Призраки и духи старой Японии - Лафкадио Хёрн

А когда юный путник взял в руку что-то гладкое, но не камень, – и поднял это, – в едва различимом сумраке он разглядел череп – нахальную насмешку смерти.

«Не задерживайся здесь, сын мой! – предупредил голос учителя, – Вершина, на которую мы должны забраться, – очень далеко!»

Они пробирались сквозь тьму и чувствовали постоянно под собой тихий странный хруст и видели, как ледяные огни извиваются и умирают,

– пока край ночи не стал серым, а звёзды не начали угасать, и восток не начал заниматься.

Но они продолжали восхождение наверх, – быстрее, быстрее, – и в этом им помогала сверхчеловеческая сила. Их сейчас окутывал холод смерти, – и огромное безмолвие. Золотое пламя занималось на востоке.

Затем впервые взору путника открылась нагота крутых обрывов; – и им овладели трепет и смертельный ужас. Так как нигде не было земли,

– ни под ним, ни рядом с ним, ни над ним, – только лишь груда, чудовищная и безмерная, черепов и осколков черепов и праха костей, – с мерцанием выпавших зубов, как мерцание обломков скалы в разрушении прилива.

«Не бойся, сын мой! – прокричал Бодхисаттва; – только те, кто силён духом, могут попасть в место Видения!»

За ними мир исчез. Не осталось ничего, кроме облаков под ними и неба над ними и груды черепов между ними – которые терялись из виду в вышине.

Затем солнце взошло с теми, кто покорял вершину; и не было никакого тепла в его лучах, а только лишь холод, острый как меч. И страх огромной высоты, и кошмар изумляющей глубины, и ужас безмолвия, разрастался всё больше и больше и спустился на путника и отяготил его, сковал ноги, – так что внезапно все силы покинули его и он застонал как спящий во сне.

«Быстрей, поторопись, сын мой! – закричал Бодхисаттва: – день короток, а вершина очень далеко отсюда».

Но странник пронзительно закричал: «Мне страшно! Мне несказанно страшно!» – и силы покинули меня!»

«Сила вернется, мой сын!» – ответил Бодхисаттва… «Взгляни-ка на то, что под тобой и над тобой и вокруг тебя и скажи мне, что ты видишь».

«Я не могу, – закричал пилигрим, дрожа и цепляясь: – Я боюсь взглянуть вниз! Передо мной и вокруг меня нет ничего, кроме людских костей».

«Но всё же, сын мой, – сказал Бодхисаттва, заливаясь мягким смехом, – всё же ты не знаешь, из чего сделана эта гора».

Юный пилигрим ещё раз произнес, содрогаясь: – «Мне страшно! Мне несказанно страшно!.. Здесь нет ничего, кроме черепов!»

«Это гора и есть гора черепов!», – ответил Бодхисаттва. «Но знай, сын мой, что все они ТВОИ СОБСТВЕННЫЕ! Каждый в какое-то время был вместилищем твоих мечтаний и иллюзий, твоих желаний. Среди них нет ни одного, который принадлежал бы какому-то иному существу. Все они – все без исключения, – были твоими в миллиардах твоих предыдущих жизней».

Фурисодэ

Недавно, проходя по небольшой улочке, занятой в основном продавцами старинной посуды, я обратил внимание на фурисодэ, или платье с развевающимися рукавами, насыщенного пурпурного оттенка, называемого мурасаки, висящего перед одним из магазинов. Подобное платье могла бы носить дама высокого положения во времена Токугава[1]. Я остановился и посмотрел на пять фестончиков на нём; и в тот же момент в моей памяти всплыла легенда о подобном платье, которое, согласно преданиям, однажды послужило причиной разрушения города Йеддо[2].

Почти двести пятьдесят лет назад дочь богатого купца из города Сёгуна, на одном религиозном празднике увидела в толпе юного самурая необычайной красоты и сразу же влюбилась в него. К сожалению, он исчез в толпе, прежде чем она через своих слуг узнала, кто он был и откуда. Но его образ запал ей в душу вплоть до мельчайших деталей его костюма. Праздничные одеяния, носимые тогда юношами-самураями, едва ли уступали по своему великолепию нарядам юных девушек; и верхнее платье этого прекрасного незнакомца казалось чрезвычайно красивым очарованной девушке. Она подумала, что, надев платье такого же качества и цвета, с такими же фестонами, она сможет привлечь его внимание в следующий раз.

