Реквием по шестой роте - Владислав Шурыгин

Из управления, пожалуй, только Леха Черушев не прошел Афган. Но ему хватило Абхазии, где он пробыл все два года на абхазско-грузинской войне.

— Вам завтра с солдатами в бой идти. Так вы хоть поговорите с ними перед этим. В батальоне больше тридцати человек мусульман — башкир и татар. Чем они дышат, что их волнует? Это вы должны знать, чтобы завтра очередь в спину не получить, — чеканил командир слова. — А то у нас некоторые «голубые князья» никак не поймут, куда приехали. «Тушняк» навернут и на боковую. Ничего больше не волнует.

А с солдатами работать надо, заботиться о них. Тогда они вам поверят и в бою не подведут…

…Из двадцати зажигательных дымовых патронов не сработал ни один. — Они еще и в Афгане не зажигались, — горячится зампотыл Лозовой. — Суки, гонят брак.

Действительно, «ЗДП» так ни один и не загорелся. Пришлось их выставить как мишени для снайперов. И уже вскоре весь склон обваловки стрельбища переливался алыми факелами.

Честно говоря, обидно видеть, что за пять лет, прошедших после Афгана, в амуниции и обеспечении не изменилось ничего. Части готовились к боям с тем же оружием и в том же снаряжении, с которым они выходили из Афганистана. «Демократия» и Грачев ничего не дали армии за эти годы. Все те же тяжелые, вечно растрепанные бронежилеты, которые, даже будучи подогнанными, не закрывают жизненно важные органы. Неуклюжие, тяжелые и почти не греющие куртки. Ботинки, в которых даже в шерстяных носках ноги стынут до онемения уже при легком морозе.

Чтобы не мерзнуть, солдаты на валенки надевают чулки от защитных комплектов, отчего становятся похожими на водолазов. Офицеры греются тем, что натягивают на себя прихваченные из дома свитера, белье, шерстяные носки. В итоге «спецназовец» на морозе от всего надетого становится похожим на пожилую сторожиху перед складом.

Это, конечно, всех угнетает и служит постоянной темой злых замечаний, а то и просто забористого мата в адрес министров и президента…

— Чем эту новую обезьянью форму вводить, — говорит зампотех Мартинс, — лучше бы на эти миллиарды разработали и переодели части в хорошую теплую и легкую зимнюю форму да нормальную выкладку бы сделали…

Сам он уже третий день в свободные часы терпеливо орудует иглой, переделывая плавжилет в «лифчик».

— Я в таком весь Афган проходил. Удобный.

«Лифчик» Андрея совмещает в себе выкладку и бронежилет. Титановые пластинки прикрывают сердце, печень, живот, позвоночник и левую лопатку. Сверху все обтянуто тканью от масксети. Удобные карманы для магазинов, гранат, ракет. Примериваю и соглашаюсь. «Лифчик» действительно намного удобнее и практичнее того, во что обряжает войска Грачев…

Григорий Ефимович Погребной, несмотря на свои шестьдесят с лишком лет, бодр и крепок. Если бы не ранение ноги, казачий полковник был бы сегодня в Чечне. У него своя война с Дудаевым. Головорезы Джохара вырезали почти всю его семью. После этого Погребной пришел к Автурханову. Кроме казачьей должности, Григорий Ефимович исполняет еще одну. Он советник в Министерстве национальностей России.

Ранен был Погребной во время неудачного штурма Грозного оппозицией. Настроен решительно.

— Мне бы только подлечиться. И в строй. Надо сокрушить Дудаева.

К «оппозиции» настроен скептически.

— Без толку все это. Никогда бы они Дудаева не скинули. Зачем? Что потом делать? А так — помощь бесплатная из России, поддержка. Да и солдаты оппозиционеры — слабые. Так, один форс и гонор. Не стойкие.

Во время штурма танки с русскими вперед пустили — пошли за ними, а чуть под обстрел попали — откатились назад и даже танкистов не предупредили. Бросили.

А те расползлись по городу, заблудились, встали, тут их и начали жечь, как сено.

Я с отрядом к Госплану пробивался. Там меня и зацепило. Тоже все разбежались. Так бы и в плен попал, если бы не один молодой чеченец. Вытащил…

Зря вообще столько сил в оппозицию вложили, столько средств и оружия. Надо было сразу вводить сюда войска, не влезая в грязь с наемниками и пленными. А так обгадили по самые уши…

Утром по «Маяку» передали — войска вошли в Чечню. Класс! А мы ничего не знаем. Только слухи. Те ушли, эти пошли… Лишь спустя час до всех довели это официально. Даже легче почему-то стало. Наконец-то! Ожидание измотало людей. Всем хотелось определенности.

