История сердца. Любовная проза - Валерий Хатюшин

Только под утро я смог заснуть…

«Наш самолет следует до Красноярска. Мы летим на высоте девять тысяч метров. За бортом минус двадцать градусов».

Я открыл глаза. В иллюминаторе висела сплошная тьма. Облака исчезли. И лишь далеко внизу мерцали маленькие огоньки. В одном месте они сплелись в единый светящийся круг, похожий на созвездие.

«Мы пролетаем над Казанью», – объявил по радио женский голос.

…Оля сидела на кушетке около торшера, освещенная неярким малиновым светом. Она низко опустила голову и ее темно-каштановые волосы опустились на лицо. Я подсел к ней, отвел волосы с ее лица и прикоснулся губами к горячей щеке.

– Ты будешь меня ждать?

Она положила голову мне на плечо и сжала в ладонях мою руку.

– Конечно, буду.

Я прижал ее к себе и стал нежно покрывать поцелуями ее лицо и шею.

– Если ты меня не дождешься, я там умру от тоски, – прошептал я ей в ухо.

– Господи, целых два года… Не знаю, как мы их переживем…

– Меня будут спасать только твои письма.

Она улыбнулась, и в этой улыбке было столько красоты и нежности, что мои глаза помутнели от набежавшей влаги.

– И меня тоже. Как приедешь, сразу напиши. И никогда не сомневайся в моей любви…

Она стала гладить меня по волосам, приговаривая: «Мой любимый, любимый…» Потом, немного помолчав, сказала:

– Знать бы, где ты будешь служить…

– Самому интересно…

Я очнулся от прикосновения чьей-то руки. Передо мной стояла улыбающаяся белокурая девушка в форме стюардессы.

– Хотите нарзану?

– Спасибо, с удовольствием.

Меня и впрямь мучила жажда. Она не проходила в течение всего полета, сколько бы я ни просил питья.

Начинало светать. Внизу проступали расплывчатые очертания далекой земли. Прежняя чернота сменилась туманной серостью, и только утренний горизонт светился свежей, обновленной голубизной.

Во мне беспорядочно теснились воспоминания вчерашних проводов. Они бессвязно возникали в сознании и так же мгновенно исчезали, оставляя в душе то грустное, то светлое чувство.

Оля осталась со мной до утра. Я никогда не забуду этих последних ночных часов рядом с ней, моей необыкновенной шестнадцатилетней возлюбленной. Мы думали, что расстаемся на два года, а оказалось – на всю жизнь.

…Со всеми провожающими прощались возле автобуса, который увезет нас в Домодедово. Прежде всех я подошел к матери. Глаза ее заблестели, губы дрогнули, она обвила руками мою шею и стала быстро, торопливо обцеловывать… После нее меня все обнимали, говорили какие-то слова и долго жали руку. Особенно Ира… Она прильнула ко мне, хотела что-то сказать, но смутилась, отвернула лицо, и я только слегка прикоснулся губами к ее щеке.

Последней со мной прощалась Оля. Она отвела меня в сторону, повесила мне на шею медальон и наказала, чтобы я носил его, пока мы не встретимся. Я крепко прижал ее к себе и в последний раз мы застыли в долгом поцелуе. Сердце мое сжалось в тягучей тоске, я с какой-то отчаянной безнадежностью взглянул в ее безумно красивые глаза, схватил чемодан, помахал всем рукой и скрылся в толпе призывников, садящихся в автобус.

Когда ехали на аэродром, ребята на соседних сиденьях веселились, поправляли здоровье после вчерашних проводов, что-то пели под гитару, но я сидел молча, угрюмо и еле сдерживал слезы.

Служить мне пришлось в Сибири, в Красноярском крае, в ракетном дивизионе.

Вот два письма, полученных мною от Оли, – первое и последнее. Между ними – целый год. Писем от нее за год нашей разлуки было много, но эти два – самые главные.

«Здравствуй, дорогой мой, любимый!

Ты даже представить себе не можешь, с каким нетерпением я ждала от тебя весточки. Вот уже прошла неделя с того дня, как мы тебя проводили, а мне кажется, что я тебя не видела ну, по крайней мере, полгода. Мне казалось, что, приехав в часть, ты написал всем, а про меня забыл, так я ждала твоего письма.

…После нашего с тобой прощания все провожавшие поехали на трамвае, а я пошла пешком, потому что уже не могла держать слез. Их все заметили – и улыбались, глядя на меня, а мне почему-то было очень неудобно и даже стыдно. Я убежала от них, шла и плакала. Незнакомые люди проходили мимо и смотрели на меня с недоумением. Пока дошла до твоего дома, немного успокоилась и заглянула к тебе. Все гости уже вновь сидели за столом. Твоя мама что-то мне говорила, но я не слышала. Кажется, она просила или заходить к ней, или не уходить…

…Дорогой мой, наши встречи и все твои слова, клятвы и поцелуи мне теперь кажутся несбыточным сном или необыкновенной сказкой. Как мне хотелось это всё вернуть хоть на мгновение!.. Как я хочу, чтобы ты был рядом!