Конечно, она заказала сшить себе такое платье с очень длинными рукавами, по моде того времени и щедро вознаградила портного. С тех пор она носила его всегда, когда выходила из дома; а дома она вешала его в своей комнате и пыталась представить в нём своего незнакомого возлюбленного. Иногда она часами стояла перед ним – то мечтая, то проливая слёзы. И еще она обращалась к богам и Буддам с молитвами о том, чтобы завоевать любовь молодого человека часто повторяя молитву секты Нитирэн[3]: «Наму мёхо ренге кё!»[4]

Но больше она никогда так и не видела юношу; и зачахла она от тоски по нему, заболела, умерла и её похоронили. После похорон платье ее с развевающимися рукавами, за которое она так щедро заплатила, было даровано буддистскому храму, который посещала её семья. В те времена была жива еще древняя традиция – таким образом избавляться от одеяний умерших людей.

Священник смог продать платье по хорошей цене; так как оно было сделано из дорогого шёлка и на нём не было видно следов слёз, которые покойная красавица роняла на него. Оно было куплено девушкой примерно того же возраста, что и умершая дама. Но проносила она его всего лишь один день. Потом бедняжка заболела и начала как-то странно себя вести кричала, что её преследует видение красивого юноши и что за его любовь она умрёт. А затем… через некоторое время и она умерла; и платье с развевающимися рукавами было передано в храм во второй раз.

И снова священник продал его; и вновь его купила юная девушка, которая нарядилась в него лишь раз. Затем и она заболела и рассказывала окружающим о прекрасной тени, а потом и она умерла и её похоронили. И платье в третий раз было предано в храм; но тогда уже священник удивился и у него появились сомнения.

Тем не менее он рискнул продать злополучное платье ещё раз. И снова оно было куплено девушкой и снова надето; и владелица платья заболела чахоткой и умерла. И платье было передано в храм в четвёртый раз.

Тогда священник пришёл в полную уверенность, что в дело вступили злые силы; и приказал своим служителям развести костёр во дворе храма и сжечь злосчастное платье.

Те повиновались, развели костёр и бросили в него платье. Но когда загорелся шёлк, внезапно в языках пламени появились слова молитвы – «Наму мё хо ренге кё!»; – и они, один за другим, подобно искрам взмыли к крыше храма; и храм охватил пожар.

Угольки от горящего храма сразу же перекинулись на соседние крыши; и вся улица вскоре оказалась в огне. Затем поднявшийся с моря ветер перенёс разрушения на следующие улицы; и пламя распространилось от улицы к улице и от района к району, пока пожаром не был охвачен почти весь город. Это ужасное бедствие произошло на восемнадцатый день первого месяца первого года Мейреки (1655 год), и его до сих пор помнят в Токио как Пожар Фурисодэ «Великий Пожар Платья с Развевающимися Рукавами».

Согласно книге легенд, называемой «КибунДайджин» (Kibun-Daijin), имя девушки, которая заказала сшить себе платье, было О-Саме; она была дочерью Хикойэмона, торговца винами из Хяакушо-маши, что в районе Азабу. Из-за своей красоты её также называли Азабу-Комачи, или Комачи из Азабу[5]. (1). Та же книга легенд гласит, что храм, о котором говорится в легенде, был храмом Нитирена, называемым Хон-майоджи, в районе Хонго; и что фестоном на платье был цветок кикиё («китайский колокольчик»). Но существует множество различных версий этой легенды; и лично я не доверяю «Кибун-Дайджин», так как она утверждает, что прекрасный самурай был на самом деле вовсе не человеком, а перевоплотившимся драконом или водным змеем, который жил в озере Уйено-Шинобазу-но-Ике.

Благовоние

Я вижу, как из темноты возвышается лотос в вазе. Большая часть вазы невидима, но я знаю, что она бронзовая и что её блестящие ручки сделаны в виде драконов. Только лотос полностью освещён: три чисто белых цветка и пять больших золотых и зеленых листьев; золотые – наверху, зеленые на заворачивающейся нижней поверхности; искусственный лотос. Он купается в ниспадающем потоке солнечного света темнота под ним и за пределами света сумерки ниши храма. Я не вижу отверстия, через которое проникает свет, но знаю, что это небольшое окно, по форме и контуру напоминающее храмовый колокол.

Причина, по которой я вижу лотос одно воспоминание о моём первом посещении алтарной части буддистского храма до меня дошёл запах ладана. Часто, когда я чувствую запах ладана, я вижу лотос; и, как правило, сразу после того другие воспоминания о моём первом дне в Японии восстают в быстром порядке с почти болезненной пронзительностью.

Он почти везде этот запах ладана. Он представляет собой один элемент слабого, но сложного и незабываемого запаха Дальнего Востока. Его можно почувствовать в жилом помещении не реже, чем в храме в доме крестьянина не реже, чем в императорском яшики[6].