Дорога - Антон Чистов

Однажды, вспомнив всё, чему его учил старик, мальчик закрыл глаза и вообразил себе блестящий шарик. Открыв их, он увидел его. Шарик начал вертеться, издавая звук, похожий на шипение воды, вылитой на раскаленную поверхность. Он крутился все быстрей и быстрей и, вдруг, разлетелся на тысячи золотых искорок, настолько ярких, что мальчик вновь закрыл глаза.

III

Открыв глаза, он увидел подъезд, стены которого были покрашены зеленой краской. Его подъезд.

– Я вернулся! – не помня себя от радости, воскликнул мальчик и бросился по лестнице. Постучав в дверь, он услышал тихие шаги за ней, потом звук поворачиваемого ключа в замке. Всё как раньше. Дверь открылась, и он увидел свою мать. Ничуть не постаревшую, с такой же прической и в том же старом махровом халате. Такой, какую он помнил.

– Мама, как я тебя обожаю! – воскликнул мальчик и обнял ее, счастливо улыбаясь.

– Я. Тоже. Тебя. Обожаю. – ответила мать, смотря на дверь соседней квартиры взглядом, в котором не было и намека на мысли и чувства.

Разговор

За окном пел сверчок.

Вечерняя прохлада заползала на кухню с освещённого луною двора, в печке потрескивали берёзовые дрова и отец, поставив на плиту чайник и улыбаясь чему-то, собирался уже открыть семейный фотоальбом, как услышал стук в дверь.

«Кто это так поздно?» взволнованно подумал он, открывая замок. На пороге стоял сын. Запахло водкой и сигаретами.

– Привет, отец! Небось не ждал! – довольный собой пробасил тот.

– Почему же сынок? Я всегда тебя жду. И всегда рад тебе, – ласково улыбнувшись, ответил отец, – проходи.

– Слышь, бать, я чё пришёл, – посмотрев на часы, начал сын, – деньги нужны. Жизнь нынче совсем опаскудилась: деньги туда, деньги сюда. Кларка, зараза, совсем измотала. На неё больше всего уходит. Если б не она, то и денег бы не пришёл просить, тишь да гладь бы была, я ведь человек сам по себе экономный. Так вот, нужно… – сын не договорил, вынул телефон и начал писать кому-то сообщение. Отец ждал.

– О чём я там тебе говорил? – спросил сын после того, как сообщение было успешно отправлено. – А, да, нужно пару сотен всего. Дай, а?

«Совсем как ребёнок, – подумал отец. – Сынок мой…».

Встав из-за стола, он прошёл в гостиную, вынул из комода 200 рублей и, протягивая их сыну, спросил:

– Может чаю попьёшь со мной?

– Да некогда, пап! – ответил сын, пряча деньги в карман своей потёртой кожаной куртки. – Дела не ждут, нужно ещё к ребятам зайти.

Быстро обняв отца, он повернулся, вышел во двор и закрыл за собой дверь. А отец сел и тихо заплакал.

Дорога

День подходил к концу. Солнце коснулось туманной черты горизонта, раскрасив небо в розовый цвет. Подул прохладный ветерок, нашёптывая природе готовиться ко сну, и где-то на обочине квакнула лягушка, видимо, зовя свою вторую половинку разделить с ней прелесть летнего вечера и поквакать всласть дуэтом. А Иван всё шёл. Шёл домой. И казалось ему, что нет конца этой дороге с её рытвинами, лужами, колючими кустарниками и грязью. Сколько идёт он уже не помнил, но мужики сказали, что к лету дойдёт.

Вдруг Иван остановился. Кольнуло в его груди, узнал он валун, лежащий возле дороги, вспомнил, как в далёком детстве часто сидел он вместе с отцом около него, слушая о том, когда сеять рожь и когда её жать, как лучше полоть грядки, в каких местах лучше ловить рыбу… Много рассказывал ему отец, всё сохранил Иван в своём сердце, всё запомнил. И покатилась слеза по его щеке. Совсем немного осталось, совсем скоро дом. Вот и берёзовая роща, где они с отцом по весне собирали сок, вот и место для пасеки… Быстрее идёт Иван, перепрыгивает через лужи, обходит грязь, уже нет усталости, накопившейся за долгое время пути, только о доме думает. Тёмной ночью вышел он на опушку. Увидел на пригорке жёлтый огонёк оконца, заколотилось взволнованно его сердце, бегом пустился Иван к дому, застучал в дверь: – Папа, это я!

– Сынок!

– Папа! Отец! Папочка! – упал на колени Иван и заплакал как ребёнок.

– Сынок… Живой… – шептал отец, гладя сына по русой голове. – Я так ждал… Так ждал тебя… Родной мой… Ну, пойдём в дом, пойдём, я как раз поесть приготовил. Пойдём.