В палатке инженерного пункта управления авиацией пышет жаром буржуйка. На сбитых деревянных нарах тесно от пилотов. Кто дремлет, кто негромко переговаривается. На столе разложена карта. В подключенных динамиках — радиообмен:

— …133 — я Облако, держи связь с 133-м, он сверху работает.

— … Понял вас.

— Пять полсотни первый, я Акула-3 (позывной одной из колонн), обстрелян из минометов в квадрате Береза-34,3.

— Акула-3, я пять полсотни первый, вас понял. Через три минуты буду там.

— Полсотни первый, я Облако.

— …Отвечаю.

— …Наблюдаете минометы?

— Наблюдаю. Начинаю работу.

— После атаки вам сразу выход вправо и на тысяча пятьсот. Будут работать «Грачи».

— Понял вас, Облако.

Спустя несколько секунд:

— Отработал. Занял тысяча пятьсот. Наблюдаю работу «Грачей».

— …Что наблюдаете?

— …Хорошо горит…

— Облако, я Акула-2, необходим санитар в квадрат «Ясень-24».

— Вас понял, Акула-2, высылаем.

И тотчас с нар поднимаются два пилота. Экипажи «санитара». У выхода их уже поджидает доктор с чемоданом. Все спешат к «вертушке». Там уже стоит «АПА» (аэродромный подвижной агрегат). Запуск. И через минуту «Ми-8» резко взмывает в небо.

Доктор, раскрыв санитарный чемодан, привычно готовит медикаменты. Обезболивающие, перевязочные материалы, капельницу.

— «Двухсотых» много? («Двухсотые» на афганском сленге — погибшие. Так и закрепилось с тех пор.)

— Я четверых привез. А вообще через Моздок десять «двухсотых» прошло. Сколько в Беслане — не знаю.

За иллюминатором «вертушки» показался темный на белом снегу серпантин дороги. На ней — серые «коробки» бронетехники. Она стоит веером, образуя небольшое кольцо в центре. В этот центр и скользит вертолет. Земля резко наплывает, приближается. Захватывает дух, холодит в груди. Но у самой земли машина резко тормозит и плавно, легко касается дороги.

Без вопросов понятно — пилоты прошли Афган…

В распахнутый люк врывается шум винта и ледяной ветер. К «борту», пригибаясь, нестройно бегут солдаты. Четверо тащат носилки, пятый над носилками держит в руке пластиковый пакет капельницы. В свист рассекаемого винтом воздуха то и дела впечатывается какой-то треск.

И вдруг понимаешь — это же стрельба. Идет перестрелка. Звонко, заглушая звук движка, ахнул пушечный выстрел. А метрах в двадцати между двумя БМП вдруг полыхнуло пламя, вспучилась и безмолвно метнулась в разные стороны земля. Разрыв! Через долю секунды его «кашель» донесся сквозь свист винта.

Раненого укладывают на пол. Неестественно серое лицо. Пот на лбу. Бушлат расстегнут. На животе сквозь бинты густо проступает кровь. Доктор ловко перехватывает из рук санитара капельницу и прилаживает ее к сиденью над носилками.

— Осколок мины между пластинами «броника» попал, — кричит в самое ухо врачу санитар.

Доктор кивает. Санитар спрыгивает на землю и, пригибаясь, бежит к «броне», а «вертушка», захлопнув люки, резко отталкивается от земли и, круто кренясь, уходит с набором высоты в сторону от боя.

Торопливо накрученные бинты сползают в сторону, и становится видна неестественно темная, кровоточащая рана. Но доктор рассматривает ее удовлетворенно. Потом быстро и умело накладывает повязку, делает укол.

— Осколок косо пошел. Не в брюшину, а вскользь. Выкарабкается.

Лицо раненого постепенно из пепельно-серого становится бледно-розовым. Шок проходит — видимо, действует обезболивающее. Уже на подлете к аэродрому раненый открывает глаза. Что-то шепчет. Наклоняюсь.

— Пить!

Доктор смачивает марлю и кладет ее на губы раненого.

— Потерпи. Скоро все будет хорошо.

Вертолет садится прямо на бетонку перед ИПУ. К борту подлетает «таблетка» — «рафик» с красным крестом вместе с раненым срывается с места и летит к госпиталю.

Будь жив, солдат!

Вечером после совещания — ужин. Обрыдшая тушенка, хлеб, чай, сало. Сало привезли все, кто мог. Копченое, соленое, малосольное. Вместе с головкой лука на бескормице — это изысканный армейский деликатес.

За трапезой — обмен мнениями. Заканчивается пятый день войны. Войны совершенно невнятной, непонятной.

— По телику опять какого-то бородатого старца с ружьем гоняли. Мол, смертник ислама…

— Где они, эти смертники? Грозный окружили, а боев толком и не было.

— Сплюнь три раза.