Света и Камила - Марк Ефетов

Солдаты, присланные в подкрепление Павлову, притащили миномёт, пулемёты, патроны, гранаты, продукты и полевую радиостанцию.

В узкие щели, оставленные в окнах, сквозь которые Павлов следил за местностью, видно было, как ползут к дому гитлеровцы, подтягивают за собой пулемёты и миномёты.

Сотни раз атаковали фашисты дом, который во всех донесениях, в сводках и в корреспонденциях теперь так и назывался: «Дом Павлова». В сплошном дыму, в пыли и в огне дом этот не был виден, но из подвального этажа всё время шли позывные:

«Я — маяк! Я — маяк! Я — маяк!»

Маяк — это было условное название рации дома, который оборонял Павлов. Сержант сообщал по радио нашему командованию, что он крепко держит оборону и фашистов близко не подпускает.

Но фашисты были совсем рядом. Однако ближе двадцати шагов Павлов гитлеровцев не подпускал. Фашисты уже били по дому не из орудий, даже миномёты им были ни к чему — они забрасывали дом ручными гранатами и кричали в голос, без рупора:

— Рус, сдавайся!

Многие солдаты были ранены, но дом не сдавали. Ранен был и сам сержант Павлов. Однако фашистам от этого легче не стало. Дорого обходился им каждый шаг по нашей земле! Они прошли миллионы шагов. А вот теперь и десять шагов сделать не смогли. Выдохлись.

3

Напротив дома, который защищал Павлов, ближе к реке, был командный пункт полковника Кубанова, тоже расположенный в подвале разрушенного дома.

Командный пункт полковника Кубанова был на самой передовой линии фронта. Только небольшая площадь отделяла его от фашистов. До войны здесь был сквер, росли маленькие, привезённые с севера голубые ёлочки. В летнее время в самом центре сквера была площадка для малышей, зимой — снежная гора, с которой ребята скатывались на санках.

Теперь всю площадь изрыли снаряды и бомбы. Каким-то чудом уцелела одна маленькая ёлочка. Солдаты полковника Кубанова знали не только, сколько веток на этом дереве, но, пожалуй, каждую иголку на ветке — так внимательно следили они за площадью.

Каждый квадратный сантиметр земли на это площади был на прицеле.

Достаточно было заметить, что кто-то появился на площади — скажем, в квадрате семь, — как отдавалась команда:

— Квадрат семь — огонь!

И сразу же пули ложились точно в том месте, где был обнаружен враг. Ничто живое — ни воробей, ни мышь — не могло появиться здесь незамеченным.

И вдруг вечером наблюдающий из нашего командного пункта увидел на площади тёмное пятно. Что это? Пятно движется, ползёт, приближается — медленно, но неуклонно. Неужели через площадь ползёт человек? Это казалось невероятным. Ведь площадь минирована, и в любой момент человек может взлететь на воздух. К тому же она простреливалась с двух сторон, и в любой момент может быть открыт огонь — прицельный, точный, прямой наводкой, в упор.

Наблюдающий чуть прищурился, приблизив глаза к стёклам бинокля. Сомнений не было: по площади полз человек, да ещё тащил что-то, прикрывая своим телом.

— Человек на площади! — пронеслось по всему командному пункту.

Солдаты приготовили миномёты, пригнулись к пулемётам, взяли в руки гранаты.

Вот-вот, с секунды на секунду, должна была прозвучать команда: «Огонь!»

«Кто ползёт? — подумал Кубанов — немолодой уже человек с белыми висками и усталым лицом. — Кто это на площади: враг или друг? Не пойдёт же враг на верную смерть! Как же быть? Надо решать. Немедленно! Война…»

Все эти мысли промелькнули у него в голове в одну секунду, а в следующую секунду полковник поднял руку, чтобы, рубанув ею воздух, отдать команду.

А через площадь всё ползла и ползла женщина, толкая перед собой по земле ребёнка и прикрывая его своим телом.

Так может сделать только мать.

Вокруг было темно и тихо. Но эта темнота и эта тишина были неверными, ненадёжными. Скрытые глаза следили за женщиной и, может быть, откуда-то неслышно, тихо уже целились в неё, ждали только, чтобы она подползла поближе. И тогда…

Мать подталкивала ребёнка, стараясь всё время прикрывать его собой. Она лежала, чуть приподнявшись на коленях и опираясь на локти, чтобы не придавить девочку: если начнут стрелять, попадут в неё, и она собой, как бронёй, защитит дочку от пуль.

Может быть, при этом она всё же думала так: «Наши по мне стрелять не будут. А если меня обнаружат фашисты, то увидят же они, что ползёт женщина с ребёнком! И, может быть, они пожалеют ребёнка…»

Женщина ползла очень медленно, всё время оглядываясь и прикрывая собой маленькую девочку. Если высовывалась маленькая рука или нога девочки, мать прикрывала её своим телом от смерти, как, бывало, раньше прикрывала одеялом от холода.

