Не возвращайтесь - Ольга Репина

– О, Людмила! Слишком много вопросов сразу. Знаете, что такое «эффект запирания»? Это когда через слуховые анализаторы – то есть, попросту говоря, уши, – поступает слишком много разноречивой информации одновременно. У меня от вас всегда именно этот эффект и наблюдается. А знаете, почему? Вы, Люда, хоть и не догадываетесь о наличии подобного психологического феномена, но на интуитивном уровне со многими проделываете эту штуковину: человек после вашей мощной обработки себя абсолютно не контролирует и мелет всякую чушь про себя и своих знакомых. А вы этим пользуетесь и весь ваш рабочий день насыщен такой специфичной работой как сплетни. Я прав, не так ли?

Людочка Кравец выскочила от чертежниц, как будто рядом с ней священнослужитель прочитал молитву и очистил место благоуханным дымом кадила.

– Вольно вам, Антон Юрьевич, смеяться, – серьезно сказала Евгеньевна. – А нам приходиться несколько раз в день выдерживать подобные визиты и слушать этот бред.

– Так не слушайте, – спокойно возразил Антон Юрьевич Земляной, перебирая на огромном столе уже готовые геологические кальки. – Повесьте на входе объявление. Ну, например: «Забор яда у змей с 10 до 11 утра». Увидите, как пошепчут.

И, обернувшись к Ларисе, сказал:

– Я, Лара, сегодня хотел на кладбище к жене съездить, так что могу и вас с собой взять. Если, начальник отпустит.

Он взглянул на старшую чертежницу, Ольгу Петровну, небольшого роста женщину с капризным увядающим лицом и еще красивыми чувственными губами.

– Ну что, Оля, отпустишь нас к нашему прошлому?

– Антон, ты зря меня об этом спрашиваешь. Нужно, так поезжайте. – Ольга Петровна ответила, даже не подняв голову на говорившего.

– Тогда через час, Лариса, я жду вас у центрального входа, в машине, – сказал Антон Юрьевич и вышел из чертежной.

– Боже мой, Оля, ты помнишь, какой он был красавец! – мечтательно проговорила Евгеньевна вслед ушедшему Земляному, когда на двери щелкнул замок.

– Помню, помню, – буркнула Ольга Петровна. – Пока его Алина не окрутила.

– Ну вот, завела старую пластинку! – Евгеньевна с досадой бросила старенькие очки на стол. – Да Алины уже как четыре года в живых нет, а ты все вспоминаешь! Нехорошо, подруга! А ваших с Антоном прошлых отношений все равно не склеишь.

– Не лезь, Лиза, не в свое дело! – крикнула Ольга Петровна и, отдернув на еще стройной фигурке трикотажный буро-малинового цвета пиджачок, выбежала, хлопнув дверью.

Все повернулись к Евгеньевне, и на лицах ждущей Ленки Гарбуз и всего чертежного дружного коллектива, Ларисы, Танечки Ермолаевой, Любаши Ямпольской и Зинаиды Карловны было написано неподдельное удивление. Все знали, что Евгеньевну звали Лизой, но никогда не слышали, чтобы кто-нибудь, даже ее старинная подруга Ольга Петровна, так к ней обращались.

– Чего вы, бабоньки, уставились? Думаете, я все время была Евгеньевной? – спросила виновница. – Да нет, были времена, когда за мной половина треста умирала, кавалеров было столько, что пальцев на руках и ногах не хватало, чтобы пересчитать. Звали Лизанькой, сирень и розы охапками дарили. Да что вспоминать!

И Евгеньевна тяжело вздохнула.

– Вот Людочка Кравец! Ну до чего же неприятная особа, а ведь сегодня правду сказала! – и она обернулась к Ларисе. – Слышишь, Лара? Я к тебе обращаюсь. Ты, действительно, женщина красивая, жить тебе, и жить счастливо, а ты все над кальками горбишься. Не бери пример с меня и с Антона Юрьевича. Я сама свое счастье прошляпила, а он свое прошлое все забыть не может.

– Правильно, вы, Евгеньевна, сказали, – разумная Зинаида Карловна отставила свою работу и обвела всех своими мудрыми стеклянно-выцветшими глазами. – Четыре года прошло, как разбились на этом проклятом «Уазике» Алина и Петя. А ты, Лариса, все в колею не войдешь. А жизнь-то идет. Сколько тебе лет? Двадцать семь? Многовато уже для личной свободы, должна я заметить.

– Как один день прошел, – вздохнула Танечка Ермолюк. – Я тогда в декретном отпуске была, а сейчас мой Владик уже буквы знает.

Все помолчали, вспомнив невеселые события четырехлетней давности, когда машина с главным геодезистом треста Алиной Витальевной и шофером Петей выскочила с проселочной дороги на перекресток шоссе и попала под проезжавший грузовик.

