Голос Вселенной 1993 № 8 - Юрий Дмитриевич Петухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уу-у-ублю-я-я-аааа! – завел он прежнее и вновь навалился на мертвечиху. Облапил ее, присосался слюнявыми губищами к разлагающейся трупной коже.
Он так ничего и не понял. О-о, как счастливы безумные и безумно пьяные! Я люто и злобно позавидовал негодяю. А перед глазами встала одна жертва моя, туристочка из Италии, черненькая и грудастая. Еще в семьдесят девятом на Ладоге я ее прихватил, всю ночь терзал и голубил, то рвал смертным рваньем, то ласкал, надежду давал, измывался. А потом еще живую в дупло старого сухого дуба забил, керосином облил да сжег. Но промашка вышла – два местных парня видели концовочку нашу. И, сволочи проклятые, вместо того, чтоб как подобает добропорядочным советским гражданам, бежать в ментовку и стучать на меня, закладывать, они подхватили какие-то дубины и так отдубасили, что духу лишили… Очнулся тогда ночью, во мраке, весь в веревках, в болоте, издыхающий, но рвущийся куда-то. Ничего не помнил, это меня мой звериный дух вызволял, в беспамятстве, связанный, а выполз из болота, просчитались ребятишки, думали, утопну я, сдохну как гнида поганая, а я выполз как гнида. Гниды – они живучие. Двенадцать дней лежал не жрамши, только жижу болотную сосал да комары меня ели. Оклемался. Я эту суку итальянскую во веки веков не забуду! Паскудина! Гадина! Натерпелся я из-за нее. И чего только вспомнилась… это мне все за грехи мои. Не искупить их никогда! А башка уже зарастает, опять все вижу как на ладони – бесятся они, трутся похотливо, визжат… Ну, думаю, нет.
– Щя я вам, гады!
И с куском гранитной плиты на них… Только опять не добежал. Сам столбом встал, аж мурашки по коже и кол словно в спину. Это я его глаза вдруг увидал. Еще недавно совсем мутные они были, дикие, пьянющие… а тут! Прозрел, падла! Прочухался! Увидал сам себя на разлагающемся, вонючем, но живом, скалющем зубища трупе, услыхал мертвецкий хохот и визг. И такой дикий, леденящий душу страх в глазищах этих запылал, что и белков не осталось. Из разинутого рта ни звуку, свело судорогой… ну, малый, в чужом пиру похмелье тебе! Хреновые штуки!
– Милый, давай, давай… – пристанывапа она, ни хрена не видя, извиваясь голым зеленым телом, подставляя кости и изъеденную червями плоть.
А он соляным столпом застыл. Ужас!!!
И тогда понял я, что мне бежать надо, не то хуже будет, совсем хреново будет. Попятился, прижал руки к лицу.
А она выпрямилась, тоже застыла.
– А-а-а, вот ка-а-ак?! – вырвалось сипло из ее рваного мертвого горла. – Вот оно ка-а-ак?!!!
И кровавые точки вдруг загорелись в черных провалах глазниц. И увидала она все разом. И меня, убийцу своего во всей мертвецкой красе, трясущегося, голого и жалкого, и его – этого восьмипудового жеребца, прервавшего лихое дело. И зарычала она на меня, не на него. Ведь это я все испортил, я все испоганил ей, я жертву отвлек, вывел из колдовского оцепенения и ворожбы. И потянулись ко мне длинные, вытягивающиеся костлявые ручища ее. И пошла она на меня, грозя пытками безумными и боем смертным.
Но не отступил я. Тоже не лыком шит. Из той же богадельни. Звериная ярость закипела во мне. И приготовился я к бою. И выплыли из адской тьмы перед глазами моими радостные рожи чудищ-дьяволов. Возрадовал я их. Что же делать! Опять вниз, в преисподнюю?! Вся сила в ней, не могу я препятствовать своей жертве, не могу мстить и защищать себя, иначе вновь по кругу адскому. Погибель моя! Со всех сторон погибель!
– Ну погоди, погоди… – шипела мертвечиха, наступая на меня. – Щас, еще немного, еще чуток!
Опустил я руки. Запрокинул голову. И спасло меня чудо.
Столп этот соляной, алкаш протрезвевший – уматывал, точнее, уползал, без штанов, сверкая голым своим жирным задом, полз и полз к ограде! И трясся весь, все в нем ходуном ходило, каждая складка, каждая жила, голова аж тряслась.
– Уходит… – промычал я тупо.
– Что-о-о?! – взревела она, обдавая мое лицо трупным перегаром, мертвечиной и гнилью. – Куда-а-а?!
Она сразу все поняла.
И я ей стал не нужен. Она бросилась за этим жирным ублюдком, ухватила его костлявой цепкой рукой за голый зад, подхватила под живот… и рванула назад. Это надо было видеть – изможденный скелет тащил целого бегемота, да еще как тащил!
– И-и-ииии-бл-я-яяяяя!!! – визжал по-бабьи тонюсенько и гадко жирный ублюдок. Он Так и не смог выдавить из себя ни единого членораздельного слова. Это был не человек, а какая-то голозадая визжащая скотина.
А как на меня зыркнула тварюга – прожгла дьявольским огнем насквозь. Но не остановилась, добежала до разверзтой еврей могилы, зарычала, захохотала дико… и провалилась в землю вместе с жертвой своей, еще живой, орущей благим матом. Только подземное глухое эхо прокатилось.
– Господи, что же это! – прошипел я, забывшись.
И незримой молнией ударило мне в загривок, повалило наземь. Нечего повторять имя недоступное, нечего! Не мне его произносить, опять опростоволосился.
Сквозь боль и слезы эхо слышал подземное. И полз к могиле. Хотел все сам увидать. А как подполз, заглянул в черную дыру, так глазам больно стало. Омерзительный, членистоногий и прозрачный «земляной ангел» пеленал на дне глубоченной черной ямищи живого еще мужика. Тот дергался, бился, хрипел и стонал – визжать он уже не мог. Холодно мне стало и мерзко, неужто живьем они его в ад потянут?! Даже жаль гада! Как же так?! А мертвечиха, бабища эта все подлезала под хрипящего, все ластилась, жалась, впивала острые клыки в жирную шею. И хохотала. А червь проклятый работал, дело свое делал… И до того мне того мужичину стало жаль, что сунулся я ему на выручку в могилу, рванулся… но не пустила меня какая-то злая сила туда.