…По привычке я ежедневно смотрю на твое окно, словно могу увидеть в нем твой силуэт…

…Если до следующего лета ты не приедешь на побывку, то я сама к тебе прилечу. Вот увидишь! Я же не перенесу эти два года без тебя!»

Но двух лет не понадобилось. Запоздалой сибирской весной, когда вовсю цвела черемуха и хотелось любить и надеться, мне передали авиаконверт с ее последним посланием.

«Я получила твое письмо. Оно, как всегда, очень хорошее и нежное. Но вот получается так, что на одно из самых нежных твоих писем я отвечаю не тем, что ты ожидаешь. Я не могу больше этого скрывать. Я люблю другого. Уже полгода. Сначала мне казалось, что это мимолетное увлечение, но вышло всё гораздо серьезнее.

Да, я очень любила тебя, но так, как сейчас, еще не любила никого. В последних письмах к тебе я старалась убедить саму себя, что всё остается по-прежнему, что мое отношение к тебе не изменилось. Но далее убеждать себя в этом не хочу и не могу. В моих желаниях, в моем сердце существует только он.

Я знаю тебя, знаю, что тебе не нужны никакие объяснения, ты сам всё поймешь. Но, честное слово, не поднимается рука после четырех лет нашей любви сказать: «Прощай. Я люблю другого».

Ты будешь презирать меня, но я устала ждать. Прошу тебя, не мешай нам, оставь нас вдвоем.

До нашего горького свидания, мой милый! Именно до свидания, потому что никто не убережет нас от встречи, хотя и нечаянной.

Если сможешь, прости. И больше не пиши мне. Ольга».

Встреча наша и вправду состоялась.

Со службы я вернулся через два с половиной года. Мне уже было известно, что Оля вышла замуж, родила девочку и что они переехали жить к родителям мужа. Но вскоре, через полгода, она развелась и вновь перебралась вместе с дочкой на прежнюю квартиру – к своей матери. И вот однажды из своего окна я увидел ее, проходящую с маленькой девочкой мимо нашего подъезда. Сердце мое встрепенулось и прежняя тоска подступила к горлу. Я открыл шкаф, достал из кармана своего дембельского мундира медальон, подаренный ею в день нашего прощания, и быстро вышел из дома. С гулко бьющимся сердцем я приблизился к ней сзади и негромко произнес ее имя. Держа дочку за руку, она оглянулась и на мгновение обомлела. На ее широко распахнутых, всё таких же прекрасных глазах отразился испуг, но на губах застыла смущенная улыбка.

– Здравствуй… – только и сумела произнести она.

– Как поживаешь? – задал я никчемный вопрос.

– Нормально, – машинально ответила она. – Вот… дочка…

– Знаю, – сказал я, глядя на милое создание полутора лет.

– А ты как?

Я усмехнулся.

– Тоже нормально. Вот, возьми… – Я достал из кармана цепочку с медальоном и протянул ей.

Она опустила глаза, и улыбка сошла с ее губ.

– Не надо, – она сделала шаг назад. – Не надо… Оставь себе… Прости меня… – и, повернувшись ко мне спиной, взяла дочку на руки и быстро, не оглядываясь, поспешила уйти.

С огромной печалью я смотрел ей вслед.

ЛЮБИМАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

В школе был объявлен новогодний вечер для старшеклассников. Ученики, как и положено, пригласили на него своих преподавателей. Людмила Михайловна, учительница литературы, тоже получила приглашение. Это была женщина лет двадцати шести, стройная, легкая, гордо и независимо держащая себя в любых обстоятельствах. Постоянная строгость и неизменная серьезность Людмилы Михайловны, а также подчеркнутая простота и неброскость ее туалета, вызывали нескрываемое уважение к ней всех ее учеников. Она была равнодушна к подобным развлечениям, однако, немного поколебавшись, пришла.

Алексей Дольский в своем десятом классе считался одним из тех одиноких мечтателей, странность которых принимается всеми спокойно и без насмешек, и у которых редко бывают близкие друзья.

С первых же минут вечера весь сияющий, в веселом расположении духа, Алексей ни на шаг не отступал от Людмилы Михайловны. Он уже несколько раз приглашал ее на танец, вызывая тем самым недоуменные взгляды многих преподавателей. Он был тайно влюблен в учительницу литературы.

Людмила Михайловна еще раньше замечала, что Дольский как-то очень странно не равнодушен к ней. Об этом уже кое-где ходили слухи. На ее уроках он сидел всегда как завороженный и отвечал по ее предмету более чем хорошо. И все же она решила сделать Алексею замечание.