Необходима осторожность - Герберт Уэллс

Голос его слегка дрогнул, словно он был взволнован красотой своих собственных слов.

— Еще поставь: «Не словами, а делом». Не словами, а делом… Это мой девиз. Генри.

Пусть будет так. Он предстанет перед вами без всяких прикрас; вы узнаете его таким, каким он был. В этой книге не будет никаких громких фраз. Это простая откровенная повесть о поступках и характерах людей. Что они делали, что говорили — в наши дни, вы знаете, нужен здравый подход к изображению, — и никаких мыслей, никаких умозаключений. Ни рассуждения, ни споры и, главное, никакие проекты, призывы или пропаганда не прервут поток нашего повествования; в нем будет не больше идей, будь они неладны, чем мышей в Кошачьем Домике. На этот счет можете быть спокойны. Мы будем говорить только о деле. Получится ли у нас при этом в точности та самая биография, которая рисовалась воображению кавалера ордена Большого Креста Эдварда-Альберта Тьюлера, когда он придумывал себе эпитафию, — это другой вопрос. Он так же мало всматривался в себя, как и в окружающее. Как ни проста была его жизнь, он о многом в ней позабыл. Мы не можем вспомнить его прошлое: нам придется откапывать его по кусочкам.

Одно следует здесь отметить: в то время как он считал, будто воздействует на окружающий мир, в действительности мир воздействовал на него. Все, что он делал, от начала до конца было лишь реакцией на это воздействие. «Не словами, а делом», — заявлял он. Но было ли им что-нибудь сделано в окружающем мире? Этот мир зачал и породил его, сформировал и выпестовал. Он еще жив, но окружающий мир определит тот срок, когда понадобится его эпитафия. Эта книга — рассказ обо всем том, что делал и говорил Эдвард-Альберт Тьюлер. С его точки зрения. Но, подобно тем занятным картинкам в книгах по оптике, на которых изображение меняется, когда на них смотришь пристально, это также рассказ о мире Эдварда-Альберта Тьюлера, а сам он — лишь абрис человеческого существа в центре этого мира — его равнодействующая, его создание.

Но тут мы касаемся глубочайшей тайны того, что называется жизнью. Тайны, которая занимала умы во все века. Может ли Эдвард-Альберт, будучи существом созданным, обладать свободной волей? Могло ли что-нибудь — какая бы то ни была реакция — не пассивная только, но Демоническая — заполнить собою этот абрис и им овладеть? Отрицательный ответ никогда не был вполне убедительным для человечества. Однако рассуждения на эту тему нам придется отложить до конца нашего повествования. Мы взяли на себя задачу рассказать о голых фактах, и, если, несмотря на это намерение, голые факты в конце концов приведут нас к неразрешимой двойственности, мы не отступим. Мы сохраняем за собой право сочетания или выбора.

Молодой Тьюлер больше не потревожит вас. Мы теперь простимся с ним и с его жалкими, запоздалыми духовными поисками. Не спрашивайте меня, что с ним сталось. Ответ на этот вопрос только причинит вам беспокойство. Позвольте мне рассказать вам историю Эдварда-Альберта Тьюлера, кавалера ордена Большого Креста, выросшего в период великого заката человеческой безопасности между 1913 и 1938 годами — до того, как наши войны возобновились с новой силой и люди за одну ночь превратились в героев.

КНИГА ПЕРВАЯ

Рождение и детские годы Эдварда-Альберта Тьюлера

1. Милый крошка

Его матери, м-сс Ричард Тьюлер, понадобилось двадцать три часа, чтобы произвести своего единственного сына на свет. Он вступил в мир несмело, как робкий купальщик входит в воду — не головой, а ногами вперед, а такой дебют всегда связан с неприятностями. Вообще сомнительно, появился ли бы он когда-нибудь в этом жестоком мире, если бы не господствовавшая в конце викторианского периода крайняя неосведомленность относительно так называемых предохранительных средств. Никому неохота была родить детей — если только к этому не было сердечного влечения, — но их все-таки рожали. Было известно, что существуют какие-то средства, но, расспрашивая о них, приходилось помнить, что в таких делах необходима осторожность, и врачи тоже помнили об этом и намеренно не понимали робких намеков и наводящих вопросов пациента. В то время Англия в этом вопросе сильно отставала от Полинезии… Обходись, как знаешь, — и сколько бы вы ни старались, рано или поздно вы должны были влипнуть.

Но таково сердце женщины, что Эдвард-Альберт Тьюлер и суток не провел в этом полном опасностей мире, как мать уже страстно полюбила его. Ни она сама, ни ее супруг не хотели его прежде. Но теперь он стал вдохновляющим средоточием их жизни. Природа сыграла с ними шутку: она застигла их врасплох — и вот совершилось чудо.

