думая о тех неизбежных рисках, что всегда идут с военными рука об руку.

Гимназия осталась в памяти как что-то чудовищно скучное, пыльное и закостенелое. Знания там давали основательные, но слишком уж боялись научить «чему-то не тому». И вообще, такие своеобразные предметы, как латинский язык и пение не добавляли энтузиазма.

В те времена в России главными считались два праздника: Рождество Христово и Пасха. Новый год практически не отмечался, и уж тем более никто не уходил в запой на две недели, как в двадцать первом веке.

На Рождественские каникулы в гимназии отпускали на двенадцать дней. Это