И в это время со стороны фашистов высоко в небе взвилась яркая белая ракета. Она повисла в воздухе, будто фонарь. Да эту ракету так и называют — фонарь. Выброшенная вверх или сброшенная с самолёта ракета раскрывает маленький парашютик и, медленно опускаясь на нём, освещает землю белым, мертвенным светом целую минуту, а то и больше.

На этот раз ракета фашистов ярко осветила человека на площади, и стало видно, что это женщина, которая ничком лежит на земле, закрыв собой ребёнка, А вокруг, освещенные, как театральные декорации, высились огромные изломы обрушившихся домов, крыши, вздыбленные к чёрному небу, опрокинутые танки — и совсем неестественная среди всего этого — маленькая ёлочка.

Полковник Кубанов на мгновение зажмурился. Чёрная тень лежала перед женщиной, которую ярко осветила ракета фашистов. Мгновенно, как освещенное молнией, Кубанов увидел её лицо — мокрое, испуганное, с волосами, выбившимися из-под платка. И ещё увидел Кубанов светлую чёлку над большими светлыми глазами девочки.

— Внимание! Не стрелять! Женщина! Ребёнок! — пронеслось по всему нашему командному пункту.

Солдаты части полковника Кубанова сжимали приклады автоматов и рукоятки пулемётов.

Как помочь женщине? Как спасти девочку?

Она лежала в нескольких шагах, ярко освещенная. Вот-вот её расстреляют, изрешетят пулями… А спасти её, помочь ей нельзя.

На командном пункте стало так тихо, что полковник Кубанов услышал, как под кителем стучит его сердце.

Женщину на земле было далеко видно: в подвалах разрушенных домов, в траншеях, в воронках, превращенных в огневые точки, — отовсюду следили за ней. Но следили по-разному. Наши — со страхом за её жизнь. А фашисты…

Фашистская ракета-фонарь продолжала обливать женщину резким, режущим глаза светом. И ничем нельзя погасить этот свет, ничем нельзя укрыть женщину, никак нельзя спрятать её от врагов… Спрятанной от света и огня была только девочка. Мать обняла её со всех Сторон, укрыла, как бы укутала собой.

На руке полковника тикали часы, отсчитывая секунды, и ему казалось, что тикают они слишком медленно.

Тишина прорвалась сразу. Затарахтели, точно залаяли пулемёты и автоматы гитлеровцев. Захлопали миномёты. Чёрное небо прострочили яркие трассирующие пули. Потом светящееся многоточие опустилось к земле. Фашисты стреляли по женщине и ребёнку…

Погас фонарь, почернела площадь. Можно было подумать, что сразу сбросили чёрный, непроницаемый для глаз занавес.

Солдаты и офицеры Кубанова стояли тесно вокруг своего полковника. И никто не решился первым произнести хоть слово. Только спустя некоторое время, когда глаза, ослеплённые светом ракеты, стали чуть привыкать к темноте, наш наблюдающий сказал:

— Женщина — там!

И тут же по всему командному пункту понеслось:

— Она — там!

Люди повторяли друг другу эти слова, не видя ничего перед собой. Только зоркий глаз наблюдающего различил силуэт лежащей женщины. Но и он видел очень плохо. Ведь яркая ракета ослепила всех своим белым светом, и теперь перед глазами была только чернота ночи. Этим-то и решил воспользоваться полковник Кубанов. Ещё семь-восемь минут будет действовать это ослепление ракетой. Надо использовать это небольшое время, когда враги, может быть, не увидят, что делается на площади. Надо действовать решительно и, главное, как можно скорее.

Полковник Кубанов обратился к солдатам:

— Кто выползет на площадь и попытается спасти женщину и ребёнка?

Говоря так, полковник думал: «Кто не побоится смерти?»

Вперёд вышло несколько солдат.

Всё это происходило куда более быстро, чем удаётся об этом рассказать.

— Много, — сказал полковник. — Нужны двое…

Этих двух Кубанов отобрал сам: солдата Ивана Птаху и санинструктора Елену Крылову.

Птаху на командном пункте называли «Эгеж», Это было его любимое словечко, что означало: да, конечно, хорошо. Что бы ни происходило вокруг, Птаха всегда был спокоен и всегда занимался каким-нибудь делом. В свободные минуты, даже в часы самых сильных обстрелов он пришивал пуговицы, чистил одежду или сапоги так, будто собирался в гости. Был он человеком тихим, незаметным. И в разведке тоже оставался незамеченным. «Птаха, ты был там?» — спрашивали его товарищи, подразумевая трудный ночной поиск. «Эгеж», — отвечал Птаха, штопая маленькие дырочки на плащ-палатке. «Осколки?» — показывали друзья Птахи на дырочки. «Эгеж, зацепили». — «А фашиста видел?» — «Эгеж». — «Близко?» — «Та я его привёл. Допрашуют».