Что мы узнали из утренней газеты - Роберт Силверберг

«Не спеши, Билл, биржу лихорадит», — посоветовал он.

Необычный маклер. Не всякий станет отговаривать вас и лишать себя комиссионных. Ноя сказал, нет, у меня предчувствие, и велел покупать «Левин», «Баух», «Натомас», «Дисней» и «ЕсиДж». Хорошо, решил я, если получится, считай, что подарил себе отпуск в Европе, и новый крайслер, и норку жене, и еще кучу всякого добра. А если нет? Тогда ты только что потерял уйму денег, Билли, дружище.

Я воспользовался и спортивной страничкой. Заключил несколько пари на работе. В столовой побился об заклад на 250 долларов с Батчем Хантером, что «Сент-Луис» выиграет у «Гигантов», а по пути домой поставил на пару лошадок.

Во вторник вечером пришел домой, выпил и спросил жену, какие новости, а она ответила, целый день на улице только и разговоров, что о газете. Кое-кто из жен звонили маклерам и даже ставили на лошадей. Хорошо, моя жена не из таких, не женское это дело.

Какие акции они покупали, поинтересовался я.

О, она не помнит названий. Но чуть погодя позвонила Жеан Брус, и моя спросила о бирже, и Жеан ответила, что она купила «Виннебаго», «Ксерокс» и «Трансамерику». Слава богу, подумал я. Было бы подозрительно, если бы в тот же день вся Редбад-Кресченд стала покупать «Левич», «Баух», «Дисней», «Натомас» и «ЕсиДж». С другой стороны, чего беспокоиться, если кто и заметит, можно объяснить, что мы организовали клуб. Да и нет закона, запрещающего играть на бирже с помощью газеты из будущей недели. Впрочем, кому нужен лишний шум?

Я достал газету. Жеан, дура, связалась с «Ксероксом», он поднялся только на шесть процентов, а прибыль-то дают именно проценты. Зато «Виннебаго» больше чем на 10 процентов, а «Трансамерика» чуть ли не на 20. Жаль, что я не заметил, хотя чего жадничать, и я не промахнулся.

Сама газета меня удивила. Шрифт местами расплывался, кое-где я еле разбирал слова. По-моему, этого не было. Кроме того, бумага казалась другого цвета, более серая, более старая.

— Что-то происходит с газетой, — сказал я жене.

— Что ты имеешь в виду?

— Словно она разрушается.

— Все может быть, — вздохнула жена, — Это как сон. Во сне все меняется без предупреждения.

Среда, 24, без перемен. «Доу» даже упали до 798.63. Тем не менее мои потихоньку идут вверх. Я уже выиграл 4 пункта на «Баух», 2 на «Натомас», 5 на «Левич», 2 на «Дисней», три четверти на «ЕсиДж», и, хотя это далеко от предсказаний нашей газеты, впереди еще «ошеломляющий двухдневный взлет». «Виннебаго», «Трансамерика» и «Ксерокс» тоже немного поднялись. Завтра Благодарение и биржа закрыта.

Благодарение. Днем пошли к Несбитам. Благодарение принято проводить со своими родственниками: дядями, тетями, кузинами и т. д., но это невозможно в новом районе, где народ со всех концов, поэтому мы едим индейку с соседями. Несбиты пригласили Фишеров, Гаррисов, Томасонов и нас с детьми, разумеется. Большое шумное сборище. Фишеры пришли очень поздно, у Эдит глаза покраснели и опухли от слез.

— Боже мой, боже мой, — повторяла она, — я только что нашла мертвой свою сестру.

Все стали задавать обычные бессмысленные вопросы, где она жила, что случилось. А Эдит всхлипнула и сказала, она еще не умерла, она умрет в следующий вторник.

— Эдит читала некрологи, — объяснил Сид Фишер. — Бог знает зачем, из любопытства, я полагаю.

— У нее больное сердце, — всхлипнула Эдит, — В этом году было три приступа.

Лейс Томасон подошла к Эдит, обняла ее нежно, это у Лейс так хорошо получается, и сказала, ну-ну, Эдит, все там будем рано или поздно, в конце концов, бедняжка больше не страдает.

— Как вы не понимаете, — вскричала Эдит, — она еще жива, и, возможно, если сейчас позвонить и отправить в больницу, ее могут спасти. Но что ей сказать? Она посмеется или решит, что я сошла с ума. Или так расстроится, что упадет замертво. Что же делать, о господи, что делать?

— Скажи, что это предчувствие, — посоветовала моя жена.

— Нет, — оборвал Майк Несбит, — не делай ничего подобного, Эдит. Ее не спасли, когда пришло время.

— Время еще не пришло, — воскликнула Эдит.

— Пришло, — настаивал Майк, — потому что у нас есть газета, описывающая события тридцатого ноября в прошедшем времени.

— Но это моя сестра, — повторила Эдит.

— Будущее изменить нельзя, — сказал Майк. — Для нас события того дня также реальны, как любое событие прошлого. Будущее, как колода карт. Вытащив одну, мы можем разрушить весь домик. Тебе надо смириться с судьбой, Эдит. Иначе, кто знает, что произойдет.

— Моя сестра, — прошептала Эдит, — Моя сестра умирает, а вы не позволяете мне пальцем шевельнуть, чтобы ее спасти.

Таким настроением Эдит портила весь праздник. Очень трудно быть радостными и благодарными, если рядом едва не рыдают. Фишеры ушли сразу после обеда. Мы утешали Эдит, как могли, и выражали сочувствие. Вскоре ушли Томасоны и Гаррисы.

Майк посмотрел на мою жену и на меня и сказал:

— Надеюсь, вы-то не собираетесь убегать так рано?

— Нет, — сказал я, — мы не спешим.

Майк говорил об Эдит и ее сестре. Ее нельзя спасти, продолжал настаиватьон. Это может быть крайне опасно для всех нас, если Эдит попытается изменить будущее.

Потом мы стали обсуждать дела на бирже. Майк купил «Натомас», «Трансамерику» и «Электронные информационные системы», которые, по его словам, должны подняться с 34¾ до 47. Так мы беседовали, и он достал декабрьскую газету, чтобы сравнить кое-какие цифры. Заглядывая через его плечо, я обратил внимание, что шрифт очень неразборчивый, а страницы серые и хрупкие.

— Как ты думаешь, что происходит? Газета явно разрушается.

— Это энтропийный сдвиг, — сказал он.

— Энтропийный сдвиг?

— Газета, вероятно, подвергается крайне сильным энтропийным напряжениям из-за своего аномального положения в чужом времени. Я заметил, что шрифт расплывается, и не удивлюсь, если через несколько дней он вовсе исчезнет.

Тут я обратил внимание на «Баух» и «Ломб». 149¾.

— Погоди-ка, — сказали. — Уверен, что тут должно быть сто сорок девять ровно. И «Натомас» — пятьдесят шесть и семь восьмых вместо пятидесяти семи. И еще некоторые другие.

Цифры не соответствовали тем, которые я помнил. Мы по-дружески поспорили, а потом не так уж и по-дружески, когда Майк намекнул, что у меня дырявая память. В конце концов я сбегал домой и принес свою газету. Мы положили их рядом и стали сравнивать. И конечно, на четверть, на восьмую, но они расходились. Что еще хуже, цифры не соответствовали тем, которые я выписал в первый день. Моя газета теперь показывала: «Баух» — сто сорок девять с половиной, «Натомас» — пятьдесят шесть с половиной, «Дисней» — сто семнадцать, «Левич» — сто четыре, «ЕсиДж» — двадцать три и пять восьмых. Все как бы скользило.