В споре со временем - Наталья Решетовская

Интересно, что по этому поводу сказал бы сейчас сам Солженицын? Рассуждения о том, что каждый народ заслуживает своей судьбы, — я от него слышала. А каждый человек?..

Вернувшись в Ростов, муж поспешил в военкомат. Его порыв сдержали. Предложили ждать.

Почти все выпускники университета были вскоре мобилизованы и посланы в военные училища. В их числе был и самый большой наш общий друг Николай Виткевич — «Кока».

Кока учился в школе вместе с Саней, Лидой и Кириллом.

В 1936 году, когда Саня поступил на физико-математический факультет, Лида — в педагогический институт, Кока и Кирилл — на химфак университета. Туда же поступила и я.

Ещё после 8-го класса школы я начала учиться в Ростовском музыкальном училище по классу рояля. Я попала к превосходному преподавателю Евгению Фёдоровичу Гировскому. Училась вместе и играла на двух роялях с талантливой Гаянэ Чеботарян, ставшей позже композитором.

По окончании школы собиралась полностью посвятить себя музыке. Но я очень любила и науки. Ещё в школе я частенько все выходные дни просиживала над решением задач, которых нам не задавали. На втором месте после математики у меня была химия. Я особенно полюбила эту науку после того, как узнала разгадку той таинственной таблицы со знаками уже знакомых и ещё не знакомых химических элементов, которая висела в нашем химическом кабинете. Оказалось, что таблица гениального Менделеева содержала все кирпичики, из которых сложено наше мироздание, и даже оставляла простор для тех, которые будут открыты в будущем. Полагая, что математика всё-таки не для женской головы, даже если она хорошо соображает, я выбрала химию. Потому раньше, чем с Саней, познакомилась и тут же подружилась с Кокой и Кириллом.

Кирилл через год перешёл в мединститут, а мы с Кокой закончили в 41 году химический факультет Ростовского университета.

Все пять лет мы просидели рядом, успевая совмещать слушание лекций или проведение опытов с постоянным обсуждением «различных идей» (Кокино выражение). Того, что мы слышали от лектора; того, что случалось или читалось каждым из нас раньше и сейчас; да и каждый прожитый день.

В результате мы стали «героями» насмешливых заметок в стенной факультетской газете о болтающих на лекциях. Однако преподаватели прощали нам это: мы хорошо учились. И если бы не Кокина бескомпромиссность, то оба мы окончили бы университет с отличными дипломами. На государственном экзамене по основам марксизма-ленинизма Кока из принципа отказался отвечать на один из дополнительных вопросов типа «А что было бы, если бы…», сославшись на отрицательное отношение Ленина к подобным конъюнктивным вопросам. Члены комиссии рассердились и снизили оценку. Это было так несправедливо, что мы пошли к ректору с просьбой разрешить Виткевичу пересдать экзамен. Председатель комиссии профессор Шенкер предложил Николаю написать заявление с просьбой о пересдаче ввиду того, что во время экзамена он был, мол, в болезненном состоянии.

— Вы прекрасно знаете, что причина не в этом, — ответил ему Кока.

Я рассказала об этом потому, что в случае с дипломом в полной мере проявился Кокин характер.

Саня и Кока были близкими школьными друзьями. Ещё сильней связала их любовь к путешествиям.

Летом 36 года у них обоих появились велосипеды.

Летом 37 года они совершили велопоход по Военно-Грузинской дороге. Летом 38 года — по Украине и Крыму.

В начале 39 года Кока с готовностью принял предложение Сани поступить заочно в МИФЛИ. Они будут идти рука об руку. Кока — в области чистой мысли, Саня — в искусствоведении.

Летом того же года, поступив заочно в МИФЛИ, друзья, изменив велосипедам, совершили плавание на лодке по Волге. Купив за 225 рублей лодку в Казани, они, захватив с собой вместо удочек серьёзные книги, поплыли вниз по Волге, накапливая впечатления и занимаясь предметами МИФЛИ. После трёхнедельного плавания добрались до Куйбышева. Здесь им удалось продать лодку за 200 рублей. Таким образом, путешествие обошлось им в 25 рублей.

Дальше — совместные поездки два раза в год (был с ними и Кирилл) на летние и зимние сессии в МИФЛИ.

И вот Коку мобилизовали. Он был послан на краткосрочные курсы офицеров при Военно-химической академии.

А Саня с 1 сентября начал учить математике и астрономии ребятишек в городке Морозовске. Я преподаю в той же школе химию, основы дарвинизма.

Несмотря на то, что жили мы тогда военными событиями, болезненно переживали неудачи на фронте, да ещё зримо наблюдали тянувшиеся через нашу станцию бесконечные эшелоны с эвакуированными, мы смогли увлечься преподаванием. Любили обмениваться своими мнениями об учениках, об их успехах и провалах. Нам импонировали горящие любознательностью глаза ребят, когда они впервые от нас узнавали что-то совсем для себя новое, до того им неведомое. Потому старались вести занятия как можно интереснее, изобретательнее.

По вечерам мы часто сиживали возле крылечка дома, где жили, долго беседуя с соседями — мужем и женой Броневицкими. Жили они каким-то своим особым мирком… Все события, происходившие на фронте, воспринимали по-своему. Когда в сводках говорилось об оставлении нашими войсками какого-нибудь нашего города, Броневицкий сообщал нам, какой город «взят».

Постепенно разговоры становились всё более откровенными, и мы узнали, что у Броневицкого позади был тот тяжёлый кусок жизни, который мужа моего ждал впереди: тюрьма! Однако в то время признание Броневицкого не помогло нам понять и оправдать его озлоблённости.

В середине октября Саню призвали.

Много лет спустя, в конце 1954 года, Саня напишет:

«Так тяжело было в тот день, 18 октября 1941 г., уходить из дому! Но жизнь моя только с того дня и началась. Никогда мы не знаем, что с нами творится!..»

Когда началась война, супружеству нашему было год с небольшим.

С Саней мы познакомились в сентябре 1936 года, через несколько дней после начала нашего первого студенческого семестра.

Как-то на перемене Кока, Кирилл и я стояли, оживлённо разговаривая. Я уплетала завтрак, принесённый из дому.

Вдруг ребята, подняв головы, воскликнули: «Морж!»

Вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, на нас нёсся высокий, худощавый, густо-светловолосый юноша. Он объяснил, что слушает у нас на химфаке лекции по химии. Говорил он очень быстро. Да и весь он был какой-то быстрый, стремительный. Лицо очень подвижное.

Глаза его то перебегали от одного к другому, то с интересом устремлялись на меня. У него потом осталось в памяти, что в первый момент он увидел не всё моё лицо. Нижняя часть его была закрыта огромным яблоком, которым я закусывала свой бутерброд.