Феничка - Лидия Чарская

— Беляночка моя! Золотко мое! — часто награждала Феничка шепотом проходившую мимо неё Сумскую.

Нередко приносила ей Феничка горбушку черного свежеиспеченного хлеба, посыпанного крупной солью, — всю свою порцию, — зная, как неравнодушны вообще институтки к этому оригинальному, далеко не изысканному лакомству. Приносила и клала в ночной столик Ноночки. Последняя знала об этом молчаливом обожании горничной и платила ей самым дружеским отношением. Часто вела она беседы с Феничкой об её деревне, семье, вырастившей ее, о полевых работах. Иногда Нона угощала Феничку лакомствами после приема родных по четвергам и воскресеньям; словом, всячески выражала ей свое доброе отношение.

У кровати Ноны Сумской Феничка часто изливала в слезах, наедине, свое горькое недовольство городской службой и тоску по деревне. И сейчас она бросилась с залитым слезами лицом на колени перед знакомой постелькой, обвила обеими руками подушку и, прижавшись к ней головой, горько, неслышно зарыдала от обиды и тоски.

III

Недолго проплакала Феничка. Недомытые окна и брошенные на полу мочалка с тряпкой настойчиво звали к покинутым служебным обязанностям. Немедленно поднялась Феничка, любовным взглядом окинула Ноночкину кроватку, поправила на ней одеяло, подушку и крошечную икону, привешанную к изголовью на розовой ленте и, вытирая слезы, принялась снова за прерванную работу на окне. Теперь уже было не до песен. Затрещал звонок в нижнем коридоре: кончились классы, наступал час обеда и большой перемены. Надо было заканчивать уборку поскорее и спешить вниз мыть посуду по окончании обеденного стола. А там, наверное, позовут к Марье Денисовне — «Жила» успела, конечно, нажаловаться, и надсмотрщица лишит Феничку её последней радости — службы у выпускных.

С отчаянием в сердце работала теперь девушка. Слезы высохли на глазах, но в душе не стало веселее. Так хорошо начался этот день и так печально закончился. С тяжелыми вздохами, то и дело рвавшимися наружу, Феничка приканчивала свою работу. Вот домыто последнее окошко. Она забрала лоханку, тряпку, мыло с мочалкой и спешит из дортуара.

На пороге веселая ватага сталкивается с ней.

— Феничка! Феничка! — звучат голоса институток, — куда вы? Не пустим. Нам нужно переговорить с вами.

Кто-то Феничку освобождает от её багажа, кто-то со смехом хватает ее за руки и тащит обратно в дортуар к только что вымытому окну. Вокруг неё теснятся зеленые платья, белые передники и пелеринки воспитанниц и десяток юных смеющихся личиков, казавшихся самим отражением весны. Девушки смеются, им весело. Весело оттого, что пришел май, желанный май, в конце которого их, как птичек из клетки, выпустят на свободу, оттого, что жизнь, незнакомая, неведомая им, кажется издали такой прекрасной, и потому что собственная юность и свежесть радует их.

Феничка невольно оживляется при виде этих милых смеющихся лиц. Барышни все, как нарочно, прибежали сюда самые милые и ласковые изо всего класса. Тут и черненькая беззаботная шалунья Клавдия Левенцова, и маленькая толстушка Адочка Мирова, и Соня Боковская, и темноглазая грузинка Нина Швили-Муханова, и Таня Мурановская, и Зоенька, и Рая Сельцева, прозванная «Колокольчиком» за её высокий тонкий голосок и, наконец, сам «ангелочек милый», само «золотко», любимица Фенички, Нона Сумская.

Девушки стрекочут, как кузнечики.

— Феничка! Феничка! У нас к вам просьба! — звенит «Колокольчик».

— Да, да! — подхватывает Швили, — необходимо ее исполнить, вся надежда на вас.

Зиночка Кульская заливается, хохочет:

— Достаньте нам вечером у «Жилы» ключ от садовой двери — спасибо скажем, — говорит она.

— Только сами не попадитесь, Феничка — предостерегающе говорит Нона Сумская, которую подруги за её осанистый вид и уменье держать себя прозвали «Графинюшкой».

Соня Боковская, она же и «Мышка», маленькая, совсем не по летам миниатюрная девушка, успокаивает Нону.

— Ты не бойся, Графинюшка, Феничка сумеет, если захочет. Ведь захотите, Феничка? — лукаво улыбается она, беря за руки девушку.

Феничка догадывается, что это — какая-нибудь новая шалость, задуманная институтками, и, забыв совершенно про свое горе, зараженная общим весельем, смеется и спрашивает:

— Да зачем вам ключ, барышни?