Если м-сс Тьюлер всю преисполняла любовь, ею до сих пор не испытанная, то м-ра Тьюлера в равной степени распирала гордость. Он был опытным реставратором и служил в фирме «Кольбрук и Махогэни» на Норс-Лонсдейл-стрит, куда выходил длинный ряд витрин, заставленных очаровательным китайским и копенгагенским фарфором, венецианским стеклом, произведениями Веджвуда и Спода, изделиями Челси, всякой старинной и современней английской посудой. Он приходил откуда-то снизу в зеленом суконном фартуке, внимательно осматривал вещь и давал осторожный совет; склеивал незаметно, заполнял трещины и в случае надобности скреплял осколки — необычайно искусно. Он привык иметь дело с нежными, хрупкими предметами. Но ни разу в жизни не случалось ему держать в руках такой хрупкий и нежный предмет, каким был Эдвард-Альберт в младенческом возрасте.

И это чудо создал он! Он сам! Он держал его на руках, дав честное слово, что ни в коем случае не уронит его, и дивился совершенству своего создания.

У создания были волосы, темные волосы, необычайно мягкие и тонкие. Зубов не было, и круглый рот выражал простодушное изумление, смешанное с досадой, но зато нос — переносица, ноздри — весь отличался тончайшей отделкой. И руки у него были, настоящие руки с ноготками — на каждом пальце аккуратный миниатюрный ноготок. Один, два, три, четыре, пять пальцев. Крошечные — но все пять. И на ногах — тоже. Все как полагается.

Он обратил внимание жены на это, и она разделила его торжество. Втайне оба сомневались, мог ли кто-нибудь еще создать столь совершенное произведение. При желании по этим рукам можно было предсказать судьбу малыша. Они вовсе не были плоские и гладкие: на них уже обозначались все линии и складки, известные хиромантии. Если бы присказка про сороку-воровку никому не пришла в голову до м-сс Тьюлер, я думаю, она выдумала бы что-нибудь в этом роде сама. Она как будто никак не могла освоиться с мыслью, что у Эдварда-Альберта в возрасте одной недели столько же пальцев, сколько и у его отца. А позже, еще через несколько недель, когда она сделала вид, будто хочет откусить и съесть их, она была осчастливлена первой, не вызывающей никаких сомнений улыбкой Эдварда-Альберта Тьюлера. Он загугукал и улыбнулся.

Гордость Ричарда Тьюлера принимала разные формы, и обличья — в зависимости от того, с кем он имел дело. Управляющий Кольбрука и Махогэни, Джим Уиттэкер — он был женат на Джен Махогэни, — узнал о великом событии.

— Как здоровье мамаши Тьюлер? — спросил он.

— Все слава богу, сэр, — ответил м-р Ричард Тьюлер. — Мне сказали, он весит девять фунтов.

— Недурно для начала, — заметил м-р Уиттэкер. — Потом он немножко сбавит, но это не должно вас тревожить. Фирма подумывает о серебряной кружке. Если у вас нет других крестных отцов на примете. А?

— Такая ч-ч-честь! — произнес м-р Тьюлер, потрясенный.

Среди складских служащих и приказчиков он держался со скромным достоинством. Они пробовали балагурить.

— Значит, двойни не получилось, как вы рассчитывали, мистер Тьюлер? — спросил старый Маттерлок.

— Первый образчик, — ответил м-р Тьюлер.

— Не скоро раскачались, — продолжал Маттерлок.

— Лучше поздно, чем никогда, папаша.

— Вот то-то и оно, сынок. Теперь ты знаешь, как это делается, так будь осторожен, не переусердствуй. Главное, не превращай это в привычку.

— Надо же, чтобы род продолжался, — ответил м-р Тьюлер.

М-р Маттерлок прервал упаковку, которой был занят, чтобы сразить м-ра Тьюлера одним взглядом. Он произвел оценку возможностей м-ра Тьюлера, выразил сомнение в его здоровье и красоте, изумился его самонадеянности…

Счастливый отец был неуязвим.

— Ладно, ладно, старый Мафусаил. Поглядел бы ты на моего малыша.

Шэкль, которого прозвали Сопуном за дурную привычку, от которой он никак не мог освободиться, многозначительно подмигнул Маттерлоку и утерся рукавом.

— Знаешь, что ты должен сделать, Тьюлер? Пошли об этом объявление в «Таймс» — в отдел рождений, браков и смертей. Именно в «Таймс», никуда больше. «У м-сс Тьюлер родился сын, — цветов просьба не присылать». Только всего. И адрес… Уж я знаю, что говорю. Один сделал так. Тиснул две строчки в «Таймсе», и сейчас же со всех концов страны посыпались к его половине образцы продуктов, и напитков, и лекарств, и всякой всячины — для малыша и для нее самой. Укрепляющие средства и всякое такое. Помнится, была там даже бутылка особенно питательного портера. Подумай только! И всего этого — не на один фунт.