А утром проснулся Иван и, лёжа в постели, думал спит он до сих пор где-нибудь в дороге или она ему только снилась.

Старик и розы

Был поздний осенний вечер. Мокрые камни мостовой поблескивали под жёлтым светом уличных фонарей, освещавших кутавшегося в старое пальто старика. Старик сидел под навесом закрытого магазина и в задумчивости глядел на несколько алых роз, разложенных перед ним на газете.

– Бери, Яцек, бери, Христа ради! – сказал солдат, засовывая ему в карман кусочек сухаря, – Только съешь где-нибудь за бараком, не показывай никому, а то отберут.

– Спасибо вам большое, Василий! – ответил Яцек, смущённо глядя в пол. Он видел, что Василий сам едва держался на ногах, поэтому мальчик испытывал чувство вины перед солдатом.

Василия немцы привезли вместе с другим русским около четырёх месяцев назад, Яцек видел через колючую проволоку, как их прикладами гнали на командный пункт. Через неделю на соседние нары немцы приволокли и бросили измождённого человека. Только спустя несколько дней Яцек понял из разговоров взрослых, что это и есть один из тех русских солдат, которых поймали в лесу недалеко от лагеря и пытали, стараясь узнать расположение партизанских отрядов. Яцеку было трудно поверить, что этот сутулый, еле передвигающий ноги человек, и есть тот самый бородатый силач, которого он видел всего неделю назад. О втором партизане он узнал из рассказов Василия после того, как они подружились: на том солдате были татуировки и после пыток их срезали с него живьём для жены командира лагеря, которая, как говорили, делает из них абажуры.

Со временем Василия полюбили все жители барака, а иначе и нельзя было: казалось, никогда не унывающий, он старался помочь всем и каждому по мере своих сил. С детишками он всегда делился своим скудным пайком, поэтому быстро похудел и ослаб и, казалось, что передвигается только благодаря какойто таинственной силе, не дающей ему упасть.

– Эх, ты, вежливый какой, – ответил Василий и потрепал мальчика по голове, – ничего, прорвёмся с Божией помощью.

– Угу… с Божией помощью… – угрюмо сказал Яцек. – Бог нас не слышит. Я Ему молился, молился и что? Я Его просил и Агнешку спасти, и папу, и маму, а они всё равно умерли! Почему Он их не спас, когда я Его просил?! – уже рыдая, кричал мальчик.

– Тише, тише, ты чего? – зашептал солдат, опасливо озираясь по сторонам, – Охрана услышит и сразу тебя, глупого… ай, яй, яй, грех-то какой! – обняв плачущего мальчика, продолжал солдат, – на Боженьку-то роптать! Родной ты мой, да ведь сестрёнка твоя сейчас с ангелами песенки поёт в райском садике! Мамочка, папочка твои там слушают её и радуются и ягодки райские собирают Боженьке, о тебе молятся, а ты унываешь. Вытри слёзки, родной, вытри, а то совсем заслабнешь.

Яцек, всё ещё всхлипывая, вытерся грязным рукавом.

– Ну вот и молодец, вот и умничка, а теперь пойдём, я тебе кое-что покажу, – сказал Василий и заговорщески прошептал: – Чудо расчудесное!

Выйдя из барака, Василий повёл Яцека налево и, пройдя несколько ветхих, продуваемых насквозь построек, свернул в узкий проход, заканчивавшийся стеной склада, на котором немцы хранили вещи заключённых, снятые с них перед кремированием. Сквозь завалы гнилых досок они пробрались в самый конец, где оказалось небольшое, очищенное от мусора пространство, в углу которого росла… роза! Самая настоящая роза с маленькими красными бутончиками! Маленькая и хрупкая росла она в тени, словно робкая красавица, протянув ручкиветочки навстречу скудным лучам солнца, едва доходившим до того места.

У Яцека, вот уже восемь месяцев не видевшего ничего, кроме вшей, грязи и постоянно дымящей трубы крематория, перехватило дыхание. Он стоял и заворожено смотрел на цветок, каким-то чудом выросший среди мусора.

– Вот видишь, родной, – сказал солдат и, опустившись на колени, начал нежно гладить маленькие зелёные листики, – грязь, сырость, а цветочек всё равно растёт, славит Господа, благоухает. А Господь смотрит и радуется. И тебе радостно и тепло на сердце, и мне при виде красоты такой. Вот так и нам нужно жить. Как цветы.

Яцек тоже опустился на колени, закрыл глаза, вдохнул запах розы и… вспомнил он родной сад, увидел сидящего на скамейке и читающего газету отца, в соломенной шляпе с полями, увидел мать, выходящую из двери кухни с подносом ароматных румяных, только что приготовленных булочек, услышал радостный смех сестрёнки, бегущей ему навстречу, на душе у него стало как-то легко и радостно, и, впервые за восемь месяцев, Яцек улыбнулся.