Охи, ахи, восклицания. Говорят все сразу, ничего нельзя разобрать. Неужели она не понимает!.. Теперь дивные весенние ночи… Поют соловьи… Пахнут дурманяще липы… И луна такая, что умереть от восторга можно. Экзамены кончаются… скоро выпуск… Такие радости впереди… Так неужели же спать чурбаном в дивную майскую ночь. Неужели не воспользоваться случаем и не погулять вечером в саду…

Говорят хором. Швили-Муханова говорит громче всех. Её восточные глаза горят, гортанный голос перекрикивает подруг. Звенит «Колокольчик».

— Феничка, утащите ключ, и мы вам преданы на всю жизнь.

Клавдия Левенцова виснет на шее Фенички и, душа ее поцелуями твердит:

— Миленькая, хорошенькая, пригоженькая, услужи нам, Феничка, век не забудем, ей-ей!

Нона-«Графинюшка» и молчит и смотрит. Серые рассеянные глаза теперь оживляются, блестят; бледное лицо розовеет.

Феничка догадывается, что ключ нужен институткам для того, чтобы вечером незаметно пробраться в институтский сад.

Да, институтки недурно придумали, но Феничка соображает, что за «соучастие» в шалости институток, за самовольное распоряжение ключом ей, Феничке, в случае чего, «влетит изрядно». Нет, нет, нельзя, решает она, но тут же вспоминает, что ведь ее, Феничку возьмут от них нынче, от этих веселых милых барышень, возьмут вниз, в скучное помещение подвала, переведут в наказание на нерадостную черную работу, Так не все ли равно? Надо в последний раз услужить, и «золотку ненаглядному», и её подругам…

Феничка смотрит на Нону, и последние колебание тонут в расцветающей нежностью душе девушки. Конечно, она сделает все, что у неё просят, сделает непременно. Пусть успокоятся барышни: ключ будет у них…

IV

В обязанностях Фенички убирать комнату «Жилы»; туда она может входить без доклада в какое угодно время. Заветный ключ от садовой двери висит в комнате инспектрисы на гвоздике, под портретом начальницы Н-ского института. «Жила» собственноручно вешает его сюда каждый раз после вечерней прогулки. Ах, эта вечерняя прогулка под бдительным оком начальства! Институтки чувствуют себя связанными, стесненными на каждом шагу. То ли дело выбежать в сад поздно вечером, когда погаснут огни в дортуаре, а бдительные стражи уберутся на покой, и погулять без скучного надзора классных «синявок», как издавна прозвали институтки классных дам.

Феничка, хотя и не институтка, прекрасно понимает все это… Однако, рука её дрожит, когда она, невинным образом пожелав «спокойной ночи» инспектрисе, облачившейся уже по вечернему в теплый фланелевый капот, незаметно протягивает пальцы к заветному ключу, висящему на стене.

Вот уже ключ в руке Фенички; инспектриса ничего не заметила. Не слыша ног под собой, Феничка выскакивает за дверь, мчится по лестнице в верхний этаж, где находится дортуар старших воспитанниц. Там ее уже ждут на пороге. Поверх зеленых камлотовых платьев институтки накинули байковые платки. Передники и пелеринки предусмотрительно сняты — они бы только привлекли внимание зоркого глаза своей белизной. Все здесь уже в сборе: и Зоинька, и Клавдия, и Швили-Муханова, и «Колокольчик». Какими милыми, ласковыми взглядами обдают Феничку девушки, заметив ключ в её руках!

— Молодец, Феничка! Вот спасибо, удружила! Славная Феничка! — шепчут они наперебой.

Со сладко замирающими сердцами скользят все вниз. Феничка с ними. Она вызвалась караулить барышень, пока те будут гулять в саду.

Бесконечно темные коридоры. Крошечные лампочки, кое-где оставленные на ночь, не могут осветить их убегающие во мрак углы. Бесшумно движутся придерживаясь стен, институтки… Вот они миновали один коридор, быстро сбежали с лестницы… Теперь другой… Еще спустились… Слава Богу, — внизу… Проскользнули мимо швейцарской.

Одиннадцать часов… Старший швейцар спит; младшего не видно тоже… Скорее, скорее на крошечную террасу и на крыльцо.

Чуть звякнул ключ и скрипнула дверь под рукой Фени.

Испуганные взгляды… Вытянувшиеся шейки… Заглушенный смех… Дверь раскрыта. Майские сумерки дышат в лицо приятным ароматом цветущих лип и тополей… Ах, как хорошо!

— В деревню бы теперь, в деревню! — шепчет забывшись Феничка, останавливаясь на верхней ступеньке крыльца.

В сгустившихся голубоватых сумерках белой майской ночи институтки, взявшись за руки, бегут… Бегут на последнюю аллею послушать соловья.

Какие трели! Какое наслаждение! Майская ночь прозрачна и хороша, как сказочный сон…

Говорят шепотом. Швили-Муханова набирает целую пригоршню белого липового цвета и сыплет его на черненькую головку Клаши Левенцовой.