Тень от башни - Надя Яр

Саша провёл ночь на земле в грязном промышленном районе. Ему не встретилось ни души. Окна необитаемых зданий так и не загорелись — пустыня, да и только. Он сам не знал, спал ли он хоть немного или все эти часы прободрствовал в полубреду. На рассвете он вышел на перекрёсток, вытащил из мусорного бака немного бумаги и недопитую бутылку минеральной воды, кое-как привёл себя в порядок и пошёл наугад туда, откуда, как ему казалось, доносилась более человечная часть городского шума.

Он кружил по городу несколько тяжких, сухих и жарких часов, пока не смешался с потоком и вышел наконец к центру. Барселона представляла собой шумное бетонное гнездо, будто для каменных ос, в сердце которого хранилось драгоценное яйцо — собор Святого Семейства, похищенный бесами, как весь мир, лишённый предназначения, превращённый в аттракцион. Из-за этого, а может быть, из-за тягот последних полусуток творение Гауди не произвело на Сашу должного впечатления. К тому же оно было неокончено. Саша добросовестно обошёл здание, осмотрел все четыре фасада и решил вернуться ночью, когда Святое Семейство осветят прожекторами.

Он украл карту города с вертушки книжной лавки и весь день просто гулял. Прошёл по Меридиана к порту, заглядывая в магазины — поначалу доступные, потом всё дороже и эксклюзивней. Забрёл по дороге в гипермаркет, гламурный молл с кучей моднючих бутиков, и тусклый блеск золота на браслетах и ручках сумок долго ещё ощущался позади век. Не это ли золото привезли в Испанию конкистадоры? Саша принялся вспоминать всё, что читал о Конкисте, чтобы поднять себе настроение, но трюк не сработал: реальность бросилась наперерез, будто продажная девка, не выносящая, когда ею пренебрегают. Она была знанием — Кецалькоатль, недопроваженный в ад и вселившийся в злобного сассанаха. Эти мысли скользнули кольцом — и опять в них предстали кресты. Кресты вроде тех, что презентовал ему нынче дон Барка, стояли по всему Новому Свету — кощунственный вызов мятежного ангела Богу. Саша прикинул, что за ангелом был до Падения Пернатый Змей. В голову лез серафим, чудное существо из очей и крыл, но Саша подозревал, что Змей — дух побольше калибром.

Саша дошёл до берега. Земля и море были закованы в бетон и сталь. Железо, схватившее воды, режущее на вид, причиняло душевную боль — Изенгард, Мордор, страшный ландшафт модерна. Железо обосновалось и в нём самом, зломудрое, как первородный грех — кутало хрупкие живые кости, делало человека сильным, неразбиваемым, неуязвимым. Мучило, терзало. Он ещё переведается с доном Баркой, придёт и его черёд.

Саша вернулся к Святому Семейству по другой стороне тех же улиц и даже, казалось, в той же толпе. От жажды в горле скребло. Он украл бутылочку фанты и выпил до дна, сплёвывая пластиковый привкус, но жажда только усилилась. Он вытащил из кармана свои последние деньги, пересчитал, купил большую бутылку столовой воды и стал искать, где бы сесть. На всех скамейках кто-то да сидел. На всех. Суставы ног болели, как всегда, когда Саша стоял или ходил слишком долго, и боль уже приближалась к уровню труднопереносимой. Саша прислонился к стене, полуприсев на выступающий фундамент дома, и смотрел на сидящие компании и парочки с растущей глухой ненавистью. Он убеждал себя: не стоит. Они не знали, что ему плохо и больно, иначе наверняка бы освободили для него скамью, пригласили сесть. Но — возражал он тут же — они ведь знали, что он есть, есть такой человек Саша Плятэр, примерно знали из СМИ, что он делает, ради чего и чего ему это стоит. Они знали, чем Саша жертвует ради них, какую жизнь он влачит — и всё равно продолжали по-обывательски существовать, делать, думать и принимать зло — платить налоги, подчиняться правилам, питать систему. Их не интересовала чужая боль. Саша скрипнул зубами и хотел было сесть наземь где стоял, но никто здесь так не сидел, это было не принято. Он рисковал бы, что кто-то, увидев его сидящим, глянет ему в лицо — Саша не строил себе иллюзий насчёт его выражения — спросит, не стало ли ему плохо, а то и вызовет скорую. Такое однажды случилось в Праге.

