Алые перья стрел - Владислав Крапивин

— Муй бьен, камарадос.

По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».

— Муй бьен, — согласился с ним насмешливый мужской голос.

По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.

— Безобразничаем… — не то спросил, не то просто сказал милиционер.

Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться — глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.

— Ну, придется прогуляться, — сказал милиционер и почему-то вздохнул. — До отделения.

Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг — раз! — валится на человека беда!

Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.

— Идем, — сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. — Да не вздумай драпать.

Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.

Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.

Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном — свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус — в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.

Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», — обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок, наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя»». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.

Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.

— Шагай-шагай, — поторопил милиционер, — не крути головой. — Подумал и добавил: — А еще, наверно, пионер…

— Ну и что… — хмуро сказал Митька.

— Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.

— Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.

— Ничего, разберемся. Как фамилия?

— Сидоров.

Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.

— Имя?

— Валерий.

— Где живешь?

— На Перекопской. Дом три, — сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.

— Ладно, шагай, — снова сказал милиционер.

Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…

Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.

— Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.

Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.

— Странно даже, — сказал милиционер. — Шли, разговаривали… И вдруг — бац! Ведь договаривались же: не драпать.

— Ну что вам от меня надо?! Что я такого сделал?! — с прорвавшимся отчаянием воскликнул Митька.

— А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.

— «Дырявил»! Одна малюсенькая дырочка! Залепят — вот и все.

— Если все будут по тумбам стрелять, что получится?

— Все не будут, — безнадежно сказал Митька.

— Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?

— Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.

— Врешь, — убежденно сказал милиционер.

«Вру», — подумал Митька и сказал:

— Ничуточки.

— Всю траву, можно сказать, в газоне вытоптал…

— Траву? Да там чертополох один, только ноги ободрал. Во! — Для убедительности Митька ухватил себя за щиколотку и подтянул вверх ногу. Царапины были похожи на след кошачьих когтей. Но милиционер не разжалобился.

— Не скачи. Больше не ускачешь.

Он взял Митьку за локоть.

— Пустите, — хмуро попросил Митька. — Я больше не побегу.

— Знаем мы это дело.

— Ну… честное пионерское, не побегу. Пустите. А то знакомые встретятся, скажут: ведут, как вора.

— Честное пионерское начал давать… А ты пионер? У тебя и галстука-то нет.

— Просто не надел сегодня. Ну вот я за значок берусь, он со звездочкой. Значит, не вру. Ну честное слово!

Митька ухватился за тяжелый значок «Ворошиловского стрелка» второй ступени, которым оттягивал левый край матроски.

— Не считается это, — возразил милиционер. — Значок-то не твой.

— Не мой?!

— А твой, что ли? Был бы хоть еще маленький, а то взрослый «Ворошиловский стрелок»! Ты голову не морочь. Такой значок заработать — это не стрелы пулять, подвергая опасности прохожих.

— Во-первых, — сипловатым от обиды голосом сказал Митька, — никого я не подвергал. Во-вторых, значок все равно мой! Вот!

Ему часто не верили, и он привык, но сейчас обида была сильная: схватил, ведет куда-то, насмехается да еще и не верит! Сам небось и стрелять не умеет как следует, хоть и нацепил кобуру с наганом.

Из нагрудного кармашка выхватил Митька сложенный вчетверо листок, уже порядком измочаленный и потертый на сгибах. С лиловой печатью Осоавиахима и подписью военрука. Это было временное удостоверение (для настоящего не нашлось корочек, обещали дать потом).

Отпечатанные на машинке слова отчетливо свидетельствовали, что «ученик пятого класса «Б» школы-десятилетки № 1 Дмитрий Вершинин выполнил норму…». Дмитрий Вершинин! А не…

Митькина рука остановилась в воздухе. Но милиционер выхватил из пальцев бумажку. И на лице его расцвела улыбка. Радостная, как у мальчишки, который выиграл спор.

— Я же говорил — не твой! Тут же не твоя фамилия!.. Постой… — Лицо его опять стало спокойным, а потом строгим. — Ты Сидоров или Вершинин?

— Вершинин, — тихо сказал Митька и стал смотреть в сторону. Они помолчали несколько секунд.

— Нехорошо, гражданин Вершинин, — задумчиво заговорил милиционер. — Чужая фамилия. Попытка к бегству…

«Издевается», — понял Митька. Милиционер оторвал глаза от документа и пристально глянул на Митьку.

— А кто у тебя отец?

— Учитель.

— В первой школе?

— В первой…

— Петр Михайлович?

— Ага, — безнадежно сказал Митька. Он не удивился: отца в городе знали многие.

Все еще разглядывая бумажку, милиционер двинулся по тротуару. Видно, случайно он изменил направление и шагал теперь обратно, к улице Герцена. Митька побрел следом: теперь все равно не убежишь. Найдут.

— Я ведь тоже в первой школе учился, — сказал милиционер. — У твоего отца, между прочим. Хороший учитель.

Надежда на спасение ярким огоньком засветилась перед Митькой.

— Да? — вроде бы удивился он. — Я вас не помню.

— Ну, а как ты можешь помнить? Я к вам домой не ходил. Да ты тогда совсем пацаненок был. Я в тридцать первом седьмой класс закончил. Потом работать пошел.

— Я по фотографиям почти всех помню, — бессовестно соврал Митька. — У папы есть фотоснимки всех классов, которые он учил. Может, вы непохожи тогда были? Ваша как фамилия?

— Жарников моя фамилия.

— А зовут вас… Матвей?

— Точно! Вспомнил?

— Угу… — сдержанно откликнулся Митька. Взгляд его стал веселым, а шаг — пружинистым. Все-таки ему везет!

— Вот видишь, — наставительно заговорил Матвей Жарников, — мы с тобой, выходит, знакомые. Как-то неловко получается. Вот пришел бы я сейчас с тобой к твоему отцу, рассказал бы про все… Что он сказал бы?

— Ну, что… — начал Митька, стараясь точнее рассчитать удар. Он сказал бы: «Здравствуйте, Жарников, рад вас видеть». Сказал бы: «Как поживаете? Не делаете больше механизмов, чтобы школьные скелеты махали руками, пускали дым из глаз и кукарекали? Не доводите больше учителей до обморока? Это похвально».

— Ч-черт возьми… — произнес Матвей и свернутым Митьки-ным удостоверением почесал кончик носа. — Все еще помнит?

— Он мне про это раз десять рассказывал.

— Да-а… Ну, я тогда маленький был.

— В шестом классе, — беспощадно уточнил Митька.

— Пить что-то хочется, — сказал Жарников. — Вон там вроде клюквенный морс продают, киоск открыт. Пойдем?