Девочка-зверь - Эдуард Лимонов

Кроме снов, я украл у злой девчонки маленький прелестный англо-французский словарик, которым пользуюсь с удовольствием в настоящее время. Еще я, любопытный писатель несколько раз внимательным образом осмотрел все три ящика кровати заваленные интимными дневничками, журнальчиками, фальшивой бижутерией и другими атрибутами детства женщины. Если мне когда-либо придется встретить некрасивое и уже взрослое существо в будущем я могу найти с нею множество тем для разговора, по крайней мере сотни вещей ее детства осели в моей памяти и мы сможем подолгу болтать о розовом блокнотике или о желтом платочке ее медведя. Боюсь однако, что к тому времени вундеркинд-ученый начисто забудет и свой розовый блокнотик и медведя и пластиночки со сладкими юношами на обложках.

Первые пару дней моего проживания в широкой запущенной барской квартире Дажоaн Липшиц я благоустраивал мою маленькую территорию. Моя комната была меньше чем даже ванные комнаты в квартире. Тем более я должен был устроить все наилучшим образом. Покачавшись в веревочной качели цепью привинченной к потолку я все же качель снял, ибо она мне мешала .Будь я на двадцать пять лет моложе я может быть оставил бы качель и качался. Но мне нельзя было качаться. Я должен был спешно писать книгу о профессиональном садисте и его подвигах в ньюйоркском обществе.

Анатолий соорудил мне стол. Большой, полный, блондин,с русским именем и русско-немецкой кровью, художник и скульптор, он даже умел говорить по-русски. Он умел все, добрый и обыденно безумный Анатолий, но не делал ничего. Он счастлив был что-нибудь сделать, но не мог выбрать что. Его день, начинавшийся необыкновенно рано, порой раньше восьми часов, начинался с размышлений о том, чем же ему сегодня заняться. Я тоже вставал в восемь, и выходил на кухню налить себе кофе, (собственно дверь в мою комнату и выходила на кухню, архитектура квартиры подразумевала почти полное необщение служанки и хозяев, напротив меня находилась еще дверь, выходящая на лестничную площадку, к элевейтору. Парадный вход находился в другой части квартиры, через него предполагалось входить господам и их гостям).Так вот, выходя налить себе кофе, я уже заставал на кухне улыбающуюся с распущенными волосами мягкую в движениях Джоан с джойнтом в руке, и Анатолия, также время от времени прикладывающегося к джойнту. Очень часто Анатолий уже в восемь часов начинал пить всегда имеющееся в холодильнике пиво или дешевую водку, покупаемую им галлонами. "Хочешь джойнт, Эдвард ?" -всегда гостеприимно спрашивала Джоан. Я решительно отказывался. "Я должен работать". Даже в свои самые хаотические времена я не припомню себя пьющего водку в восемь часов утра или курящего марихуану.

Анатолий сбил мне из кусков фанеры стол и левым краем приколотил его к

полке с детскими книгами, все сооружение опиралось на батарею отопления. Справа от coopужения находилась раковина умывальника, сидя за столом, я мог касаться раковины рукой. Передо мной в раме окна впереди и внизу, лежал Бродвей. Время от времени на Бродвее что-нибудь происходило, сталкивались, гремя металлом и звеня стеклами, автомобили, или вдруг останавдивался трак и какие-то личности произносили с трака в мегафон речи. Кажется приближались выборы в мэры Манхэттана, посему прохожих на Бродвее пропагандировали и агитировали.

Несколько дней ушло у нас на знакомство и устройство. Далее началась настоящая жизнь. Даже тогда, без особенных усилий можно было понять что Джоан и Анатолий необыкновенные люди. И что они до безумия, до неприличия хорошие люди. "Хорошие "плохие " люди ".

По стандартам американского общества они разумеется были никчемная пара - алкоголик и постоянно стоунт сорокапятилетняя поэтесса. Денег они не делали и жили на иждивении,но кого?. Анатолий жил на иждивении Джоан, Джоан жила... по-моему, на иждивении своего отца, старого и очень известного еврейского адвоката по-настоящему я так и не узнал, откуда у нее были деньги. Раз в неделю Джоан с ужасом отправлялась в какой-то колледж и сорок пять минут учила безумных учеников поэзии. После этого похода в реальную жизнь она являлась домой совершенно испуганная и подавленная, необходимо было по меньшей мере несколько джойнтов чтобы вернуть ее опять в ее обычное состояние. Целый день Анатолий и Джоан бродили, натыкаясь друг на друга по неуместно просторной квартире, время от времени вступая в беседы друг с другом и спариваясь, может быть, так, как вдруг исчезали где-то в глубинах своей половины. Спать они ложились едва ли не в десять часов.