Потом он всё-таки сел на свободном краю скамейки, прикрывая лицо ворованной картой. Из носа вдруг пошла кровь, а удушливая жара, пыль, вонь бензина и пары бензола отравляли каждый вздох. Саша подобрал с мостовой начатую упаковку бумажных платков и приложил один из них к носу. Ему стало не хватать кислорода. Барселона оказалась ему врагом, и Саша не удивлялся. Город построил отец Ганнибала, карфагенянин Гамилькар Барка. В юности Саша зачитывался Честертоном и вслед за ним возненавидел Карфаген, ничегошеньки о нём не зная. Впоследствии, когда он прочёл пару-тройку книг по истории, злая ложь Честертона стала очевидной, но Саша не предал кумира. Из чистого упрямства он решил считать Честертона правым пусть не по фактам, но в некоем высшем, истинном и единственно важном смысле. И этот город, детище Баркидов, узнавал в Саше оттиск врага, предавал его людей в руки слуг сатаны и превращал его пребывание на своих улицах в ад.

Между тем день клонился к концу. Саша отправился искать отель. Стояло лето, Барселона была набита туристами под завязку. После того, как ему дважды отказали, на вавилонском смешении языков дав понять, что свободных мест нет, Саша вернулся в центр и отыскал туристический инфо-офис. Располагался он под землёй, по соседству с метро, и тоже был полон людей, в основном испаноязычных. Расталкивать их силой было бы неумно, и Саша битый час проторчал в медленной, словно пытка, очереди, разочарованно отмечая, что все испанцы, похоже, гораздо ниже его. Это были невзрачные, малорослые, некрасивые люди — ничего общего с портретами гордых конкистадоров. Они очень плохо говорили на английском, а других европейских языков не понимали вообще. Из всех людей, набитых в офис, как селёдка в бочку, хоть сколько-то потягаться с Сашей ростом и статью мог только пожилой американец в ярких шортах, послушно выстаивающий ту же очередь вместе со своей толстой женой. Когда девушка за компьютером всё-таки отыскала свободный номер и вернула фальшивый паспорт вместе с бронью, Саша остолбенел.

— Вы что, и имя с паспорта списать не можете?

Она, конечно, ничего не поняла, и он продолжил по-английски, тыча пальцем в бронь:

— My name is Alex Weiss, that's simple. How can you make three mistakes in it for God's sake?![2]

Девушка что-то мямлила по-испански, Саша не понимал ни слова. Он нависал над столом и требовал объяснений:

— Three mistakes! Can't you even write it off the pass without making a mess of two short words?![3]

— I am trying to help you…[4] — она наконец отыскала в своём ограниченном словаре подходящую фразу и даже произнесла её без ошибок, но Сашу уже понесло. Не понимая сам, что испытывает — веселье или же ярость — теперь он должен был выяснить, каким образом можно списать простое имя из девяти букв с тремя ошибками, если паспорт лежит у тебя под носом.

— I am trying to help…

Она была в отчаянии. Саша продолжал ругаться и не отступал, уже и сам допуская ошибки в английских фразах, чувствуя, что все взгляды в этом проклятом подвале на нём. Злосчастная девчонка чуть ли не в слезах ретировалась, на смену ей села крепкая смуглая женщина лет сорока и требовательно протянула руку за Сашиными бумагами.

— No, no, — сказал Саша, — не стоит.

Она смотрела на него драконьим взором. Саша отдал бумаги, гадая, не придётся ли провести между мусорными бачками ещё одну ночь. Однако же пронесло: бронь исправили, распечатали снова, вложили в паспорт, хлопнули о стол. Саша развернул лист. Ошибка в имени была. Одна. Он вытаращил глаза, потом хохотнул и вышел.

— Da me una ventura, por favor.

Ответом было удивлённое лицо полной стареющей дамы. Саша стиснул зубы, вдохнул, выдохнул и повторил заказ по-русски, по-украински, по-английски. Толстуха выдала что-то испанское — звучало осмысленно, но сути Саша не уловил. Он вспомнил про свою бронь и протянул консьержке паспорт со сложенным листком.

— Ah, una habitacion!

Она расправила норовивший сложиться новенький паспорт, прижала его пепельницей к столу и защёлкала клавиатурой, внося данные в древний скрипящий компьютер. Эта женщина неприятно напомнила Саше его союзное детство — встречались такие библиотекарши и секретарши в больничных приёмных. Значит, habitacion — комната, не ventura. Что же он заказал сначала?..

В номер Саша пробрался, иначе не скажешь, на тесном лифте, в котором не мог даже расправить локти как следует. Они упирались в стены этого гроба. Всё здесь было тесным и узеньким, рассчитанным на вертлявых мелких туземцев. Комната оказалась спартанской, зато кровать была здоровенная, да и ванная на удивление хороша. Саша принял душ, посидел в ванне и лёг голышом на кровать. Вода высыхала на коже и охлаждала, но боль обитала внутри, змеясь вдоль костей. Ад. Саша почувствовал потребность в молитве и произнёс:

— Боже.