Лариса вздохнула, веселый ее жених Петр, как живой, стоял перед глазами. Именно на могилы Петра и Алины Витальевны предлагал съездить Земляной.

…Через час Лара стояла возле центрального входа треста. В стеклянные крутящиеся двери медленно выходили Антон Юрьевич и главный инженер, который что-то горячо доказывал Земляному.

– Никогда не поверю, Антон, что ты возражаешь против этого проекта, – услышала Лариса. – Ведь это нам прямая выгода.

– Как ты не понимаешь! – отвечал горячо Земляной. – Это прямая выгода хапнуть денег на год под изыскательские работы, но ведь мы там золота не найдем, ты это знаешь лучше меня! Зачем же лукавить перед заказчиками.

– Ох, Антон Юревич, тяжело с тобой стало! Раньше разве не так все делалось, а? – главный недовольно глянул на Ларису, которая прижалась к машине Земляной. – А ты что тут делаешь? Работы нет у чертежниц, что ли?

– Ее Ольга Петровна по моей просьбе отпустила… на кладбище хочу съездить перед командировкой, – мягко, чтобы успокоить начальство, сказал Земляной.

– А, ну-ну… – ответил главный инженер и отвел глаза в сторону.

Земляной легкой для его возраста походкой обошел отмытую и блестящую темно-серую «Волгу», которую купил пять лет назад после экспедиции в Йемен, открыл дверь и предложил Ларе занять место рядом с водительским.

Доехали быстро. Антон Юрьевич всю дорогу молчал, молчала и Лара.

Чугунные ворота кладбища были, как обычно, открыты. Редкие в будний день посетители неторопливо шли по центральной аллее, недовольно оглядываясь на обгонявший их автомобиль. Земляной внимательно смотрел по сторонам, чтобы не пропустить нужный поворот.

– Вот и приехали, – наконец сказал он, аккуратно остановив машину рядом с небольшими памятниками, стоявшими за одной оградой. – Минут десять нам хватит, я думаю.

Лариса кивнула и подошла к недорогому надгробию из серого материала, похожего на камень, украшенного виетиватыми цветочками и фотографией парня с залихватским чубом. Лара каждый раз думала, что если бы у нее было побольше денег, то и памятник Пете она сделала бы другой. Рядом, на могиле Алины Витальевны, стоял изящный, художественно выполненный памятник из черного гранита с вкраплениями красного. На нем была изображена красивая светловолосая женщина.

– Как слезы, эти капли, – сказала Лара, указав на памятник женщины.

– Да… кровавые слезы… – ответил Земляной. – С кровью память о ней отрывал из жизни земной…

Вокруг никого не было. Только незнакомая яркая птичка, усевшись на ветку рябины, которая росла рядом с могильной оградой, с интересом смотрела на Ларису и Земляного.

– Чудные создания, – сказал тот, подбирая ветки, разбросанные кем-то на дорожке. – Знаете, когда я вижу птиц рядом с ней (он кивнул в сторону лица на памятнике), думаю, что это ее душа смотрит на меня. А вы?

Лариса в замешательстве глянула на Земляного и отвела глаза. Странный он какой-то. Говорит тоже странно.

– Н-не знаю… – неуверенно ответила она и начала протирать носовым платком поверхность черного гранита, уверенная в том, что Антон Юрьевич не будет задавать вопросы, если она будет занята работой.

– Странная вы, Лариса, – вдруг сказал он.

– А я про вас так только что подумала, – вдруг брякнула Лара и, испугавшись своей смелой фразы, даже прикрыла по-сельски рот рукой. С Земляным так никто не разговаривал.

Тот, увидев испуг Ларисы, только слегка улыбнулся.

– Знаете, девочка, что я сейчас вдруг увидел? – спросил Земляной, глядя Ларе в глаза. – Увидел я перед собой очень красивую молодую женщину, которой пора устраивать свою судьбу.

Лариса повернулась к Антону Юрьевичу.

– А вы, почему не устраиваете? – спросила она.

– Я?

Земляной задумался, глядя на облака, закрывшие солнце.

– Понимаете, – сказал он, – жизнь интересная штука. В детстве хочешь побыстрее вырасти, в молодости желаешь как можно больше вкусить от благ, дергаешь за веревочку, бездумно разматывая клубок под названием «жизнь», и вдруг оказываешься перед концом нити, то есть жизнь прошла, а ты вроде бы и не жил, а только примерялся. Помните, как в школе черновички писали? Написал и выбросил в мусор… А ведь в жизни нет черновика, все делается один раз и навсегда. А когда это понимаешь, то уже поздно что-либо менять. Удел один – старость и воспоминания об утерянных возможностях и недожитых моментах. У меня, к сожалению, остались одни воспоминания. Я знаю, что жизнь и судьба не дадут мне возможность иметь все то, что я имел с ней, – Земляной кивнул в сторону фото. – А другого я и сам не хочу.