Время висело в нашей квартире. Оно висело жидким пластом, и пласт этот не разрывался ничем. Событий просто не было. События были, вначале у меня в первые ночи мне несколько раз звонила пьяная женщина, но затем даже и этот единственный нелегальный звук жизни был изгнан из квартиры, мною самим - я запретил алкоголичке звонить мне после десяти вечера.

Дело в том, что висящее время меня устраивало. Я вставал в восемь часов, отворив дверь в кимоно на голое тело выходил на кухню и из прозрачного сосуда, щишипящей электрокофеварки наливал себе горького ужасного кофе. Потом оказалось что кофе, которое я пил месяц или больше было без кофеина. С чашкой в руке я садился за шершавый мой стол, сбитый Анатолием из толстой прессованной фанеры, и вставлял лист бумаги в портативную русскую пишущую машинку. Машинку мне привез Анатолий -машинка принадлежала его русской маме, из Нью Джерзи. Славный парень Анатолий привез бы мне и немецкую машинку я уверен, если бы таковая оказалась мне нужна . Я сидел и оформлял приключения своему садисту, которого я сделал поляком, а на кухне в это время, был девятый час, мама Джоан разговаривала с сыном Максом, десятилетним слава богу не вундеркиндом, единственно оставшимся ей от семьи. Maкс уходил в школу. Если ночью Макса не мучила экзема, которой его маленькое тело 6ыло обильно награждено неизвестно за какие прегрешения, может быть за прегрешения Джоан, он уходил в школу тихо и с веселым достоинством. Если же ночью накожная болезнь не давала ему спать, то с кухни доносились всхлипы и иной раз вопли. Maкс впрочем был мальчиком веселого нрава и долго на своей экземе не задерживался, Макс вносил некоторое количество трагизма в нашу среду, однако от экземы не умирают, посему это был вполне выносимый трагизм, дающий о себе знать лишь изредка. Макс разделял мое пристрастие к хамбургерс, посему у меня с ним тотчас установились хорошие и дружеские отношения. Я правда не разделял пристрастия Макса к Кока-коле, но что поделаешь, о вкусах не спорят.

По-моему уже через неделю я стал служить у них Суперменом. Ежедневная моя работа произвела на них впечатление. Джоан, десять лет назад издавшая книгу стихов в хорошем издательстве уже десять лет писала роман, и пока добралась только до 69-й страницы. Я иной раз за утро успевал написать десяток страниц, если ночью у Макса не было приступа экземы, а если был - я писал четыре. "Выпьешь ?" -порой предлагал мне шкалик водки Анатолий. На кухонных часах стрелки указывали 8.15. Нет-нет, отказывался я."Благодарю".И шел работать. Вначале я даже не совсем понимал, мол почему они так восторгаются моей работоспособностью. Я считал нормальным вставать утром и убивать два, три, четыре,пять часов за пишущей машинкой. А чтобы еще я мог делать, в любом случае.? Денег у меня было с собой очень мало, видеть мир через марихуанный или водочный туман у меня не было никакого желания, я столько раз, несчетное количество раз видел мир через различные искусственные туманы, что в конце концов стал предпочитать разглядывать мир через туман естественный. Когда сейчас, почти всякий день я хожу через Иль Оент Луи, то всякий раз и остров разный и парк у Нотр-дам различно окрашен, освещен, наполнен и я сам каждый день разный и не было еще двух одинаковых Эдвардов Лимоновых за прошедших через этот парк, нет не парк,но мифический лабиринт какой-то ...Все внутри нас, дорогие друзья, так, что мне не нужна была водка или марихуана.

Я писал от безвыходности, а они думали, что это подвиг. Я писал всякое утро, потому что знал - от моих эмоций, от чувств даже самых сильных ничего не остается, а вот книги остаются. Где мои женщины прошлых лет, где мои лучшие дни и ночи npoведенные в постели,где мой секс, вздохи, стоны, удовольствия? Исчезли без следа. А утра, проведенные с пишущей машиной, остаются.

Они прозвали меня "Супермэн" .Макс называл меня так, потому что я носил свитер с суперменовской эмблемой "С" на груди. Джоан и Анатолий последовали за Максом - я стал Супермэном. О господи,на их фоне было нетрудно быть суперменом.

Бог создал всех. Какой бог остается загадкой - неизвестно имя, может быть бог технократов, в белом халате поверх полосатого костюма из полиэстера, старая шея торчала из халата. Когда он создавал Джоан,а потом Анатолия он, очевидно, иронически улыбался, и ронял сигаретный пепел на башмаки. Улыбался иронически и тепло. Джоан и Анатолий не в пример буйственным характерам великих завоевателей или трагических поэтов были созданы Богом из любви к тихому парадоксу, к безобидной ленивой шутке, к попытке организации домашнего счастья для 45-летней женщины и 30-летнего,могучего,начинающего толстеть мужчина, с темпераментом ребенка.